Симфония № 14, Op.135

Пуста вокруг них земля и, как жизнь моя, проклята их красота

На могиле её росла твирь. Данковский аккуратно присел подле неё, поджимая ноги перед собой. Это место было далеко от остального кладбища, почти на грани со степью, но, с другой стороны, это было и к лучшему — не ходило лишних людей, только те, кто знал и любил захороненную здесь. Через некоторое время рядом с ним на траву присел ещё кто-то — Юлия, как он увидел, обернувшись. Обмен словами был лишний, они лишь кивнули друг другу, после чего оба углубились в свои мысли. Ветер покачивал три стебля кровавой твири, самой доброй по преданиям — какая же ещё могла вырасти у неё на могиле. Было тихо. Солнце едва проглядывало из-за затянувших небо плоских светло-серых облаков. В конце концов, Даниил заговорил, слегка приглушенным тоном: — Вы дружили? Юлия сначала не поднимала глаз, разглядывая степную траву и выдерживая долгую паузу. Но время не поджимало, его было сколько угодно, теперь, после конца мора. — Она была хорошей, очень хорошей. Ответа то не дало на заданный вопрос, но это была правда, которую Даниил знал сам в своём сердце. Первым человеком, заговорившим и приютившим его, незнакомца, пришедшего в ночи, была именно она. Кто так мог сделать, как не светлая душа?... — Ты любила её. Это уже вопросом не было. — И она любила всех. И правда, она любила всех, и никто никогда не ставил ей того в вину — все любили её, каждый по-своему, кто-то нежно, кто-то терпко. Данковский тоже её любил — тоже по-своему. Юлия тихо встала на одно колено, приближаясь к твириновым кустам, протянула руку, наклоняя один из них, и коснулась губами листьев, припорошенных цветом и пыльцой. Каждый не мистик, рационалист и ни во что не верит до тех пор, как не умирает кто-то, близкий его сердцу. Тогда можно поверить, что твирь-трава передаст последний поцелуй скрытой под землёй.