В уродстве скрытом своём таилась слепая правда, обтянутая коконом добродетели и только хороших побуждений. В её недрах вечным пламенем горела ложь, представленная блюдом — деликатесом, который способен отравить человеческое сердце за жалкие секунды. Гнусное враньё тлело на кончике языка, танцем предательства кружила мысли, не давая возможности собраться, но толкала на опрометчивые безумства, словно ждало, пока иссёкшее благоразумие окончательно оставит бренное тело. Сжав кулаки, Сакура не поскупилась на штопор, бутылку припасенного в выдвижном ящике вина с ярким и терпким послевкусием и простую кружку. Лезть на стул, чтобы достать комплект фужеров не было случая: не тот праздничный день.
Нарезав себе сыр, разломив плитку шоколада и усевшись в гостиной перед выключенным телевизором, она поджала согнутые колени к груди, испытывая весь спектр плохих чувств. Боль и тошнота; сухой жар, апатия и красноречивое молчание циркулировали по организму, служа верными признаками усталости, стресса и недосыпа. Она чувствовала, как белёсая кожа всё туже обтягивала кости от потери веса. Незначительного, но больших трудов ей стоило вернуться к нему после долгих лет походов к психологам по субботам в два часа дня. Закинув в рот дольку шоколада, Сакура поморщилась. Из-за собственных раздумий её воротило от еды, и, запив поскорее вином, она откинулась на спинку дивана, указательным пальцем оглаживая стенку кружки. Хоть так, но к разложенной на тарелке закуске не притронется.
В её квартире, купленной на собранные некогда гроши, пахло яблоками и овсяным печеньем. Лёгкий беспорядок свидетельствовал о постоянном пребывании на работе, тихо работающая стиральная и посудомоечная машины спасали ситуацию с отсутствием лишних рук; редкие фотографии в рамках покрылись тонким слоем пыли, что нервировало Сакуру, и, дотянувшись до ближней рамки на кофейном столике, она сдула пыль, футболкой протерев стекло. Когда-нибудь она наймёт уборщицу или уберётся сама, будучи в состоянии это сделать, но пока её ослабевший разум не предпринимал никаких шагов пойти и взять тряпку. Предрассветные сумерки освещали небольшую часть комнаты, и, прикрыв глаза, Харуно допила вино, осторожно поставив кружку на стол. Через два часа ей выходить из подъезда с Сарадой, везти её на учебу и притворно врать, что у мамы всё хорошо и что столь покрасневшее и осунувшееся лицо — результат упорной и кропотливой работы, а потом и самой ехать в участок, где ни одно замечание Шикамару не вернёт её в строй. Какими бы ни оставались его старания и наставления, Сакура не признавала за собой вины и жалела лишь о том, что рациональная сторона в ней поддалась влиянию безрассудных чувств.
Сакура не отказывалась от них. Более того, она бы не смогла этого сделать, даже если бы захотела больше всего на свете. Отличие было лишь в том, что сейчас чувства её обременяли, а не вдохновляли. Делали непосильно-слабой, убитой — превращали снова в ту девушку, которую некогда оставил Саске без объяснений. Ненароком припомнив то, как он отзывался о смерти Ино, Харуно разозлилась на саму себя. За неосмотрительность, приведшую в итоге к тому, что поздней ночью на пороге рассвета она давилась слезами, смешанными с горечью от потери. Потеря и смерть Яманаки была пережита, большая доля страданий, выпавших в самый несладкий период, припоминала о себе тупой и скребущей болью в минуты одиночества. Исчезавшее к Саске доверие возвело в ней барьер, который Сакура, при всей любви к нему, не могла изничтожить до пепла и крошек.
Она ссылалась на усталость. Как обычно. Избегая прямых взглядов и своих набухавших ядовитыми цветками конфликтов, не силясь бороться с подступающими вопросами и обвинениями. Слишком рано. Не обдумав толком предстоящий разговор, Сакура держалась на минимальном расстоянии. Оно помогало реабилитироваться. Приход Ино в жизнь после стольких лет молчания полноценно и кардинально перевернул существование Сакуры, и усугубившиеся положение для Саске только ухудшалось с каждой секундой.
Бездумно схватив досье на Микото Учиха, она серо и безразлично осмотрела её основные данные и в тонких чертах лица, с изяществом подчеркнутых на любых фотографиях, узнавала Саске. Они были необычайно похожи внешне. Тот же взгляд за поволокой немого превосходства и едва уловимого осуждения; прямой нос, правильный изгиб губ и заострённый подбородок. От мягких и благородных черт этих веяло скрытой опасностью, спрятанной в зеницах и преспокойном выражении лика. Сакура впервые так долго рассматривала изображение матери Саске, не задумываясь, почему раньше не просила его показать хоть один общий снимок. В ней появилась уверенность, что эта женщина воспитала Саске сама, вырастив своё подобие.
Невольно, но Харуно не замечала, как вчитывалась в предполагаемую историю Микото, составленную Какаши. Жившая в городе ещё со своими родителями, Микото вышла замуж в двадцать, бросив родительский дом, и после этого жизнь её невероятным образом складывалась хорошо, будто по щелчку волшебной феи. Работа ассистентом сменилась положением губернатора, еле выплачиваемые кредиты в банке закрылись в скором времени, и уважаемое положение в обществе незыблемо держалось на твёрдой почве. Своим гордым станом и отточенными манерами она вызывала восхищение, и если бы Сакура не знала всего, то ни за что не подумала бы об её страшном секрете.
Трое секретарей, работавших на Микото, были выбраны ещё в начале её карьеры и не сменялись до сих пор, оставаясь на посту. Просмотрев публичные выступления госпожи Учихи, её выходы в свет на мероприятия, Сакура отовсюду видела секретарей, поддерживающих общение с публикой. Отсюда и вытекали все знакомства с потенциальными жертвами. Обаятельная и умевшая подговорить, Микото вселяла в них уверенность в их уникальности, ведь не в любой день услышишь такое от женщины-губернатора, обладающей неземной красотой.
Харуно отвела озадаченный взгляд, представляя, как происходили встречи с девушками. Их подзывали в укромное, но безопасное место среди людей, которые не видели их? Вешали лапшу на уши и убеждали в договорённости с родителями? Даже Сарада не поверит такому.
Если их и брали силой, то одному Фугаку удавалось замести следы во всех полицейских управлениях. Пользуясь своим авторитетом, он брал ответственность за следственные действия на себя, и по лучшим традициям отыскивал не тех, кто был виновен. От размышлений об этом Сакуру коробило. Настолько, что идти дальше по вытоптанной тропинке оказалось невозможным. Свернуть не туда не получится, как и пойти назад. Где-то вдалеке от кристальных осколков её доверия отражались сомнения в самой себе.
Закрыв папку, она запустила пальцы в волосы, оттягивая их и придумывая, что делать. Если все пропавшие девушки ещё живы, то, возможно, их получился спасти и вернуть справедливость на своё законное место, но если нет…
Для этого и был Саске. Тот, кто контролировал все розыскные операции и координировал поисковые группы в ФБР. Структуре, которой подвластно всё. Подобно инфекции в сером веществе, вся их семья засела в тех государственных органах, откуда появлялась возможность управлять всем, что только движется…
Контроль. Все серийные убийцы и насильственные маньяки на её счёту и в немалых познаниях, наработанных опытом и наблюдениями, стремились подчинять и властвовать. Такова состояла их основная потребность, и без неё их неполноценность возрастала в геометрической прогрессии.
Манипулирование. Марионетка не догадается, что ею управляют, пока кто-то свыше не потянет за веревку. И если в мастерстве тому нет предела и изъянов, то марионетка никогда не прознает о том, что она подвешена на пережимающие запястья веревочки.
Сакура сглотнула вязкую слюну и в мучительном размышлении прошла к раковине, набирая холодной воды. Ей был необходим свежий воздух, безлюдный парк, где её никто бы не потревожил. Или прогулка вокруг квартала. И то, и другое подходило на то время, когда Сарада спала.
Сбежав по лестнице быстрым бегом и выйдя в двор, она устремилась в сторону одноэтажных домов, гармонирующих с высокими постройками. Немногие пробуждались в столь ранние часы, и смутные фигуры в окнах виднелись краем глаза. Трескавшийся под ногами лёд в симфонии тишины звучал, и проезжающие машины неоднозначно замедляли ход возле неё. Изрядно выругавшись так на одного водителя, предложившего подвезти, Сакура в полном порядке добралась до детской площадки, соединённой с беседками для взрослых. Летом тут расцветали деревья и кустарники, полыхая сладкими ароматами и скрывая беседки от чужих глаз с проезжей части. Сейчас же сухие и голые ветки корявыми крючками смотрели вверх, отпугивая маленьких детей по вечерам.
Холодные доски не волновали так сильно Сакуру. Застегнувшись полностью, она поднесла ладони ко рту и грела замерзшие на морозе пальцы, разглядывая местность вокруг. Бегло пробежавшись глазами по светлеющим облакам, припомнила, что именно этот темновато-небесный оттенок нравился Ино. Та совершенно не разделяла ночных прогулок в одиночку, и сейчас бы поспешила забрать Харуно обратно домой, но перед этим достала бы телефонными звонками. Миллионными телефонными звонками, пока не села бы зарядка и не выдохлись уши.
Её сознание обратилось в клетку, сжимавшуюся по мере того, как губящие размышления стискивали черепную коробку. В своей слабой вере в хорошее она упустила крошечную дыру, поглотившую лучшее течение событий. Давилась остатками доверия, раздирая тем самым грудь в мелкое крошево. Так чувствовала себя Сакура, не сдвигаясь с края скамейки. Ею двигала наивная и по-детски ослепшая любовью надежда, но все доказательства, собранные при помощи других людей, спускали её на обожженную землю. Неминуемо раз за разом сердце обливалось не то смоляной кровью, не то отстукивало песнь пылкой боли.
Глаза её возвращались к небу. Туда, где полумесяц стирался под натиском восходящего солнца и где полосы облаков протягивались на многие километры. В каком-то смысле рассветная тишина помогала избавиться от опустошения.
Опустошение.
Это верное слово. Но даже на половину не передающее её состояние. В агонии взывал рассудок дождаться слов Саске, его объяснений, и было то, чего боялась Сакура.
Она не страшилась его гнева, разочарования и злости, вызванных её поступками. Харуно предельно ясно могла пресечь и выдержать любые его комментарии, любые замечания, понабравшись за время отсутствия Учихи смелости и стойкости. Сильнее всего Сакура беспокоилась за Сараду, понятия не имевшую, что творится на самом деле с семьей её отца. Такая правда сломит девочку, если не раздробит на куски. Подкорки всё чаще наводнялись страхом за неё. Если Микото и Фугаку посредством приближенных узнают или уже знали, что Сакура обо всём в курсе, то судьба Ино помашет ей ручкой.
Пройдя к единственной открывшейся кофейне, отправлявшей ранних сотрудников на смену со стаканчиком кофе, она согрелась, выбирая круассан и сэндвичи для Сарады в школу и на завтрак. Часы провибрировали на руке. Будильник. За двадцать минут необходимо собраться и привести себя в чувство.
***
Два дня назад.
— Я хочу пойти одна.
Ясно изъявляя своё намерение, Сакура тянется к дверной ручке, когда Саске перехватывает её предплечье и одним движением усаживает на сиденье обратно. В его помутневших глазах ни проблеска на согласие, и Харуно отдёргивает себя. Снова подкупается на выразительные пальцы, не отпускавшие ни на секунду; на зарево пламенеющего недопонимания в нём, и, покачав головой, Сакура неестественно улыбается.
— Ты не пойдёшь одна, — утверждает он с присущей строгостью.
— Мне не нужна охрана, — мягко оправдывается Сакура.
— Дорога заметена, и до кладбища идти вдвое больше, чем обычно. В темноте в лесу ты потеряешься. И замёрзнешь, — более настоятельно добавляет Саске, вынимая ключ зажигания
Он поворачивается телом к ней, не сводя взгляда с сжатых в тонкую линию губ. Его лицо озадачено, и брови сведены; тонкие линии прядей обрамляют грубую линию челюсти.
— В чём дело? — он видит её насквозь, словно хрустальную.
— Я просто думала, что если побуду одна с ней, то мне станет легче, — теребя замок на расстёгнутой дублёнке, Сакура не может уйти от чувства противоречий.
Смотря на него, она всё ещё предательски застывает, внимая ему подобно изголодавшемуся грешнику, который заприметил желанную мессию. Её кожу обкатывает сладостным огнём светлых эмоций, постепенно тонущих во мраке притворства. Её мозг сосредотачивается на одном Саске, и импульсы чувственного влечения забивают все жилы, подогревая кровь. Она бы не справилась без него. Ни в этой жизни, ни в последующих. Даже в безызвестности Сакура не сдавалась, помня наставления и слова Саске о том, что она сильна, как никто в его жизни.
Вздохнув, Сакура обхватила его лицо ладонями, приближая к себе.
— Тебя что-то тревожит, — подтверждает её мысли он, и большой палец его касается девичьих уст. — Долго думаешь молчать?
— Это всё из-за работы.
— Враньё.
— Я уже начала составлять акты и протоколы по убийству одной женщины, — придумала она, жалко усмехнувшись. — Моё отсутствие было слишком долгим. Мне нужен отдых, а его всё нет.
— Возьми отпуск, — поверив, указал Саске.
Потянувшись к кожаному подлокотнику, он извлёк перевязанный лентой маленький бумажный пакет. Увидев замешательство в зелёных зеницах, Учиха молча отстранился, не объясняя ничего.
— Ни один твой подарок не доводил до добра, — развязав атласную фиолетовую ленточку, подчеркнула язвительно Сакура. — Признавайся, кто помогал?
— Ты чересчур болтливая, — в тон ей парировал Саске.
Первым делом взор её, предвкушающий и страшащийся неизвестности, наткнулся на живой бутон белой лилии. Едва успев налюбоваться им, Харуно в пылком любопытстве склонила голову вбок, чтобы увидеть остальное содержимое. Простой бархатный мешочек по весу содержал в себе нечто тяжелое, и, затаив дыхание, Сакура с ошеломлением вытащила наручные часы, с надтреснутым стеклом и исцарапанным металлическим ремешком. Стрелки не шли, остановившись на трёх часах дня, и застежка практически свисала, держась на одном маленьком винтике.
— Часы? — не веря, переспросила она.
— Ты не помнишь? — с подвохом поинтересовался Саске, и Харуно вдвое усерднее принялась вертеть предмет в пальцах, выискивая подсказки со всех сторон.
— Нет, — помотала головой после тщетных попыток.
— Мы с тобой их купили на осенней ярмарке, на которую ты меня потащила после экзамена по истории в университете. Настаивала, что они мне подойдут, но в итоге сама забрала их и оставила через полторы недели, когда спешила на лекции и забыла все свои кольца и браслеты у меня. Я начал носить часы, но потом… — он прервался, кривясь от болезненных воспоминаний, — потом когда мне пришлось уехать и оставить тебя, часы остановились. Перестали работать. Совсем. Я счёл это знаком и не трогал их. Теперь возвращаю их тебе. Может в твоих руках они начнут работать снова.
— Я…
Не зная, как выразить ту гамму заполонивших её чувств, Сакура притихла, так и не окончив предложение. Воспоминание, навеянное Саске, отбросило в прежние счастливые годы, и, мысленно поразившись столь далёкой картине памяти, она нечленораздельно выдохнула, не сдержав удивительного возгласа.
— И ты всё это время держал их у себя? — изумлённо спросила, находя его подарок бесценным и трогательным.
— Да. Если удастся их починить, то часы теперь твои.
— Спасибо, — промолвила она, впервые за несколько дней улыбнувшись ему настоящей улыбкой, какой одаривала раньше каждое утро.
Проваливаясь в высокие сугробы и настраивая себя положительно в свирепой тьме, Сакура чертыхалась. Лесная чаща была наполнена сумраком, пугающим до мозга костей, и, слыша каждый шорох, Харуно невольно сжимала рукава. Её потряхивало от вырывающегося недовольства, но согревающие душу часы на запястье, подобно капле света во мгле, спасали её. Едва ли не настроившись враждебно к Учихе, она с отрешением и искренней благодарностью приняла значимый и символичный подарок, на мгновение забыв об Ино.
Но темнота лесная возвращала её к реальности. И, огибая стволы деревьев и шипя, когда иголки сосен впивались в замёрзшую кожу лица, Сакура проклинала испортившуюся за последние несколько суток погоду. Словно прочувствовав тактильно её растущее негодование, Саске обогнал Сакуру и, присев, предложил оставшийся путь проехаться на его спине. И, поскольку стопы Харуно изрядно замёрзли из-за проникнувшего внутрь снега, она согласилась, прижавшись грудью к его спине и крепко окольцевав руками шею.
Ухоженные надгробия и усыпанные белыми ледяными жемчужинами могилы, расчищенные охранником тропинки и безмолвие, говорящее о многом, породили в Сакуре ощущения, тянувшиеся целым смятением. В поздний час при мертвенной тишине услышать стук своего сердца и лихорадочный темп мыслей не составляло труда, пока налившиеся свинцом ноги вели её к самому дальнему местечку напротив каменной скамьи. Саске шёл позади, не прерывая молчания, и гнетущее ощущение вины прогрызало ей глотку.
Сакура хотела резко обернуться, чтобы увидеть все его эмоции, но держалась смирно, не выдавая своего секрета. В метре от калитки остановилась, спустя долгие месяцы навещая погибшую подругу, и память о письме ошпарила её хладнокровие. Зажмурилась, словно пред ней Ино стояла с рассерженным ликом. Но вдохнув и успокоившись, зашла внутрь, опускаясь на корточки и стряхивая снег с надгробия, нежно пальцами провела по выгравированному имени. Присутствие Саске не позволяло ей открыто говорить о своих переживаниях и размышлениях, убивающих изо дня в день, однако, Харуно знала, что Ино слышит её немой монолог.
Если умерла она, узнав тайну, то гарантирована ли смерть Сакуре? Этого больше всего опасалась она, не представляя, что Сарада почувствует, если однажды утром ей объявят о смерти матери.
— Ино тебя терпеть не могла, — зачем-то сказала Сакура ему, на чашу весов выкладывая своё будущее.
И их будущее. Которое могло треснуть в любую секунду.
— Я знаю, — вытащив руки из карманов, ответил Саске.
— Она считала, что ты не достоин появляться на пороге моего дома.
— Оказалась неправа.
— Ты гордишься этим? — повернув к нему голову, в полутьме всматривалась в его глаза, отражающие огни города.
— Тем, что не пошёл на поводу прихотей Ино? — риторически задал встречный вопрос. — Я мало знал её. Как и она меня. А как ты считаешь?
Его слова вызвали в ней смех.
— Мне сложно представить кого-то на твоём месте, — откровенно поделилась Сакура, вставая и отряхиваясь от снега. — Доволен?
— Более чем, — удовлетворительно хмыкнул он, протягивая ей ладонь.
И Харуно протянула в ответ свою, дав ему возможность сцепить их пальцы. Его прикосновения согревали, отзываясь сакральным шёпотом внутри, но тепла для неё оказалось недостаточно.
Холодно. Рядом с ним ей впервые холодно. И это вводило Сакуру в первобытный страх.
***
Он клянётся, что всегда будет оберегать её, и она почти верит ему. Зацеловывая её губы до посинения и синяков, он твердит о своей уязвимости, одержимой любви, нежности, подаренных исключительно одной ей. Он душещипательно рассказывает о том, насколько сердце его заполнено ею, и Сакура сдаётся под напором. Обвивает его плечи, скользя пальцами по изгибам мышц; принимает его со всеми грехами и оплошностями. И в томлении касается любимых губ, прикрывает веки, блаженно выдыхая ему в рот. Пронизывается их близостью настолько, насколько это возможно, не избегая его.
Она забывает о своём неверии и льнет к нему всем телом, найдя обитель чувств своих в его объятиях. Принимается целовать каждый сантиметр его кожи, в ответ получая не меньшее, и мимолётный стон её подрывает его желание не спешить. Он ищет искупления за свои проступки в ней, отдаваясь целиком. В постели с ней, доводя до пика блаженства, отрекается от эгоистичных и корыстных помыслов, обещая себе, что отныне её обнаженная душа, преисполненная негой, — свет в пучине мрака его.
Ему хочется услышать от неё обещание никогда не оставлять его.
Их. Но с уст её сходят мелодией пламенные вздохи. Этого хватает, и взгляд зелёных очей, любовно смотрящий на него, — высшее доказательство её преданности для него. Потому как на остальных Сакура смотрит с безразличием, вполне дружелюбно, если тому располагает ситуация. Одному ему дозволено видеть оттенки каждой эмоции: от крышесносящей злости до безумства и радости. От поглощающей ненависти цвета крови до любви, отливающей оттенком уходящего заката.
Любовь живет в ней сосудом жизни, перекрывающим всю плохую энергию. Живёт с той самой минуты, когда ему приспичило зайти в первое попавшееся кафе, а ей остаться подольше и не уйти раньше. С секундной злобы от его упрямства, с его усталости и идеального кофе, сделанного её руками.
Он не признаёт существования без неё, и она никуда не уходит, словно привязанная на цепи. На деле же, подсознательно эту цепь разрывает с новым касанием, прожигающим атлас кожи, и пока Саске находит покой в её теле, в ней, держа возле себя и не отпуская ни на секунду, Сакура себе разрешает сполна вкусить любовь его, не боясь последствий.
Ведь в реальности она, словно яд, парализует все мысли её, превращая в жалкое подобие рационального существа.
