Poison

      Перламутровый глянец дамских помад раздражал уставший взгляд всякую секунду, стоило ей посмотреть на собравшихся гостей в обширном холле именного поместья отца. Светские беседы, строящиеся на сплетнях, деловых переговорах и маловажной болтовне об инвестициях жужжанием пчелиным приходились на слух, и после пятой минуты пребывания в толпе разодетых людей Шейла стянула двуличную маску поддельной любезности, перестав улыбаться. Не с этим высокопоставленным в обществе сборищем, где, исходя из правил этикета и приличия, нельзя раскрывать рот широко при смехе и обязательно нужно приседать в идиотском реверансе при знакомстве с новыми приятелями родителей. Их собралось порядка пятисот, и фуршетные столы тянулись от одной стены до другой — изысканное пиршество с искрящимися пузырьками в игристом вине.       И всё снова упиралось в элементарные азы этикета и воли отца. Пригубив два глотка шампанского, Шейла измученно пошевелила пальцами ног в неудобных и тесных лодочках, натирающих адские мозоли. Высота каблука составляла тринадцать сантиметров, и всё бы ничего, но изрядно подбешивающие кавалеры протягивали руки в произнесенным желании потанцевать.       Вдохни и выдохни, Шейла, потому что ты не можешь отказать в медленном танце партнёру и задерживаться на одном и том же целых два раза.       Случай, по поводу которого устроился весь пир, — рождение наследника в династии у отцовского друга. Шейла обманчиво думала, что все династии и родословные с приданым остались далеко в эпоху средневековья, и нынешний век, должно быть, отличается иным складом ума и расстановками в обществе, но кому-то до нестерпимого зуда захотелось заставлять своих внуков и правнуков составлять древо и следить за течением рождаемости в семье.       Шейла ненавидит всем сердцем светские вечера, и потому опустошает залпом бокал, забываясь в приторно-горьковатом вкусе алкоголя. Он выветрит все пагубные мысли из головы, сделает её послушной, развяжет язык, чтобы отец не говорил ничего об её молчании. Ведь Шейла обязана держать голову ровно и улыбаться, поддерживать любую беседу, даже если в ней ничего и близко не смыслит. В тёплый июльский вечер над виноградниками матери бутонами искр рассыпаются салюты в честь новорожденного, и половина гостей спешит к окнам, затаив дыхание. Удачный момент, чтобы подхватить новый бокал с подноса официанта и унестись в свою вселенную, в которой нет цирка дружелюбия и всех малознакомых лиц. — Поставь на место, — велит отец, подойдя к ней.       Он говорит тихо, беззлобно, но интонация заставляет Шейлу безропотно застыть, так и не поднеся бокал к пересохшим губам. — Это всего-навсего… — Думаешь, я не вижу твоих маленьких глоточков? — риторически интересуется Адам Янг, держа руки за прямой спиной. — Каждый человек в зале уже успел заметить, как ты выпиваешь в сторонке и прекращать не собираешься. Хочешь покончить с репутацией и жизнью, как твоя мать? — Не смей даже имя её произносить, — озверев, процедила Шейла и, сомкнув рот с размазавшейся красной помадой, положила обратно бокал на поднос. — Тебе было мало того морального унижения? Захотелось добить меня? — Твои поганые слова до добра не доведут. — Добро? — презрительно перефразировала она его. — И это слово из своего лексикона уничтожь, отец. — Шейла…       Прерывая пренеприятнейший разговор, с отвратным стуком тяжёлых каблуков к ним поспешила мачеха, прижимая к боку маленькую сумочку. Её светящиеся счастьем голубые глаза подмигнули Янг, и, поравнявшись с мужем, Сара коротко обняла падчерицу, не задерживаясь возле неё дольше нескольких секунд. Перед членами всей семьи она объясняла своё поведение возрастом Шейлы. Кто же станет обнимать, целовать и лелеять семнадцатилетнего подростка с невообразимой одержимостью, да и тем более в высоких кругах на виду у дорогих душе друзей? Подумать только о таком — вздор для тридцатилетней Сары. — Тебе не помешало бы улыбнуться, — посоветовала она, закрывая собой Шейлу от остальных членов празднества. — Если бы я хотела видеть кислую мину на таком торжестве, то позвала бы твою мать.       Янг сглотнула неприязнь, сузив глаза. — При виде тебя любой человек скривится, — с пристальным невежеством оглядев вычурный цвет вечернего макияжа и выделяющиеся бриллианты в серьгах, прыснула ядом Шейла. — Теперь прошу меня извинить, отец. Я лучше выслушаю обвинения тётушки в неправильности моей жизни, чем пробуду с тобой и твоей нахалкой ещё минуту. — Прояви уважение, Янг, — называя её по фамилии, чем выказывал крайнюю степень злости, поспешил остановить её Адам. — Здесь тебе негде спрятаться, и от всех присутствующих ты будешь получать одни и те же замечания. Что с твоим платьем? — Твоё мне не понравилось. Ограничилась своим. — Поэтому на неё так смотрят, — еле слышно добавила Сара, покачивая в бокале шампанское. — Решила что-нибудь по поводу обучения? — спросил у дочери отец, игнорируя насмешки удовлетворённой пассии.       Вопрос, вставший ей клином, сбил приготовленную речь в сторону Сары. Шейла опустила взгляд, в начищенном мраморе видя своё отражение. И ничем то отражение от вида гостей не отличалось: соответствующий дресс-код, разве что отличающийся ценовым пределом; подходящие для мероприятия туфли, в которых в кровь стирались пальцы ног и пятки; побрякивающие на запястье браслеты и затянутые в объемную причёску волосы. Но ни отцу, ни его стерве не угождало даже это. Ещё два часа невыносимых и скучнейших танцев с деревянными партнерами, наступающими на ноги; тихого осуждения за спиной и впитавшегося в воздух недовольства отца.       Для Шейлы он слабак. За могущественной и непоколебимой оболочкой несокрушимого льда увядала его стальная некогда сила, и сам он не раз подтверждал это действиями. — Хочу податься в психологию. — И ковыряться в мозгах людей? — Называй как угодно, — не видя смысла спорить, лениво согласилась Янг. — Я написала вступительное письмо и сочинение. Надеюсь, что примут. — Моя дочь будет консультировать потерявшихся в жизни людей, — отталкивающе и осуждающе протянул Адам, — хоть толк появится, и себя сможешь полечить.       В ту секунду Шейла мало думала о роковых последствиях и бурном салюте, разгорающемся цветным пламенем на чёрном небосводе. Позабыла о присутствии Сары, как о мимолетно пролетевшей мухе, дотошно прожужжавшей что-то над ухом. Блеск и привлекательность вечера, его особенность и значимость окончательно утонули в злобе. Потеряв оставшуюся нить здравомыслия, она предалась единственной пришедшей затее и, занеся ладонь с поблёскивающими кольцами, ударила отца по щеке. Увлечённые салютом гости и не придали значения звонкому хлопку пощёчины. Зато в Шейле восторжествовала ненависть, перекрыв все остальные чувства. Покрытые плотной пеленой злости, зеницы её с вызовом смотрели на сморщенного отца, на то, как он потирал щёку, не ожидав такого выпада. — Больше никогда не разговаривай со мной таким образом, папа, — прошипела она, указав на него пальцем. — Я терпела твою тиранию от рождения и молчала, улыбаясь, словно ничего не происходило. С меня достаточно! — И куда ты собралась? — фыркнув, Адам подозвал официанта щелчком пальцев. — Кто ты без меня и моей фамилии? Станешь заниматься бродяжничеством в несовершеннолетнем возрасте? — Даже если и так, — вспыхнула Шейла, не унимаясь, — то что? Я бы ответила, что я твоя дочь, но это уже давно не так. Мне не нужно твоё состояние и строчки в завещании. Хорошенько подумай, кто ты без заслуг моей матери.       Шампанское способно успокоить. Намеренно позабыв о замечании, Шейла схватила бокал с подноса. В одночасье сделала пару глотков, сжимая веки от прожигающих склеры слёз.       С прохладным воздухом, забравшимся под удушливое платье, чувство несправедливости остудилось, и злобной дрожи пришёл конец. Досадливое и непомерное сожаление, накрывшее с головой, ознобом взяло, и душевная боль отозвалась в каждой живой клетке внутри. Она не заслуживала того. Ни за один поступок в жизни, ни за какие проявленные сгоряча эмоции, ни за любовь к матери. Клеймо позора после её смерти не сходило ни на мгновение с дочери, и напрасные старания найти общий язык со слетевшим с катушек отцом оканчивались каждый раз одинаково. Осточертело.       Шейла раздраженно всхлипнула. С уютно обставленной террасы, словно на ладони, была видна аллея многовековых дубов, ведущих к подъездной дорожке поместья. Вдалеке мерцали огни живущего в ритме города, и туда рвалась её душа, что выстрадала своё, живя под огромной крышей с отцом. С самого раннего детства, когда убийство матери оказалось заказанным собственным же мужем, она не знала ничего о том, что за чувство такое, болезненное и противное, расходилось по груди. Лик матушки стёрся под гнётом времени, фотографии, что когда-то висели в парадных комнатах, безвозвратно в пепел превратились. Помнились лишь бескорыстные и живые сапфиры, сияющие даже в горестные минуты отчаяния.       Она ничего не хотела знать о причинах столь подлого поступка отца. Или, быть может, знала, но не желала принимать его правду, ведь ещё одних страданий ей не вытерпеть. Нити блеклых шрамов на запястьях, параллелями лежащими на хрупкой коже, всякий раз препятствовали выяснению деталей всей истории и хоть какой-то помощи мёртвому человеку. В семье Янг подавно не существовало слов о доброте и милосердии, и Шейла назубок выучила язык тела отца, когда, возвращаясь домой, он срывал с рубашки серебряные запонки ещё в коридоре. Снова неудачный день в компании или же неудавшаяся процедура банкротства. И маленькие девичьи плечи, на которые падала злость со стороны мачехи и нерадивого отца, в какой-то момент просто сломились от натиска. Шейла не хотела рождаться в такой семье, но её мнения не спрашивали.       С новым вдохом пламя ненависти утихало. Опьяняющий вечерний воздух возвращал её в колею, и пролитые слёзы высыхали на щеках вместе с тушью. Шейла поправила складки вечернего платья, сняла туфли, страдальчески шевеля полуживыми пальцами, и с облегчением встала на холодный бетон, упиваясь одиночеством.       С продрогших губ её не сходила улыбка. Улыбка человека, познавшего лживость этого притворно счастливого мира.

***

— Я не нанимался личным психологом, — Саске, изнутри перепроверив замки на дверцах фургона, присел напротив неё. — Но ты выслушал уже большую часть моего рассказа, — весомо предъявила Шейла, вытянув ноги в небольшом заднем отсеке для перевозки вещей. — Тянуть резину уже бесполезно.       Она позаимствовала у него сигарету, зажигалку и удивилась, узнав, что носит он их просто так, не для того, чтобы покурить. — Как хорошо ты знаешь Теллурид? — Я прожила тут в бегах от отца пять лет, — затянувшись, прохрипела Шейла. — Знаю всех жителей, как родных. Они укрывали меня от помощников отца, пока те рыскали по всему Колорадо в безуспешных поисках.       Её непорочный образ вместе с сизым дымом испарялся, оставляя наружу только гнильё, смешавшееся с дёгтем пережитого насилия и ужаса. Сведённые вместе брови, жухлая в свете одной лампы кожа, обкусанные губы со слетевшей болячкой и барабанящие по колену пальцы одной руки. Саске держался поодаль, но не слишком, тайком поглядывая на записывающий диктофон и давая ей всё для того, чтобы она ощущала комфорт в разговоре с ним. — Получила докторскую степень в психологии год назад, до этого проработала на полицию несколько лет в других городках, но решила остановиться тут, — продолжила Янг, стряхивая пепел и кашляя от сгущающегося в лёгких дыма. Отсутствие окон в фургоне усугубляло ситуацию, и сам Саске вдыхал через раз, слегка разомкнув губы. — Я… я не видела иных способов… — Что насчёт твой матери, Шейла?       Учиха нарочито проследил, как изменилось её лицо от упоминания умершей женщины. Пред глазами Янг всплыла картина своего семнадцатилетия и, неосознанно отвернув голову, словно от удара, она замолчала. Взрослая дама, психолог со стажем, казалось бы, умный и продуманный человек сейчас находился в губительном и отторгающем прошлом, чёрной воронкой затягивающем её. Саске любил этот вопрос больше всех существующих на свете, приберегая его, как самую лакомую часть. В беседе с преступниками он выводил их на чистую воду, большую часть правды, сидящей в подкорках их самомнения, вытягивая. Назови ты все преступные деяния, опиши убийства и расчленения, выбитые мозги, пролитую реками кровь и сожженную плоть — бровью не поведут, но маниакально предадутся фантазиям внутри. Упомяни их родителей, а в особенности первого на свете человека, маму, и калейдоскоп эмоций пронесётся с поразительной скоростью на их лице. От детской грусти, в заложниках сидящей внутри, до взрослой ненависти, манипулирующей сознанием. И он не сомневался, что убийство семьи Аттвудов — дело рук Шейлы. Ещё после первой встречи Саске, придя в номер, внимательно изучил информацию о ней, запросив в ходе секретного задания у ФБР разрешение под предлогом подозрений. И ему показалось до абсурдности странным, как девушка, жившая всю свою сознательную жизнь в неумеренном богатстве, так легко поменяла обстановку, обустроившись в неприметном городке. Причин могло быть сотни, но увидев её родителей, а в особенности Адама Янга, Саске уже не сомневался, что дело было в семье.       Семья Шейлы — корень, от которого пошли все злодеяния. — Её убил мой отец, — огорчённо прошептала она, выбросив дотлевающую сигарету и размазав её по полу, — мне ещё не исполнилось и двух лет. — Твой отец делал тебе больно? — Ты издеваешься? — язвительно переспросила Шейла. — Наверное, он был слишком жесток по отношению к тебе, — ухватившись за проявление слабости, надавил он. — Мой отец… — Когда именно в ваш дом пришла Сара Аттвуд, и в каких отношениях ты состояла с ней? Я перепроверил её нынешнее место жительства. Шейла, что ты мне скажешь, если узнаешь, что она мертва уже как два года?       Накалённая его безжалостными вопросами, Янг глуповато уставилась на Саске, не сумев выдавить и звука. Её сгрызало желание выцарапать ему глаза за столь вопиющее и омерзительное поведение. Всполохи прошлого, восставшего в памяти надавили на тонкий лёд, что сдерживал все эти годы затаённую боль, и с появлением мерзкого агента, пробирающегося в голову одними лишь словами, она тотчас растеряла благоразумие. Заброшенная некогда терапия у психолога не смогла поднять её на ноги и заставить отпустить сгрызавшие изнутри обиды. Зеницы её покрылись толщей безумия и невиданной прежде горечи. Саске надавил на то, чего трогать не стоило. Хладнокровно развязав галстук, Учиха поправил очки на переносице. Воздух в фургоне вдоль и поперёк впитал её полыхающую боль. — Чего ты хочешь? — прислонившись к стенке, сипло спросила она. — Признания, — честно ответил Саске, доставая из портфеля пакетик с её ногтём, — скажи, Шейла, ты намерено оставила этот след? — Сара была сестрой жены Эндрю, — объяснилась Шейла, усмехнувшись своим мыслям, — конечно я сделала это специально. Я и не скрывала своего влечения к нему. Я рассчитывала, что полиция найдёт кусочек ногтя на тот момент. Разве я похожа на человека, которому сейчас важно его будущее? — Спросила Янг.       Отвратительное предчувствие огрело его ледяной пощёчиной. С виду успокоившаяся и смирившаяся со своим наказанием, она не показывала череду переживаний, растущую в сердце в геометрической прогрессии. Сделав долгий вдох, Шейла посмотрела на него совершенно другим взглядом, кардинально отличавшимся от того, что был пару минут назад. И Саске всерьёз забеспокоился, отодвинувшись от стенки и приблизившись к ней. — Вся моя жизнь — череда боли. Я родилась с болью, росла вместе с ней и жила, как со вторым сердцем, — сглотнув тяжелый и склизкий ком в горле, протянула она, — все вокруг хотели, чтобы я улыбалась. Будто бы улыбка, чёрт возьми, исправит всё жизненное дерьмо. Но теперь заставила улыбаться я. И нет, — на важный вопрос дав ответ, Шейла потянулась к карману пальто, улыбнувшись в последний раз, — я не жалею.       Подорвавшись со скамьи, Саске успел сделать шаг к Шейле, когда за считанные секунды выудив револьвер, Янг поднесла прохладное дуло к подбородку и без смятения, с выстраданной улыбкой, выстрелила, разнеся по всему салону оглушающий звук. Её багровая кровь мелкими узорчатыми крапинками стекала с металлических стен и потолка, оставляя свой несмываемый след на запомнившем всё зрелище Учихе.