Волнения озера Юньмэн

      Цзинь Лин думал, что после всех произошедших событий накинется на юньмэнскую свежую еду, как упитанные куры — на лотосовые семена, случайно рассыпанные хозяйкой по дороге к посевам, однако кусок не лез ему в горло, сколько бы он не пытался убедить себя в том, что смертельно голоден. Пристань Лотоса казалась ему чужой, словно не он прожил здесь большую половину своей жизни — юноша смотрел на родной дом и не чувствовал старого тепла, скорее, какое-то отторжение.       Родной Пристанью Лотоса для него стала та самая из прошлого — там пахло озером, острым супом из свиных рёбрышек и корней лотоса, который любила готовить Цзян Яньли, и прохладой — близ гор у деревни Мэйшань всегда был холодный воздух, который на кончике языка отдавал морозом. Цзинь Лин очень быстро отвык от служанок: когда Минчжу потянулась, чтобы расчесать его волосы, юноша вздрогнул и по привычке дёрнул рукой к поясу, дабы схватиться за меч. Ножны оказались пустыми, ведь Суйхуа остался где-то в покоях, однако служанка все равно вздрогнула и нахмурилась, наверняка давя желание отскочить.        — Да что с тобой происходит? — всё же не выдержал Цзян Чэн, уже который час наблюдая за странным поведением племянника. — Шугаешься от всех подряд, словно дикий лис, к еде не притрагиваешься. Ради всего святого, а-Лин, ты даже не задержался на целый час, пока купался, и Сюин не пришлось подливать горячей воды в бочку, — мужчина спрятал лицо в ладонях, после чего начал растирать виски — словно пытался хоть как-то приблизиться к разгадке. — Я понимаю, что ты очень сильно испугался, когда упал в озеро, и наглотался воды. Но ведь это не повод сторониться всех подряд. Что произошло?       Цзинь Лин стыдливо опустил глаза. Понимание того, что с Цзян Минчжу вышло неловко — он ведь действительно испугал бедную служанку, которая всего лишь хотела его расчесать — гложило его изнутри, однако все мысли все ещё занимало прошлое. На глазах юноши никогда не умирали близкие ему люди, поэтому травмирующий опыт оставил на его сердце след такой глубокий и гниющий, словно от когтей озлобленной хуань. Он чувствовал себя виноватым абсолютно во всём — испытывал вину даже за то, что орден Цишань Вэнь напал на Пристань Лотоса, хотя там он совершенно точно был ни при чём. Трупы множества адептов и служанок секты Юньмэн Цзян, их кровь, присохшая к подошве его ботинок, и тела бабушки и дедушки Цзян… Вспоминать об этом было просто невыносимо, не было речи о том, чтобы с кем-то обсудить произошедшее.       И даже его верная подруга Фея, которая лучше любого человека могла выслушать всё, что у него было на душе, тоже осталась там. Наверняка она сейчас сидит и скулит, высматривая его в небольшой речке, в которую он умудрился упасть, если тот дядя Чэн не утащил ее с собой в Мэйшань. Цзинь Лин честно на это надеялся, ведь где-то все ещё ходят Вэни, разыскивающие оставшихся юньмэнцев, и они точно запомнили умную собаку-оборотня с золотым ланьлиновским ошейником, которая кусала чужие глотки и рвала ханьфу в попытках сдержать натиск чужих адептов.       Цзинь Лин растёр между пальцами каплю воды, упавшую на его ладонь с мокрых волос, и неловко отвёл глаза.       Он мог продолжать молчать обо всём, забыть те кровавые события, как страшный сон, однако это будет значить, что он действительно виноват в смерти тех людей из прошлого. И теперь это будет не просто бред уставшего и испуганного рассудка, это будет чистая правда — если он не попытается предотвратить это, то будет обычным глупым мальчишкой, думающим лишь о себе.        — Минчжу, не могла бы ты выйти?       Цзян Минчжу повторно растерялась. Несмотря на то, что Цзинь Лин большую половину своей жизни провёл в Пристани Лотоса и рос буквально на ее глазах, от мальчика она могла получить лишь пренебрежительный взгляд и лёгкий кивок в сторону выхода. Она наклонила голову и молча удалилась, не забывая прикрыть за собой створчатые двери.       Цзинь Лин вздохнул. У него было много вопросов, однако он решил начать с самого, по его мнению, безобидного:        — Дядя, — Цзинь Лин вытащил спрятанный до этого во внутренних одеждах Серебряный колокольчик духов, легко отцепив его от пояса, и качнул туда-сюда — поясное украшение забренчало, а фиолетовая кисточка, потемневшая от старости, скользнула по его ладони. Это движение далось ему легко, ведь он совсем недавно точно так же демонстрировал колокольчик Вэй Ину, пытаясь узнать, сделала ли его Цзян Яньли или кто-то из других его родственником. Мог ли это быть отец? — Кто сделал этот колокольчик?       Цзян Чэн аккуратно забрал из его рук отличительный знак клана Цзян. Подушечками пальцев он осторожно огладил серебряные пухлые бока, чуть задержался на трещинах — почему же он весь в сколах? неужели нельзя было сделать другой? — и тяжело вздохнул. Цзинь Лин нетерпеливо подался вперёд.        — В день, когда тебе исполнялся месяц, мы с Вэй Ином были приглашены на празднование в Башню Карпа как ближайшие родственники. Уже тогда у нас с ним появлялись разногласия: он начал подбирать бродяжек-Вэней, дряхлых стариков и слабых женщин с детьми, и держал их под своим крылом, пользуясь тем, что он часть клана Цзян и никто не может заставить его отдать их другим Орденам, — Цзинь Лин задержал дыхание. Он никогда не слышал этой истории — слуги об этом ни разу не сплетничали, дядя даже слова не говорил, а сам юноша старался не поднимать какие-либо темы, где можно было бы услышать имя Старейшины Илина. — То ли не желая поссориться со мной по дороге, то ли просто не успевая закончить подарок к часу празднования, он попросил меня его не ждать и велел лететь в Ланьлин без него. Отпускать его я не хотел, но он едва ли не истерику закатил: без подарка к племяннику не пойду, позориться не буду, — Цзян Чэн немного расслабился и улыбнулся уголками губ. И сам Цзинь Лин не смог сдержать лёгкой ухмылки: он достаточно пообщался с Вэй Усянем, чтобы понять, что для него подобное детское поведение — что для гулей резвиться на дне озера во время бури, то есть, совершенно нормально. — Как ты мог догадаться, подарком был твой собственный Серебряный колокольчик духов.       Цзинь Лин нахмурился, когда дядя сжал его вещь в руке, не желая отдавать. Он боится, что юноша сломает колокольчик, как только узнает, кем он был сделан и подарен? Чушь.       Молодой господин Цзинь отвёл взгляд, когда понял, что все же не чушь. Раньше он бы вырвал отличительный знак Юньмэн Цзян из рук дяди Чэна и сломал бы его на тысячу маленьких осколков, не желая иметь что-то общее с убийцей его родителей. Сейчас же он был совсем другим: события в прошлом, о которых он узнал, едва ли не с головы на ноги переставили его представления о третьем дяде.       Третий… дядя. Не грязный убийца Вэй Усянь, не презренный Старейшина Илина, не безродный пёс Вэй, а дядя. Цзинь Лин чувствовал, словно с каждым днём обретает что-то важное, однако летящее время и сумбурность событий не давали ему схватиться за это.        — Но почему он склеен? — осторожно спросил Цзинь Лин. Цзян Чэн удивлённо вскинулся, когда понял, что истерики после рассказанной предыстории не последовало. — Вэй Ин умудрился разбить его?       Дяде Чэну было сложно продолжать, но он сглотнул ком в першившем горле и мотнул головой, не собираясь больше что-либо скрывать.        — Ты родился спустя несколько лет после окончания войны, в которой Вэй Ин участвовал в качестве тёмного заклинателя, из-за чего успел нажить себе море врагов. Одним из них был Цзинь Цзысюнь — двоюродный брат твоего отца, один из тех людей с самым паршивым характером на свете, что я знаю. Ещё до Аннигиляции солнца господин Цзинь терпеть Вэй Ина не мог, ведь тот всегда спешил поставить его на место в любой перепалке. А уж когда стало известно, что Вэй Усянь пользуется силами тьмы, Цзинь Цзысюнь возненавидел его бесповоротно и всех собак вешал на него. Однажды он на весь совет заявил, что Вэй Ин ворует его левые ботинки, пользуясь своей магией, но госпожа Цзинь — твоя бабушка — дала ему оплеуху и так, чтобы все Ордена услышали, напомнила ему о том, что перед сном он швыряет их в разные стороны, а наутро не может найти.       Цзинь Лин тихо хмыкнул над глупостью своего, к сожалению, дяди и пожалел, что не смог познакомиться с бабушкой Цзинь. Она умерла, когда ему и пяти лет не было, и он ни разу не видел её — госпожа помутилась рассудком, когда погибла его мать. До этого, судя по разговорам слуг, она стойко держала маску высокомерия и гордости, хотя ей уже тогда было сложно, ведь сначала умер её муж, а потом и сын. Но смерть Цзян Яньли скосила её окончательно, и сильная заклинательница за пару лет совсем иссохла и удавилась с горя.       Дядя продолжил.        — Если ты меня внимательно слушал, то понял, что на празднование твоего месяца мы отправились порознь. С собой Вэй Ин взял лишь Вэнь Нина, Призрачного генерала, и отправился короткой дорогой по тропе Цюнци — он не летал на мече с того самого момента, как началась война, и причина мне была неизвестна. Сам он говорил, что считает себя выше этого, однако я думал, что он просто делал поблажки ослабленному после сражений мне и поэтому ходил пешком, — Цзян Чэн фыркнул: видимо, ему не нужна была жалость даже от близкого человека. — И тогда Цзинь Цзысюнь решил устроить ему засаду.        — На тропе Цюнци, — шепнул Цзинь Лин.       Он помнил, где погиб его отец. И помнил, от чьих рук. Однако не имел ни малейшего понятия о том, что там произошло и почему Вэй Усянь напал на Цзинь Цзысюаня. Его сердце начало биться быстро-быстро: он понимал, что сейчас узнает настоящую причину смерти своего отца.        — Цзинь Цзысюнь узнал о том, что Вэй Ин отправится именно этим путем, и отправил туда триста лучников, чтобы у него, который был безоружен и не принимал помощь нашего Ордена, не было и шанса на защиту, — Цзян Чэн скривился, стоило ему произнести эту фразу, а затем Цзинь Лин задохнулся от обиды: а ведь всю жизнь ему твердили, что именно Вэй Усянь напал на безоружных людей на тропе Цюнци! — Он обвинил Вэй Ина в том, что тот наслал на него проклятье Сотни дыр и тысячи язв, наговорил много гадостей и сломал твой подарок со словами, что он недостоин этого празднования и позвали его из жалости.       Цзинь Лин почувствовал, как внутри закипает вся злоба, что жила в нем многие годы. От испытываемой злости его тошнило: он не мог понять, куда её деть, на кого выплеснуть, если обвиняемый человек давно мёртв, и мог лишь неуютно ёрзать на месте и кусать внутреннюю сторону щеки до болезненных язвочек.        — А… отец?        — Его убил Вэнь Нин, — не стал отрицать Цзян Чэн, — Однако это произошло после того, как на Вэй Ина напали и он больше не смог его контролировать. Несмотря на то, что твой отец и Вэй Усянь были не в лучших отношениях, Цзинь Цзысюань пытался его остановить и защитить. Он не хотел, чтобы а-Ли — твоя мама — грустила, ведь действительно любил её.       Цзинь Лин зажмурился до белых мушек в глазах и решил: либо сейчас, либо никогда.       — Я… — в горле першило. Возможно, это из-за той горечи воды из озера, в котором развеселились гули и подняли всю тину со дна, возможно, из-за тяжести слов, которые никак не хотели покидать глотку. — Ты помнишь что-нибудь из тех дней, когда… пропал Вэй Ин?       Цзинь Лин до последнего не хотел поднимать эту тему, ведь знал: для дяди Чэна она словно сгнившая локва в корзинке свежих и упитанных. Однако ему нужно было знать, где искать Вэй Ина в прошлом, как ему помочь и как спасти от того незавидного будущего, что его ждёт.       Он действительно больше не хотел смерти своего третьего дяди. И пусть молодого господина Цзинь это пугало, он не хотел отвлекаться на подобные вещи, ведь время бежало так быстро, как бежит вода из дырявого ведра. Каждая секунда оборачивалась целой стражей в том — воссозданным озером — времени. И ему действительно нужно было хотя бы попытаться что-то сделать и предотвратить ужасную кончину Вэй Усяня.        — Что? — Цзян Чэн нахмурился. — Да много раз он пропадал. Бездельник и бесстыдник был, мог пропасть на пару дней, а потом вернуться пьяным и усталым, зато довольным и с фазанами в мешке за спиной.       — Когда сгорела Пристань Лотоса, — нетерпеливо объяснил Цзинь Лин, вновь ёрзая на месте. — Ты и Вэй Ин, вы… отправились в Мэйшань Юй.       Во взгляде дяди Чэна мелькнуло непонимание, а после — искра боли. Воспоминания, которые накрывали его с головой, будто волны взбушевавшейся реки, обжигали и давили, заставляя вновь опуститься на дно тех дней.       Он крепко зажмурился и решительно мотнул головой, не желая вновь переживать те воспоминания. Они были неприятными, болезненными, словно ягодки репейника вонзались в виски и давили, принося лишь боль и сжирающую рассудок злобу.       — Цзинь Лин.        — И ты потерял Золотое ядро, — красивые миндалевидные глаза Цзян Чэна распахнулись и по ним словно пошла рябь. — И тогда он… Вэй Ин…        — Хватит, Цзинь Лин! — Цзян Чэн сжал ладонь в кулак и с силой ударил по столу, из-за чего нетронутая миска с уже остывшим супом подпрыгнула, а содержимое выплеснулось на его рукав. Мужчина, не замечая этого, нахмурил брови и продолжил более спокойно, — не знаю, откуда тебе это известно, ясно? Ты напридумывал себе каких-то странных историй и должен прекратить нести эту чушь!       Обида захлестнула Цзинь Лина, словно штормовая волна молодого и неокрепшего гуля, только утонувшего в местных водах. Иногда ему казалось, что все, абсолютно все вокруг воспринимают его, как несмышлёного ребёнка, который не способен и слова без подсказки взрослых вымолвить! У юноши возникало стойкое ощущение того, что даже к Фее дядя прислушивается чаще и с большим желанием, чем к нему самому, и от этого хотелось по-детски накричать на кого-нибудь и запереться в своих покоях, не открывая дверь даже служанке, которая принесла ему ужин.        Он сжал кулаки, шумно запыхтел носом, становясь похожим на ежа, которого ткнули в иглистую спину носком ботинка, и скрипнул зубами.        — Это не чушь, — постепенно их разговор перетекал в перепалку и терял то мирное русло, с которого был начат. Цзинь Лин понимал это, но словно бы разогнался в беге с горы — ему нестерпимо хотелось донести до дяди, что он не просто мальчишка, неспособный один сходить на Ночную охоту, а уже выросший его, между прочим, племянник. И за обидой постепенно приходила ярость. Почему его никогда никто не слушает?! — Ты не дослушал!        — И я не собираюсь!        — В этом твоя чёртова проблема! — не выдержал Цзинь Лин, и резко подскочил, заставляя сидящего Цзян Чэна отшатнуться — не ожидая подобного движения, мужчина дёрнулся и едва не завалился назад, благо, успев перед этим подставить руку. — Ты никогда никого не слушал! Наверняка и ядро ты потерял лишь по этой причине, и Вэй Ин, не раздумывая, из-за тебя лишился своего!       Цзян Чэн замер на пару мгновений и, кажется, перестал дышать. В его голове со скрипом начали крутиться шестерёнки различных мыслей — они отражались в его миндалевидных глазах, за злостью вспыхивало понимание, а за пониманием — страх.       Цзинь Лин хотел, правда, он хотел остановиться, но просто не мог. Злость вскипала в нём, словно парное молоко на огне, и бурлила, не давала закрыть рот — ему уже не хотелось доказать свою взрослость, осталось лишь желание побольнее уколоть своими словами.               — Ты всегда считаешь правым лишь себя одного! Вэй Ин отдал за тебя всё, что у него было, но единственное, на что тебя хватило, это встать во главе осады на гору Луаньцзан, куда ты сам его и выгнал! — Цзинь Лин не понимал, как заставить себя замолчать. Он словно бы лишился возможности говорить осознанно и слушать ушами то, что кричит сейчас в порыве злобы, и нёс действительно какую-то околесицу. Молодой господин Цзинь знал, что дядя Чэн любил Вэй Ина всем сердцем и никогда бы его не предал, однако единственное, о чем он мог думать в этот момент, что эти слова действительно больно ударят Цзян Чэна по сердцу. Ещё не закончив свой ядовитый монолог, юноша уже чувствовал себя так ужасно, словно случайно наступил на едва вылупившегося цыплёнка, путающегося под ногами в поисках тепла и еды. — Он любил тебя… не только как брата, а ты его предал! Ты хоть раз подумал о том, почему он не брал в руки меч? В этом не было абсолютно никакого смысла, ведь в нём не осталось ни капли светлой магии — она вся в тебе! Он не оставил себе ни кусочка, отдал тебе всего себя!       Отдышаться после выплюнутой злобы было сложно. Цзинь Лин чувствовал себя барахтающимся на мелководье щенком, которого учили плавать старым унизительным способом — броском в воду с берега.       Однако спустя недолгое молчание, длившееся треть палочки благовоний, юноша понял, что лучше ему от того, что он, наконец, высказался, не стало. Будто очнувшись от мимолетного забвения, Цзинь Лин понял, что и кому он говорил.        — Что за чушь ты несешь, — пробормотал мужчина, поднимаясь и отступая назад. Цзинь Лина сковало осознание того, что он натворил: он спешно растерял весь запал и чувствовал, как голова вжимается в плечи. Наконец, язык вновь стал слушаться его, однако было поздно. Он попытался что-то сказать, но Цзян Чэн его не слушал. — Ядро… его Ядро. Ведь он не смог бы жить без него дальше. Ему бы пришлось ступить на другой путь. Небожители…        — Дядя…       Глава Ордена Цзян сжал в кулак своё ханьфу на уровне даньтяна — он дышал рвано, неровно и, кажется, был в шаге от того, чтобы попасть под удар искажения Ци. Боль в животе не утихала, а, наоборот, росла: с каждой секундой Золотое ядро обжигало его острой болью.       Оно рвалось, царапало изнутри стенки его тела, словно кричало: «отпусти меня, я тебе не принадлежу!», и это чувство Цзян Чэна сжирало. Медленно мужчина переставал видеть мир перед собой. Лицо племянника покрывалось сизыми кольцами и белыми мушками, плыло, его голос в голове дребезжал, ударял по вискам тупым деревянным мечом.        — Дядя!       Вэй Ин. Вэй Ин. Вэй Ин.       Ядро. Ядро. Ядро.       И вдруг… всё резко оборвалось. Ржавые фейерверки перед глазами разгладились, оставляя лишь небольшую белёсую поволоку, молот в голове стих, а деревянный меч перестал бить его по виску. В ноздри ударил запах острого супа из корней лотосов и свиных рёбрышек и озёра, по воздуху мягко скользнул и заструился аромат тёплого молока.       Пахло цзецзе. Перед Цзян Чэном появилась взволнованная и заплаканная Яньли, которая держала его лицо в своих аккуратных маленьких ладонях — она что-то шептала, успокаивала и вливала в его опустевшие сухие меридианы светлую Ци.       Энергия Ци?.. Но ведь а-Ли не умела справляться с ней и совсем не была обучена заклинательскому мастерству.        — Дядя, — когда поволока исчезла, Цзян Чэн понял, что то была не его сестра, а Цзинь Лин. Он шмыгал красным носом и кусал губы, заставляя непрошеные слёзы больше не стекать по щекам — чтобы стереть их, нужно было отпустить дядю, однако юноша упрямо держал тёплые ладони на щеках мужчины, касаясь подушечками пальцев висков, и дарил спокойствие. — Пожалуйста, прости… Я не хотел, я всё исправлю…       Цзинь Лин совершенно не умел держать язык за зубами. Словно дворовый изголодавшийся по ласке пёс он пытался добиться признания и похвалы, а если не получал желаемого, то старался укусить побольнее и клацнуть клыками-словами за слабое место.       И мужчина отстранённо понимал: отчасти это была его, Цзян Чэна, вина.