Есть кое-что, что я непременно хотел бы оставить себе. Если бы можно было записать тебя на жёсткий диск и сохранить в памяти, я бы прокручивал эту запись снова и снова.
Рассвет крадётся по лицу с отчётливо острыми скулами, касается родинок. Этот луч добирается и до слабо приоткрытых глаз; но Хан прилагает все усилия для того, чтобы не жмуриться. Он хочет видеть солнце и руку, что резко закрывает шторы, чтобы свет не бил в глаза младшего.И в современности я бы хотел посмотреть все свои прошлые жизни, как фильмы — в подробностях. Увидеть в конце каждого из них живого тебя.
— Сколько ещё осталось? — По бездорожью минимум полчаса. — Ты совсем с ума сошёл? Какие, блядь, полчаса? Поехали по центру! — Ты захотел, чтобы умер не только твой мальчишка, но и все мы?! Мы в розыске, если ты вдруг забыл! — не менее напряжённо парирует водитель. — Сейчас ты одержим спасением его жизни, но даже не задумываешься о том, что самый простой способ её отнять — это поехать в городскую больницу. Там солдаты в каждой палате! Брюнет явно начинает злиться, ругаясь себе под нос, но при этом даже не старается, чтобы его не услышали; специально. — Ты хотя бы знаешь, сколько крови он потерял, чёрт бы тебя побрал?! — говорит он надрывно, сильнее сжимая сидение за головой водителя. — Сворачивай в город. Я что-нибудь придумаю. Пусть лучше от моей головы целого места не оставят, но его ты довезёшь любой ценой и как можно быстрее, ты понял меня? Но бледная, тоньше чем у мертвеца рука укладывается поверх смуглой. — МинХо, — произнося столь ценное имя, ДжиСон пытается схватить побольше воздуха высохшими добела губами. — Не надо… Мы не можем ехать быстрее. Я потерплю. — Слышал своего ненаглядного? — точно так же закипает СынМин — вообще-то не только водитель, но и друг; часть их антияпонской группировки. — Он глаголет вещи поумнее твоих. МинХо жутко неспокойно, и словам Хана он, конечно же, поверил бы на автомате. Но не в этой ситуации. Младший чувствует, как вторая рука Ли сильнее зажимает область внизу живота. СынМин выдавливает максимум, который может. И о счастливом будущем думать не приходится никому из них.Знаешь, я всё-таки спас. Только вот не помню кого. Но знаю — точно не самого себя. Поэтому оставь мне хотя бы память о том, что я видел, слышал и чувствовал. Обо всём, связанном с тобой хотя бы призрачно.
*** 1906 год. После того, как МинХо забрали в армию, ДжиСон не знал, как ему жить. Зато каждый божий день он смотрел на собственноручно, по памяти нарисованный график. Их цвета должны были встретиться снова. Только вот он не знал, когда. — Не такая уж и плохая эта жизнь, — разговаривал Хан сам с собой. А потом действительно начал так считать. «Даже имея печальный финал, которому обязательно суждено сбыться — пусть мы будем счастливы хотя бы сейчас, забыв обо всём на свете», — с этими мыслями он надел кольцо в церкви. Повезло, что друг Ли — Чанбин, бывший священником, мог помочь узаконить их брак. День стоял светлый, тёплый и щекочущий щёки цветами, слетавшими с деревьев. МинХо вернулся совсем новым. Глядя на такого уже точно хотелось сказать «мужчина». Статный, уверенный — ведь больше не было причин чувствовать себя всеми забытым отбросом, как это было в пансионате. Он нашёл своё место в войсках. Но неизменно думающий и мечтающий только о ДжиСоне. Пришлось принять это, как принимают обеты. И плевать, что никто бы и никогда не понял таких чувств по отношению к мужчине. А ещё он любил литературу и всё, что было связано с Чосоном. — Я обещаю, что никогда не брошу тебя. В любви, в радости и в печали… Он смотрел прямо в глаза. Одним карим, другим белым — словно совместил в себе снежную реальность настоящего времени, из которого прибыл Сон, и собственную — полную весны. Он собрал в себе всё то, что скромно называют всего лишь одним, казалось бы, слишком маленьким для описания, словом. Он собрал в себе Мир. И отдал его полностью. В совершенно чужие руки. — При жизни и после её завершения, — говорил Ли. — При жизни и вне жизни, — повторял ДжиСон. — Ты навсегда останешься моей родственной душой, — они закончили клятву вдвоём. *** МинХо был лучшим мужем на свете. А ДжиСон больше не был лишним в столь сложном механизме. Он стал самой главной его деталью. Танцевать вместе с ним под оранжевым солнцем, провожая закаты. Утыкаться в его шею носом на прохладных простынях, встречая рассветы. Сидеть у камина, обнимая со спины нежно-нежно, пока старший пишет стихи. Опускать подбородок на плечо, интересуясь; додумывая строчку за строчкой. — Только не указывай меня в соавторстве, — смеётся ДжиСон, а потом получает поцелуй в кончик носа. И целовать-целовать-целовать. Считать родинки на всём его теле и млеть, когда касается кожи. Как будто это никогда и не было запрещено. Жаль, что до оккупации оставалось всего четыре года. МинХо, что любил свою страну, не смог бы не вступить в оппозиционную подпольную группу. ДжиСон, что любил МинХо, не смог бы не пойти за ним. Не смог бы отпустить его одного. *** 1914 год. Вот уже несколько лет они ведут активное сопротивление. Клеят листовки (что уже очень опасно), подпольно торгуют литературой, набирают всё больше людей для поднятия восстания. Проводят незаконные уроки, чтобы обучать чосонских детей письменности, пока в стране чосонский язык вовсе запрещён и за его пропаганду карают расстрелами. Но ДжиСон не отговаривает МинХо ни секунды. Потому что понимает — отговорить не получится. Ли сделает всё для ДжиСона, поставит мир на колени перед ним; но не перед собой. И что-то внутри твердит, что муж, как и все земляки — должны жить в свободной стране, говорить на своём языке и знать своих героев. У них помощники в лице священника Со ЧанБина; Ким СынМина — сына начальника автомобильной фабрики (отец целиком и полностью перешёл на сторону врага, но СынМин не согласился с этим решением); Хван ХёнДжина, который служил вместе с Ли и гениален, когда речь заходит об оружии. Между прочим, сын генерала. И Хван ХёнДжина, который по самые уши влюблён в мальчишку без рода и имени, хотя все зовут его просто Ёнбок. Да, первый и второй Хван — один и тот же человек, но рядом с Ёном он становится совсем другим. Случается раздвоение личности, вот и писать лучше отдельно, как про разные единицы. Чонина, который самый младший, но от этого не менее патриотичный. А затем и Чана — прежде учителя корейского, который почти расстался с жизнью из-за своей профессии. В столь сумасшедшее время лучше держаться вместе. И семьей для ДжиСона таким образом становится не только МинХо. К мужу добавляется ещё целая группа тех, кого так и хочется назвать «дети». Потому что чувство ответственности неимоверно сильное; жаль только, что скоро придётся их оставить. Ровно 25 октября. Через сколько-то лет; когда МинХо стукнет тридцать и обусловленные судьбой обязанности ДжиСона исчерпают себя. *** 25 октября. И этот запах свежести будоражит сознание. Этот холодок, что крадётся по спине вовсе не в преддверии жестокой зимы, которую за собой неминуемо везёт октябрь. Ощущение, почему-то, что завтра — очередной летний день под небом древней Силлы. Но эта привязанность и её логичный финал — является такой же аксиомой, как времена года. После октября не идёт июль. Умирающий ДжиСон не встанет на ноги завтрашним утром, как будто ничего не произошло. Но если дороги каждой из его жизней ведут к смерти из-за МинХо… Хочется сказать «ничего страшного». Это позволяет посмотреть в глаза напротив и выпасть из реальности. Забыть о том, что хоть что-то в ней может быть с печальным концом. — Хан, ты слышишь меня? Не засыпай! Тебе нельзя спать сейчас, только не сейчас! Сон приходит в себя на пару секунд, услышав лишь родной голос и поняв, насколько велико переживание в глазах. На эти несколько мгновений кто-то как будто вытаскивает невидимые беруши, и Сона оглушает полнота звуков. Камни, что хрустят под колёсами, и звук металла, что подпрыгивает на каждой кочке. Передёргиваясь, будто вот-вот развалится. Отвечающий на давление такой же истерией СынМин и… Голос МинХо. — ДжиСон! Это произошло жестоким образом. Они с МинХо были загнаны в угол, и казалось, что вот этот момент — придётся прощаться друг с другом под дулом вражеского оружия. Ведь на одной из операций, устроенных группировкой, они оставили следы, которых оставлять не следовало. Именно так их нашли. Край скалы — за спиной обрыв, а перед глазами только куча военных с огнестрельным, собаками и сиренами. Ночь должна была закончиться, но солнце всё никак не восходило. Самое тёмное время, что раньше играло на руку, почти послужило проигрышем. В МинХо выстрелили, как в главного лидера движения сопротивления. Но ДжиСон оттолкнул. Пуля его лишь слегка зацепила, несерьёзно. А потом подоспел ХёнДжин. Очень странно осознавать, что даже летящий на безумной скорости металл не смог забрать жизнь, но послужить серьёзной угрозой смогла одна маленькая ошибка. Пока бежали по лесу к машине СынМина, ДжиСон напоролся на прут. И проткнул рану почти что насквозь. Моментальное попадание инфекции и сильное кровотечение — каждая минута на счету. А потом наступление «сейчас». На пути к дому ЧанБина в надежде, что всё обойдётся. Прямо сейчас, здесь, рядом с ним. На задних сидениях. — Я не сплю… Всё в порядке, — едва ли соединяет слоги младший, протягивая дрожащую ладонь к лицу Ли. Голова болит, и в этой белой влажной от крови рубашке безумно холодно. МинХо хватает за руку и сжимает протянутую Соном ладонь крепче, почти туля к собственной груди. — Прошу тебя, ДжиСон… Потерпи ещё немного… Нам нужно всего лишь полчаса… До дома ЧанБина полчаса. МинХо умоляет, но Хан ничего не может сделать. «Это судьба. Наши линии сходятся лишь на непродолжительный срок, и этот — был самым длинным из всех положенных нам. Пришло время разойтись: как оранжевому и фиолетовому — так и мне с тобой. В этой жизни пересечения больше не произойдёт». «Я не хочу оставлять тебя, но я уже делал это бесчисленное количество раз». Сегодня 25 октября. МинХо тридцать. Он жив. МинХо сильнее надавливает на рану, пытаясь остановить поток крови. Но ДжиСон уже потерял слишком много. — Прости меня…— срывается он в голосе, — прости, что делаю тебе больно. Но я должен остановить кровь. ДжиСон опускает тяжелеющую голову на плечо мужу, и вся реальность как будто снова приглушается. Боль отходит, и единственным, что остаётся в этой тишине — тёплая кожа старшего и такие же по температуре слова, которые Сон не забудет. — Не ты должен извиняться… Буря в стакане и стакан в океане шторма. Ощущения противоречивы. Находясь не в своё времени, ДжиСон думает, что глупо о чём-то сожалеть. Но затем понимает: буря не только в сосуде, но и вокруг всей его жизни. Он, свалившись в этот океан, уже давно стал его частью. Сон прикрывает глаза, засыпая на плечах МинХо, шепча слогами нежность и: — Ты — это самое лучшее, что случилось в моей жизни. И то, что я смог провести с тобой столько счастливых дней… Моя мечта сбылась, МинХо. Спасибо тебе за это. Если фиолетового не существовало бы на пути оранжевого — на месте ДжиСона сейчас был бы Ли. Истекающий кровью, с инфекцией и лишь одним вопросом. Он бы звучал не как «выживет ли?», а как «сколько ещё осталось?». А старшему нельзя так: он очень нужен миру в этой эпохе, в отличие от ДжиСона. Последний же очень нужен только самому МинХо.Я спас ещё раз. И плевать, что не себя.