Poison

— Саске, ты не имеешь права! Немедля остановись, кому говорю?! — шеф Кларк сорвался, прикрикнув ему вслед басистым тоном, не принимающим возражения, и стукнул кулаком по светлому рабочему столу.       От удара подскочили канцелярские принадлежности, и на пол покатилась шариковая ручка. Когда Кларк достал её и нервно прогладил неровные бакенбарды, от Учихи в кабинете уже не осталось ничего, кроме запаха парфюма и невидимых крупиц вырвавшейся ярости. Остервенело хлопнув дверью, Саске, пылая от безудержной агрессии и несправедливости, швырнул предложенные секретарём отчёты в мусорное ведро. Девушка сжалась, робея и боясь спросить, что не так, и прошептав неслышное «извините», удалилась обратно за своё рабочее место, избегая эпицентра назревающего взрыва. Все они, работавшие мирно и в своём темпе, притихли, стоило ему развернуться и пройти в кабинет, напоследок опять же не пощадив скрипнувшие дверные петли.       Очередной провал комиссии взыгрался поражением для всех его трудов и неспокойных ночей. Очередное решение, принятое без его ведома, выказывало прямое наплевательское отношение к нему и к данному ранее слову, что не могло отозваться в душе радостным согласием. Саске тихо проклял весь свет, пряча лицо в сведённых ладонях, и безрезультатно попытался найти хоть одно оправдание тем олухам в коллегии, не ценящим усилия каждого сотрудника ФБР и полиции. Озвучив крайние данные, Кларк тоже не выглядел убитым этой сокрушительной новостью: ему словно было плевать на условно-досрочное освобождение Лестера Ханта. Рождённого в плоти дьявола, каким-то чудом обманувшего независимых психотерапевтов и их умы. Он запомнил этот беспечальный взгляд при вынесении судом присяжных приговора и сидящую внутри гордость за себя. Отчётливо лицезрел в переполненном зале, как подобное отродье, не заслуживающее жизни, находилось далеко от судебного процесса, в подсознании вновь руку кладя на рукоять топора.       Его светло-янтарный глаз смотрел на Саске с вызовом. Лестер молча, одними жестами и выражениями физиономии говорил ему: ты не добьёшься своего. Безобразные рубцы появились на всей этой чёртовой мине, но запоминающимися были два. Выжженная чем-то левая бровь и продолговатый шрам, что начинался со лба и кончался у правого уголка рта. Правый глаз при этом тоже пострадал: стоило ему поднять повязку, как все присяжные похватались за сердце, испуганно стараясь забыть пожелтевший белок, изукрашенный кровеносными сосудами. — Чего ты так вспылил? — зайдя к нему, хорошенько закрыл дверь Кларк.       Учиха сглотнул, приходя в себя. Повернул к нему голову, не разделяя ни малейшего хладнокровия своего босса и по совместительству хорошего друга. — Ты сам понимаешь, что произойдёт после этого освобождения? — со скептицизмом и несдержанным осуждением спросил Саске. — Домашний арест и круглосуточное наблюдение. — Этот человек убил и расчленил двух девочек и трёх мальчиков дошкольного возраста, — будто маленькому пояснил он, надеясь достучаться. — Уверен, что потянешь следующие выходки Ханта?       Кларк нахмурился, и Саске, осознав, что делает всё правильно, полез к полкам шкафа, проходясь пальцами по корешкам папок. Спустив на стол обширное досье Лестера, перевязанное нитью, развернул к Мэтту все фотографии найденных детских тел, не опуская укоризненного взора. Это было его первым делом, попавшим под тщательное изучение и составление характеристики. Саске тогда стукнуло двадцать пять, обучение в срок двадцать одну неделю в академии подошло к концу, и вместо того, чтобы приступить к практике, его отправили в тесный подвальный архив разгребать и подшивать папки, стряхивать с них слои пыли, датировать изменения и вносить поправки в журнал учёта. От занятия такого рода убавлялся всякий энтузиазм, и стиралась трудоспособность, а выстроенные мечты трескались с неповторимой быстротой. Единственным увлечением стало чтение всех дел. И пока Кларк не увидел в нём золотую жилу таланта и рвения на задании в Балтиморе, запоминалась каждая строка сохранённого отчёта. — Не смей давить на меня таким образом, Саске, — неравнодушно оглядев безобразные трупы, произнёс он. — До сих пор страшно смотреть, да? — Комиссия по условно-досрочному уже сделала выводы.       Учиха с отчаянием поджал губы, не унимаясь. Сам факт скорого освобождения Лестера срезал корки спокойствия, где-то изнутри пуская неистовое намерение огреть по голове Мэтта и поступить так, как хочется самому. Он провёл три дня без кофе и тёплого душа, не срывал с себя галстуки и очки, напрягая глаза, пока перечитывал раз за разом показания Лестера и слушал аудиозапись проведённого допроса. В нём не наблюдалось раскаяния и сожаления за свои действия, и расцветающий подобно реальному цветку нарциссизм в нём затрагивал все элементы его никчёмной жизни.       Саске взъерошил волосы, придумывая, что ещё может сказать упёртому человеку напротив. Кларк же опередил его: — Он просидел почти пол века, Саске. Ты ещё даже не работал у нас, когда я вёл с ним беседу. Можешь довериться хотя бы мне. — Он найдёт любой способ вернуться к прежнему раскладу, — укорил Учиха, отвернувшись к окну. — Такие люди не знают о чувстве эмпатии и вины. — И что ты хочешь? На чём настаиваешь? — сев в кресло для посетителей, весело поинтересовался Кларк. — Я не смогу добиться ещё одной экспертизы для тебя лично. — Убеди их, что они совершили оплошность, — настоятельно порекомендовал Саске, заняв своё место за столом. — Дальше я уже сам. — Ты меня, конечно, прости, но кто ты такой, чтобы из-за тебя комиссия заново начинала трепаться? — задорно расхохотался Мэтт, схватившись за бок. — Если они захотят, я им припомню, что благодаря мне у вас выросла статистика раскрываемости, и внезапно начали ловиться преступники. Два последних дела закрыты только от моего содействия, и пока я нахожусь на своём посту, то ни вы, Кларк Мэтт, ни кто-либо другой не сможет убедить меня не поступать по-своему, — без запинок отрезал Саске, слегка склонив голову вбок. — Я нагляделся дерьма, как и ты, Кларк. Столького повидал, что перестал удивляться и вестись на поводу у обленившихся идиотов. И я тебе гарантирую, что, как только Лестер почувствует вкус свободы после воздержания длиной в полвека, у него сорвёт крышу, и разгрести эту кашу мы уже не сможем.       Мэтт не сводил с него внимательных глаз, замечая изменения в чёрствых зеницах. Обеспокоенный освобождением омерзительного человека, Учиха здорово отяготил его своей речью, раздув из мухи слона. Крайне рассвирепевший от высказанной новости, сам же потерял контроль над собой, и Кларк подозревал, в чём дело. Он потянулся к столу, к рамке с фотографией у стены красующейся, и, секундно рассмотрев девочку в красной юбке и белой блузке, расплылся в умилительной ухмылке. — Мог бы и сразу сказать, что за неё переживаешь, — охотно отдал фотографию, когда Саске потребовал обратно. — Не впутывай её. За Сараду я переживаю меньше всего. — Неужели? — прыснул от смеха Мэтт, расстегнув нижнюю пуговицу твидового пиджака. — Ни за что не поверю, что Саске так трясётся за чужих детишек и не печётся о своей.       Он выгнул бровь, не принимая его замечания, и тактично пропустил мимо ушей. Взялся за выполнение работы, намеренно игнорируя довольные ухмылки Кларка, и занялся электронной почтой, в которой все с ума посходили, и отличить спам от реальных сообщений было невозможно. Но в экране всплывали постепенно точками из памяти очертания весёлого лика Лестера Ханта, нацеленного на удовлетворение одних своих потребностей, и, стиснув карандаш в руке, Учиха разломил его на две части.       Легче не стало. Об скалистую и скользкую правду его разломили так же несколько минут назад, упомянув Сараду. И посмотрев ожесточённо на выжидавшего Мэтта, Саске покачал головой, обозначив свои мысли. Штат Мэриленд связывался с непрошеными воспоминаниями о высоком числе чудовищных убийств. Показатель давно улучшился и сделался не столь печальным, но отменить реальность и зверское поведение нападавших никто не мог, и в сотый раз посещая знакомую местность, изнутри гноилось паршивое отвращение. Он выудил из кармашка рабочей сумки письмо. Тонкий конверт, никем не подписанный, упрямо игнорировался третьи сутки, и ещё один день намеренного равнодушия мог вспыхнуть от любой искры. Итачи ни разу не обмолвился с ним словом и писал письма по важным случаям. Вся его семья любила этот способ, потому что бумага горела быстро, а буквы безвозвратно превращались в тлеющий пепел. Никто, кроме прочитавшего и отправителя, не знал о содержании, и присущая роду конфиденциальность так нравилась семейству Учиха. Стянув галстук и положив его в шкаф, он разорвал обёртку и прочитал просьбу встретиться с членами семьи Учих в Вашингтоне на благотворительной встрече. Из-за командировки в Теллурид о пиршествах с избытком чужих людей можно было забыть на своё недолгое счастье. А отдельно побеседовать с Итачи ещё успеет, когда приедет. Они ведь братья по крови.

***

      Хилда Фокс, исчезнувшая самой первой, бесследно растворилась в общем списке имён с другими девушками. Криминалисты, судебные биологи пожимали плечами и выносили один и тот же вердикт, от которого у Саске начинался нервный тик, и мозг бросало в агонию. Никаких весомых следов: ни биологических, ни природных, ни химических. Абсолютная идеальность и пустота. Эталон того, как нужно избавляться от тела и вводить весь персонал правоохранительных органов в дрожащий ужас. Сакура нервно жевала нижнюю губу, просматривая свежие материалы по новому делу, и ему порывисто захотелось остановить её дергающуюся вверх-вниз ногу. Отбросив скреплённые фотографии, она отвернулась от них, словно не желая и видеть и знать об их существовании. Сосредоточенно нахмурила брови, повертела кольцо на среднем пальце и вопросительно глянула на Саске. Оперативная доска заполнилась наполовину, и, не видя продвижения, Харуно подошла к ней, проводя невесомо ладонью по всем записям и на себя бессознательно проецируя страдания пропавших жертв. Без вести исчезнувшие редко когда находились целыми и здоровыми. — Начнём с малого: похититель один и тот же с ярко выраженными вкусовыми предпочтениями.       Под его неотрывным взглядом чёрных глаз взяла синий маркер и написала на ровной поверхности «внешность», подчеркнула двумя линиями, как положенное начало. — У него должна быть своя зона безопасности, — убедившись, что он слушает, протянула линию мысли Сакура, — место, где ему спокойно. В городе или за городом. Область всех похищений не ограничена какими-то рамками. Он хорошо ориентируется по местности. Знает, где и в какое время лучше схватить. — Я просто жду, когда появится хоть один труп, чтобы сделать выводы вместе с командой и пойти дальше, — безысходно и неутешительно поделился мрачными ожиданиями Саске. — Я обыскал всё, что можно. Мы допросили всех знакомых пропавших, перерыли их комнаты и квартиры, связались с другими штатами. Такое чувство, что с каждой пропажей почерк неизвестного обретает большую тень и теряется среди других.       Она смутилась от его переживаний и, закрыв крышкой маркер, подвела его за руку к дивану, усадив. Сама осталась стоять и, не отпуская сухой ладони, сжала её, вместе с ним вполоборота смотря на доску с фотографиями. Свободными пальцами смахнула белые пылинки на его пиджаке, и она утихомирила глубоким вдохом то пляшущее сердцебиение. Он сжал её руку в ответ и признательно прошептал «спасибо». Потребность в чьём-то присутствии загромождала собой сосущее в рёбрах разочарование, и Саске через плотную ткань рубашки притронулся к её заживающим швам, обработанным с особой осторожностью. Однажды ему довелось так потеряться от вида раненного человека, и это была мать в далёком детстве. И обеспокоенность та была невинной, детской, со слезами и бесполезными мольбами.       Когда же по радио всегда успевающие дикторы новостей передали накалённую обстановку с открытой стрельбой на знакомой улице и со знакомым именем, Саске затормозил прямиком на оживлённой дороге в утренний час-пик, благо машины позади соблюдали на такой случай дистанцию. Сарада подорвалась с места, уронив ланчбокс с завтраком на коврик, и ошарашено вгляделась в побелевшие костяшки отца. Он довёз её до школы за пять минут. В обычные дни на это уходит приблизительно пятнадцать. Ему пришли космические штрафы за превышение скорости, дисциплинарное письмо от начальства и целый вихрь путавшихся предположений. Одно хуже другого. И терпеливо объяснять тогда Сараде пришлось о случае с мамой, избегая страшных слов, пока кипевшее изнутри волнение рубило по частям, а стеклянные крошки доверия к ее убогому напарнику, Шикамару, врезались в плоть. Была бы его воля, он бы хорошенько треснул Наре по шее за то, что не усмотрел всех опасностей и подставил Сакуру под удар.       Когда она шла вместе с ним под руку, не поднимая головы и истекая тёплой кровью, Саске подъезжал вместе со всеми и после уверовал в Бога на какие-то мгновения.       Тонкое переплетение вен и артерий обрываются резко. Влетевшие в живую плоть обожженные пули оставляют пару точек, из которых вместе с дурно пахнущей смертью каплями к промерзлой земле стекает кровь. Спасительно вдыхая и веки раскрывая, себя от прилипчивой и слепой надежды избавляя, она холодом проникается. Тем, что может сейчас спасти от любого недуга, и простым движением пальцев отогнать подступающую темноту, от которой запах смрада распространяется ежесекундно. На пути сметает любые препятствия он, равнодушием непоколебимым заслоняет их невидимой стеной, что выдержит натиск любого врага, и ни один удар, какой бы сокрушительной силы он ни был, не пустит трещину. Ей дорого далось осознание ценности жизни своей при спасении одной невинной души, и захлебываясь оставшимися минутами перед улыбающейся и зовущей Смертью, в её зеницах бездонных и пустых находя радушие, Сакура обретает истинный покой частичками души. Ледяные нити обматывают пальцы ног, выше поднимаются, и от свежих ран Харуно и впрямь готова сдаться. Они не исчезают, как бы ни хотел Саске.       А его это впервые выводит на слепую и в чём-то наивную злость. Ярость, темной энергией затрагивает каждую клетку, все позабытые и искупленные грехи, будто гной под старой болячкой, наружу от одного, но меткого удара выходят, очищенную сущность в короткий миг очерняя. И что-то в этом есть. В отточенных действиях грубых рук, позабывших мягкость Сакуры; во взгляде, направленном на переносицу, которую она морщит всякий раз, когда недовольством и болью заполняется изнутри; в сбитом напрочь дыхании и в съедающей заживо агонии. Зеленые глаза заволокло блёклостью, несвойственной энергичной Харуно, и забирая её тело с рук Шикамару, он стискивает челюсть. Любое прикосновение ею ощущается новым порезом и увечьем больнее полученной пули. Где-то внутри, у основания горла, из частичек боли воедино собирается желание закричать, невыносимо скребущее стенки гортани. Хочет подать любой знак и помощи слепо попросить, но от чёрной копны не может взора оторвать, всё сильнее холод чувствуя. Оледеневшими и окровавленными пальцами хватается за воротник его рубашки, подушечки соскальзывают, и рука безвольно повисает. Он успеет дойти до отделения хирургии. И врачи тоже успеют. Должны.       Она была жива. Дышала, что-то бормотала сухими и синеющими губами, передвигала ногами и валилась наземь, не справляясь с болью, а Шикамару терял последние силы, не давая ей упасть. К ним сорвался Какаши, и Учиха в одночасье оторвался с сидения, не допуская и мысли о том, что сейчас её будут таскать по рукам, словно мешок, пока не донесут до хирургического стола. Взялся сам за неё, взваливая на свои руки, потому что никому больше довериться не мог, и бесчисленные соглашения об оказании медицинских услуг мерещились ещё три ночи в больничной палате.       И сейчас она нелепо, но как могла, не позволяла ему сдаться от многочисленных пропаж. Зачем-то взялась за сердечную помощь, не теряла той дружеской и тёплой связи между ними, хотя имела право бесповоротно разорвать всё к чертям и забыть про его существование. И Сарада… Она не упрятала эгоистично от него их дочь, давая разрешение на общение и встречи, не стремилась пробудить в ней ненависть к нему, делая всё, чтобы любовь к отцу в маленькой Учихе сохранилась. Саске перенесло через все эти пятнадцать лет. Она взяла его за руку тогда, трясущимися после мойки посуды пальцами в кафе на очередной встрече. И держала по сей день, считая, что нет ничего дурного в доброй поддержке.