Волнения озера Юньмэн

      Главу Ордена Юньмэн Цзян, Цзян Ваньиня, очень часто одолевала тоска. Иногда она была слабой, отголосками прошлого и старых воспоминаний пощипывала его за края одежды, осторожно тянула в беседку на западе пирса и на кончике языка перчила пряным супом из свиных рёбрышек и корней лотоса. Бывала и тоска острая, как кончик заточенного копья, от неё избавиться не помогал ни дневной сон, ни дела Ордена, ни Ночная охота — она была настойчивой, будто учуявшая свежее мясо хуань, и бессимптомной болезнью валила его с ног. Такая тоска его одолевала, жгла раскалённым железом, оставляя на душе омерзительные рубцы ожогов, заставляла видеть в каждом лице знакомые черты, и во снах являлась алыми всполохами пламени и бурой кровью, смешавшейся с землёй.       Во время такой тоски Цзян Чэн обычно сильно хандрил, мог проспать до обеда, а иногда и пролежать в кровати до середины восьмой стражи, бессильно смотря в потолок и не в силах даже умыться. Будить его никто не смел, если на то не было веских причин — каждый боялся гнева главы Ордена, поэтому старались не тревожить его понапрасну в периоды апатии.       Так и сейчас: проснулся Цзян Чэн поздно, на улице давно рассвело, а четыре пальца от солнца подсказывали, что стоял довольно-таки пасмурный час обезьяны. Сначала он подскочил, скидывая с себя сонную слабость, но после его словно шелудивого лиса откинуло обратно на кровать — грудь и область даньтяня отозвались тупой ноющей болью, словно кто-то раскрошил ему рёбра и тут же залечил их. Воспоминания минувшей ночи быстро прокрались в голову мужчины, поэтому он тут же выкрикнул:        — Цзинь Лин!       После спешного короткого стука в его покои шмыгнула Цзян Гуйчжу — молодая девчушка, совсем недавно принятая на службу в дом — и вежливо поклонилась, как её учили другие женщины, давно живущие в Пристани Лотоса.        — Глава Ордена… — она выждала пару мгновений, дожидаясь разрешения говорить, и тихо продолжила, сгорбившись и пряча взгляд, будто боялась, что за сказанное её могут наказать: — Молодой господин Цзинь покинул Пристань Лотоса ещё до рассвета.        — Почему мне об этом не сообщили?        — Глава Ордена плохо себя чувствовал, поэтому мы не стали вас будить, — Гуйчжу от страха совсем скорчилась, становясь похожей на маленького воробья, и глаз не поднимала. — И… мы сами не знали об этом до подъема. Мин-цзе ещё ночью отговорила молодого господина покидать поместье в поздний час, поэтому мы думали, что он останется хотя бы до завтрака и даже приготовили ему лошадь, однако, когда я пошла будить его, молодого господина в его покоях не оказалось… Простите, я много говорю!       Цзян Чэн кивнул, а после дал отмашку служанке, которая вновь поклонилась и юркнула за дверь. Мужчина не понимал её страха — боязливая Гуйчжу, пусть и много болтала, но говорила по делу и лишнего себе не позволяла, однако всё равно тряслась от страха, как и все молодые служанки.       Честно признаться, все они, только приходя на службу, боялись его так, как призраки — мелодии гуциня. В народе про Цзян Ваньиня ходило много слухов: что он высекает всех своих подчинённых Цзыдянем за малейшие промахи, что жестоко линчует всех посредников тёмного пути и головы их вывешивает на главные ворота, пока вороны не склюют их до чистых черепов… Конечно же, всё это было неправдой. Характер у Цзян Чэна пусть и был строгий, требовательный, материнский и местами жестокий, изувером он не был.        — С таким нравом девы от тебя в страхе разбегаться будут, — смеялся Вэй Ин всегда, наблюдая за тем, как он, будучи молодым главой Ордена, гоняет учеников по полигону — те отлынивали от работы несколько страж, пока за ними не следили, а сейчас перепуганными кроликами хватались за любую работу, лишь бы не схлопотать наказание. — Смотри, как бедолаги тебя боятся!        — Тот, у кого чистая совесть, страшиться не будет, — закатывал Цзян Чэн глаза. Вэй Ин кивал серьёзно-серьёзно, хватал его под руку и вёл к западному пирсу, в их любимую беседку, незаметно подмигивая сморенным усталостью ученикам и отвлекая главу Ордена какими-то глупыми разговорами про хорошую погоду и удачную охоту на фазанов.       Вэй Ин… Вэй Ин был другим.       Любимчик всех адептов, весёлый и доброжелательный, ненавистен он был лишь учителям из Гусу — и то лишь из-за нелюбви к множественным правилам Облачных Глубин. Даже мать Цзян Чэна, Хозяйка Пристани Лотоса Юй Цзыюань, всерьёз его не ненавидела, скорее… недолюбливала, но успехам Вэй Усяня искренне радовалась, как родная мать, пусть этого и не показывала и скрывала свою гордость за строгостью.       На Цзян Чэна снова накатила ужасная тоска, заставляющая сердце болезненно сжиматься, а глаза щипать от подступающей влаги.       Цзян Чэн по матери скучал. Тосковал и по отцу, и по сестре, и по Вэй Ину. Иногда ему было сложно выполнять какие-то базовые обязанности, ибо он даже не знал, к кому обратиться за помощью и советом.       Его одиночество зачастую отгонял прочь Цзинь Лин, вихрем врывающийся в размеренный темп его жизни, и заставлял забывать и про хандру, и про тоску — племянник стал его единственным спасением.       Был ли он слишком строг к Цзинь Лину? Постоянными подарками они с Цзинь Гуанъяо мальчишку избаловали, пытались множественными безделушками отвлечь его от мыслей о родителях, потакать каждому капризу и восполнить каждый момент, который он мог пропустить из-за потери родных. Но Цзинь Лин вырос в избалованного юношу, который кичился своим положением, и до скрежета зубов возненавидел Вэй Ина, который, по его мнению, родителей у него отнял.       Цзян Чэн к Вэй Ину, в отличие от племянника, никогда не испытывал ненависти. Раздражение, зависть, чувство вынужденного соперничества… но никак не ненависть. Цзян Чэн считал его глупым и зарвавшимся, и эта уверенность укрепилась в те года, когда Вэй Усянь начал пользоваться силами тьмы и вступил на скользкую дорожку. Друг раздражал его, при всех заявляя, что ему не нужен меч для победы над всеми возмущающимися адептами различных Орденов — Саньду Шэншоу считал, что это мальчишеская самоуверенность его не отпускала, и ему просто нужно задать хорошую трёпку, однако всё оказалось куда хуже.       Мог ли глупый и молодой Цзян Чэн знать, что Вэй Ин наврал ему про Баошань-санжэнь? Он считал, раз мать Вэй Усяня, Цансэ-санжэнь, была её ученицей, то и сыну она рассказывала и про свою наставницу, и про гору, на которой та жила… Вэй Ин обманул его и пожертвовал своим Золотым ядром, тем, чем гордился больше всего на свете с самых ранних лет, ради него, Цзян Чэна.       Освоение Тёмного пути не было глупым порывистым желанием, оно было вынужденным действием ради того, чтобы сохранить собственную жизнь и отомстить всем выродкам Цишань Вэнь, что приложили руку к уничтожению Пристани Лотоса и смерти их родителей. Цзян Чэн постоянно попрекал Вэй Ина в использовании тёмного заклинательского мастерства, а тот лишь отсмеивался и заявлял, что без его помощи линчевать вэньских псов так хорошо не получилось бы.       Почему он ничего ему не сказал? Почему держал в себе грязную правду? Скрывал глубокий шрам, проложивший путь от грудной клетки до низа живота, и оправдывал это тем, что просто не хочет показывать оставленное чертовкой по фамилии Ван уродливое клеймо? Оставил меч, который любил так же сильно, как и своё Золотое ядро, и лгал, что за ненадобностью?       Если бы… если бы только они могли поговорить. Цзян Чэн никогда в жизни бы не признался, что своё Золотое ядро потерял, когда отводил от Вэй Ина толпу вэньских ищеек, но вместе они бы точно что-то да придумали. Столько лет Вэй Усянь молчал и отмахивался, тьма пожирала его изнутри, а Цзян Ваньинь в это время использовал украденное Золотое ядро и не понимал, почему же новое такое сильное.       Цзян Чэн всё бы отдал, лишь бы ещё раз увидеть Вэй Усяня. Дать ему оплеуху за глупость и сумасбродность, поговорить и… поблагодарить. Тот бы наверняка и слушать его не стал, благодарности за подобное друг не желал, как и не хотел, чтобы он узнал правду, а тяжелое «спасибо» встало бы у Саньду Шэншоу костью в горле, однако это было неважно.        — Что же ты натворил, Вэй Ин…       Главу Ордена Юньмэн Цзян, Цзян Ваньиня, тоска одолевала чаще, чем хотелось бы. Цзян Чэн сжимает пальцы на уровне даньтяня, сминая глаженое ханьфу, и второй рукой трёт покрасневшие глаза — слёзы тоски Саньду Шэншоу никто не видел и увидеть не должен.