The end of the night turned white

      Они встретились впервые, когда он пришёл во дворец как повстанец. Забрать принца, чтобы потребовать выкуп за открытие границ Силлы — так предсказуемо, но очень в стиле заговорщика против правительства. Казалось бы, в какой момент что-то могло пойти не так? Наверное, никто этот момент чётко и не отследил.       Но случилось это, когда Минхо чисто инстинктивно отбил летящую стрелу мечом. Скорость звука порой медленнее, чем скорость осуществляющейся на глазах судьбы. И все её свершения, подтасовка событий и то самое соприкосновение двух душ в огромной матрице времени продолжились, когда оставшийся в живых Хан очень своему похищению обрадовался.       Жизни сменялись жизнями. Должны были. Но первая запомнившаяся стала особенной.       Сегодня в ней — запах печёных овощей с курицей, а огромный бар с бандитами почему-то стал родным домом. Парень же со шрамами по всему телу — парадоксально, но самый красивый во Вселенной. Джисон всегда был как серый мышонок с глубоко скрытым под толстым свитером мешком с костями характером, который ему очень пригодился в своём первом воплощении. Но по сравнению с тем, что иногда на бандитских застольях выдавал Минхо, иногда чувствовал себя вообще каким-то недоразумением, пятном в компании слишком живых и активных. Однако это длилось ровно до того момента, пока оба они не напились и не залезли на стол в центре толпы головорезов — станцевать вдвоём.       Завтра — это другое, но всё ещё восхищающее: огромные снежные хлопья и древний дворец на фоне. Вырубленные на каркасе цветы и белые стены, этих гравюр полностью лишённые. Отчего-то быть на снегу совсем не холодно, в отличие от современности — он уже не кажется таким убийственным. «Может быть, ей тоже бывает грустно. Ведь люди вечно говорят о том, что зиму нужно именно пережить, а не прожить и прочувствовать. А здесь три белых месяца чувствуются не так, как наши 365 дней в ледниках. Здесь они похожи на что-то прекрасное, чего захочется коснуться рукой, причём, она не посинеет от этого. Зима на их фоне не кажется такой печальной: она цветёт так же, как и весна, но по-своему — трепетными ледяными кристаллами. И в один из четырёх сезонов, на смену которому придёт потепление, понимаешь: А что, если зиме тоже не хочется проигрывать весне? Что, если ей тоже так же горько, как нам, упустившим то, что по праву принадлежало? Но… Сочувствовать в современности зиме не стоит. Ведь она и так победила. Потому что… Всё в этом мире кажется прекрасным лишь тогда, когда точно знаешь — рано или поздно его конец наступит. В этом и есть прелесть жизни, лишённой вечности», — именно эту запись Джисон оставляет в памяти, чтобы Йона передала её в современность. У него почти нет обратной связи, но своего рода «письма в один конец» посылать он может. Лишь изредка он получает корректирующие записи, высвечивающиеся перед глазами полупрозрачной таблицей. В такие моменты чувствуешь себя максимально ненастоящим — словно робот.       А сейчас… Нога проваливается в чужих следах. И голос, звенящий в ушах, говорит: — Что ты всё время отстаёшь? — но на самом деле проверяет, чтобы убедиться, что всё в порядке: — Ноги слишком короткие?       Потому, что тело у Джисона слабое и сам он оказался никудышным для таких дальних походов — одни мороки. Хан, как маленький, идёт точь-в-точь по крупным следам диковатого повстанца. По следам Минхо, который не успевает поймать младшего вовремя. Нос краснеет, приземляясь в сугроб, но ладонь согревает касание, помогающее подняться.       Молния не бьёт в одно и то же место два раза. Жаль, что эта жизнь закончилась именно на том моменте, когда второй стреле всё же удалось долететь.       А в памяти остаётся чуть покрасневший кончик носа, уткнувшийся в тёплую щёку. Пальцы, поддерживающие под коленями, и километры гор, что Минхо неустанно несёт его, свалившегося, на спине. — Ты любишь зиму? — В каждом сезоне есть что-то прекрасное, разве не так? Природа не может быть некрасивой, — Минхо говорит с ним охотно, пытаясь не дать уснуть. И дело на этот раз вовсе не в зиме (на Джисоне ведь его теплейшая медвежья накидка, в которую его укутал сам Ли), а в кровотечении. — Значит, я тоже не такой уж и обречённый? — улыбается Хан сквозь боль в открытой ране. — Не такой уж и странный, раз я тоже — часть этого мира.       Минхо молча кусает губы, не оборачиваясь. Чтобы дойти хотя бы до монастыря, где примут и повстанцев, и королей — неважно кого, — им ещё идти и идти. А с раненным принцем на спине добраться вовремя… Придётся смотреть реальности в лицо — невозможно. Однако Минхо слишком упрямый для того, чтобы это признать и остановиться. — Не трать силы, хён… Тебе бы самому отдохнуть. Оставь меня здесь. На горе красиво, будет неплохое место для смерти, — Хану грустно, но не сильно: он ведь переродится ещё как минимум семь раз. — Ещё раз скажешь про смерть — я прекращу тебя спасать и добью сам, понял? — Минхо — лесной парень, ему вполне понятно, что раненое животное лучше добить, чтобы не мучилось, но на Хане в виде практики это, отчего-то, применять он не спешит. — Хорошо, — Джисон прикрывает глаза, всё ещё чувствуя, как крепко держится повстанца, обвив руки вокруг шеи, пока тот рассказывает о суровых зимах в его родных краях.       Так Джисон и засыпает: в начале вьюги, но в тепле, под этот тихий и монотонный, подобно стуку уходящего поезда, голос. Минхо знает, что Джисон спит, но уже не так, как должны спать живые. Но он не замолкает, продолжая рассказ.       После этой жизни Хан уже был уверен наверняка, получая бумажные послания из будущего: его задача — защищать Минхо даже ценой собственной жизни. Ровно до тех пор, пока не наступит тот самый «поворотный момент». Нельзя сбить ни одну из оранжевых линий, иначе эффект домино сыграет свою роль. И поворотный момент, который они так старательно ищут, просто перевернётся. А искать и нового человека, и само новое пересечение, может быть и невозможно вовсе.       Значит в этой жизни Сон поступил правильно. «Твоё появление и вмешательство могут повлиять на длину его жизни. Но в каждой жизни он должен перешагнуть порог в тридцать лет — это главное. При этом условии, оранжевая линия пойдёт по правильному пути».       Придётся словить и стать препятствием для любой угрозы, что прилетит в его сторону. Поэтому так свою первую жизнь-пересечение Джисон и заканчивает.

***

      825 год.       Джисон идёт через временной тоннель уверенно, быстрее, чем нужно. Ему хочется поскорее встретить Минхо, которого вот так оставил в эпицентре вьюги в прошлой жизни со своим бездыханным телом на руках. Сам Ли выжил, безусловно — попал на страницы истории, став великим предводителем, пусть уже без участия Хана.       Жаль, что всё закончилось подобным образом, но в голову лезет «ничего страшного». Да, ничего. Ведь они встретятся вновь. И будут встречаться до скончания веков. Либо пока Земля не найдёт свой конец в последнем «жарком» июле, что подарит ей -100 градусов. Либо пока Хан не допустит одну из роковых ошибок. Но последнее не входит в планы: он готов неприкосновенно следовать инструкции.       Почему-то на подсознательном уровне Сон ожидает услышать что-то вроде «давно не виделись». И так хочется поздороваться с ним, как с бывалым другом и спросить, как поживал на протяжении стольких лет: Ли точно покрутит у виска, ведь голову на отсечение — ничего не помнит, в отличие от Джисона.       Осознание кисловато на вкус, но парень не отчаивается. «Наряду с прекрасным стоит и пугающее. Но самое сильное, что есть у человека — надежда. Самое мощное оружие против себя же самого — её отсутствие».       Джисон открывает слипшиеся глаза с помощью пальцев — ресницы отрываются и рассыпаются, как пыль. Тело болит с невероятной силой. Вокруг омерзительный запах и куча тел, изнывающих по таким же причинам, как его собственное. Если кругов всего девять, он готов поклясться — это десятый. Это идёт в разнобой с тем новым миром, в котором он ожидал очутиться.       Хан пытается встать, чтобы выбраться из-под горы гниющего мяса. Но в тоннеле, в котором он оказался — ни луча света. К своему ужасу он понимает, что он в числе всех тех, кто находится в «пещере голодных».       В темноте чиркает спичка, а чья-то рука оказывается протянута прямо к его носу. Джисон, испачканный кровью (скорее всего, не только своей), протягивает дрожащие пальцы. И это прикосновение заставляет прийти в себя. В пещере они вдвоём — единственные в сознании. Единственные, не сбитые истерикой.       Бубонная чума, захватившая Азию, окончательно свела людей с ума. Всех заболевших муровали в пещерах, оставляя умирать если не по вине болезни, то на голодную смерть. Будь это любой другой человек, паника бы не отступила. Но сейчас обречённый Джисон утыкается носом в плечо Минхо. — Ты тоже из Пэкче? — и на кивок: — Мы обязательно выживем, понял? Из пещеры должен быть выход. Поскольку ты тоже до сих пор в сознании, мы сможем выбраться вдвоём.       Этот Минхо кажется мягче и расположеннее прежнего. Но почему-то Джисон готов рубашку порвать, чтобы настоять на своём и доказать: Всё тот же.

***

      2233 год. — У моего тигрёнка отвалился глаз, — Джиын со спокойным лицом подходит к Джисону. — Я не врач, — он пытается сделать вид, что ему всё равно. Работа сама себя не сделает, а в единственный час перерыва хотелось побыть одному: пусть Джиын не заставляет отказывать ей напрямую. — Но ты можешь им стать. Пришей! — и умудряется сделать глаза ещё милее, чем прежде были у самой игрушки.       Хан опускает взгляд на дорогую сердцу девочки вещь, а затем берёт в руки, чтобы проверить на другие боевые ранения. — Что ты с ним делала? — мужчина умело игнорирует порыв холодного воздуха, гуляющий по коридору. Садится перед Джиын так, чтобы сквозящий мороз не касался ребёнка. Какими бы прочными не были укрепления базы, холод всё равно пробирается в последнюю уцелевшую человеческую обитель. — Как что? Я всё время рядом с ним. По секрету скажу, что кроме тебя и его у меня нет ничего, — и не поспоришь. — Он бы не был в таком виде, если бы не был мне дорог. Отдай, если не можешь пришить, — она протянула руку обратно. — Пуговица есть? — растерянно зарывается руками в густые волосы Джисон. — Нет, его глаз отвалился и куда-то пропал… Вдруг он на улице? Сквозняк мог же вынести?!       Сон пожал плечами, отрывая чёрную пуговицу от своей куртки почти что незаметно. — Не переживай, донор нашёлся.       Выражение лица Джиын тут же изменилось. Она уселась рядом, наблюдая за процессом. — Иногда те, кого мы любим, страдают из-за нас. Мне жалко глаз Тигры, — она надула губы, проговорив имя игрушки уже в сотый раз за день.

***

      1234 год.       Роли продолжали меняться. И приходилось всё больше задаваться одним и тем же вопросом: что произошло с судьбой, что она обзавелась таким ироничным чувством юмора?       История, которая изменилась из-за многочисленных попыток повлиять на настоящее — не утратила своей сути. Она повторялась. Государства разрушались, появлялись новые. Те, кто убивал, оказывались убитыми сами. Те, кто был убит, снова возвращались к жизни спустя сотни лет. И на этот раз Джисон, что однажды был принцем, попал на обратную сторону колоды.       Налёты на дворцы становились чаще.       Красная завеса отдёрнулась одним рывком, и их глаза встретились. Уже в который раз — пересечение оранжевого и фиолетового. Хан с кинжалом и Минхо, оказавшийся коронованным сегодняшним утром.       Джисону так долго хотелось поговорить, прямо как в те дни из конца 700х годов. Так хотелось, чтобы всё было таким же привычным, как раньше. Но с каждым воплощением роли становились всё страннее и извращённее — оба они находились буквально по разные стороны одного горящего моста.       Испачкать в крови и вынести тело из дворца, облачённое в чужие лохмотья. Сделать вид, что убил, но на деле… Сохранить жизнь врагу ценой собственной. Оглядываясь на «пещеру голодных», даже несмотря на то, что тогда тоже умер именно Джисон, он был благодарен Ли. Никогда уж не думал, что найдёт надежду там, где воздух пропитан смертью.       А Минхо доказал, что это возможно. «Совсем скоро мы встретимся снова».       Ночь ещё не закончилась, а лунный свет кажется ярче солнечного. Джисон, облачённый в доспехи, шагает по площади, и каждое новое соприкосновение подошв с рассыпавшейся дворцовой плиткой даётся с тяжестью. Приходится отвлекать напарников, с которыми росли и тренировались вместе, чтобы дать время на побег королю.       Джисон умоляет себя не оборачиваться и не смотреть на тень, скрывающуюся в густых высоких лесах. Чтобы не давать подсказок. Но всё же времени с последнего прикосновения и безмолвного «я буду с нетерпением ждать следующей» проходит достаточно, чтобы он приставил тяжёлые сапоги друг к другу и обернулся.       Да, ради этого не так уж и страшно получить топором меж костей. Не так уж и плохо смотреть на поток крови, скатывающийся с собственных пересохших губ.       Потому что на них неизменно цветёт улыбка и вера в лучшее завтра.