Все будут рады, когда я уйду

Гурд не звал сверженного короля с собой. Голому толстяку просто больше некуда было податься, это же было ясно. Парень просто шёл домой, а Топсед Седьмой семенил за ним. Горожане бросали на них удивлённые взгляды, но им было чем заняться и без этого. То тут, то там слышались призывы идти в богатые кварталы, убивать богачей, грабить их дома и раздавать всё беднякам. Народные волнения набирали силу. Годами угнетаемые рабочие восстали, и не было силы, способной их остановить, пока не иссякнет этот запал. — Нушрок мёртв! Нушрок мёртв, нам нечего больше бояться! — кричали вокруг. — Можно подумать, один только Нушрок и держал их в страхе, — пробормотал Гурд. Он слишком устал. Слишком запутался в себе, чтобы вот прямо сейчас решить, что делать дальше. Первый министр короля поцеловал его и сам спрыгнул с Башни смерти. Такое бывает не каждый день и требует осмысления. Краем глаза Гурд замечал, что король пытается выбрать местечко почище, куда наступить босыми ногами, но где найти в квартале бедняков такое местечко? И скоро величество было вынуждено ступать по грязи, то и дело вскрикивая. Наверное ему под нежные подошвы попадались камни и мусор. То-то, всю жизнь проходить по коврам и паркетным полам в башмаках, а тут такое вот. Но Топсед Седьмой был далеко не первым номером в мыслях Гурда. Добравшись до своей каморки, юный зеркальщик начисто забыл про следовавшего по пятам короля и чуть не захлопнул дверь перед ним. — Уай! — вскрикнуло поверженное величество, получив тяжёлым чугуном по носу. Та ещё была дверка. Зеркальщики смастерили её из чего смогли. Нос короля оказался крепким, и даже кровь не пошла. Только величество чуть зажало его, прыгая от боли, и просочилось внутрь, пока Гурд придержал дверь. Оказавшись в комнате, в самом дальнем конце коридора барака, король осмотрелся, несколько раз обошёл помещение, разглядывая стены, и повернулся к мальчику, ещё не выпуская свой нос. — Добрый сэр, а где входы в другие покои? — Другие? — усмехнулся Гурд, разглядывая свои (ну и мамины) владения, от уголка, где они сложили самодельный очаг и вывели трубу в окно, как тут делали все соседи, до каменной лежанки с тоненьким соломенным тюфяком, на котором спали по очереди. Даже дерево, чтобы сбить кровать, было для них невиданной роскошью. Всё что удавалось добыть, шло в очаг. — Ну да. В другие комнаты, кладовые, кухню, спальню… — Это только у богачей целые дома, — с некоторой злостью в голосе в голосе растолковал Гурд, — а простой народ живёт вот так. Всё в одной комнате. Если вообще есть эта комната… Вам этого не рассказывали? — Возможно Нушрок что-то упоминал… или учителя… когда я был ещё мальчиком. Наверное, я не слишком внимательно слушал их, — величество ещё немного повертелся и попросил: — Добрый сэр… Я хотел бы помыться. — Хм. Я тоже. Я тоже был бы не против каждый вечер понежиться в жестяной ванной, полной восхитительной горячей воды. Но дрова дорогие, как и вода. Её только-только хватает для питья. — Где же вы моетесь? — с некоторым испугом спросил король. — Лично я — в общей мыльне для работников зеркальной фабрики. Хоть за это спасибо вашему министру. А мама — когда накопим денег, ходит в общую баню. Словно почувствовав, что говорят о ней, мама Гурда, ещё молодая, худенькая, измотанная работой женщина, вошла в каморку. Неизвестно, что она могла подумать, застав сына в компании незнакомого и совершенно голого мужчины… Но говорить она ничего не стала. Только руками всплеснула. — Это его величество, Топсед Седьмой. И Яаннул, моя мама, — представил их зеркальщик. — Мам, найдётся у соседей что-нибудь, приодеть величество? Может у тех, что три дня тому отца семейства похоронили? — Наверное… одежда осталась. Если не продали ещё, — тихо сказала Яаннул. — Пойду спрошу. Гурд подумал, что если бы тут были Оля или Яло, непременно сказали бы, что его маму зовут Лунная. Странные вообще девчонки. Переворачивали имена и получалось что-нибудь красивое. Его собственное имя превращалось в «Друг». А Нушрока очень метко обозвали Коршуном и это прозвище мгновенно ушло в народ. Вот только их собственные имена ни во что путное не превращались… — Еды у вас тоже никакой нет… — это король понял уже сам. — И слуг, чтобы её приготовить. — Вашим бы министрам хоть иногда заглядывать в лачуги работников! — всё так же зло предложил Гурд. — Смотреть, как живут люди, благодаря которым вы жируете! У вас там думают, что все живут как короли? Или просто наплевать? Король пытался найти какие-то слова, но получалось у него плохо. На счастье довольно скоро вернулась Яаннул с ворохом вонючих и грязных тряпок в руках. Гурд видел, как короля передёрнуло при виде этой невесть когда последний раз стиранной одежды, снятой с покойника перед погребением. Одежда была слишком нужна живым, чтобы бедняки могли позволить себе похоронить пусть даже очень любимого человека одетым. Заметив взгляд короля, мама Гурда сложила принесённое прямо на пол около входа, подошла к шкафчику, где хранились их немногочисленные пожитки (точнее это была сложная конструкция из нескольких камней с привинченной дверцей из чугунных же прутьев), и вытащила единственное их сокровище — большое тёплое одеяло, которым накрывались зимой, и протянула Топседу. — Завернитесь пока в это. А я попробую раздобыть дров и воды, постирать… — Мама, ни за что! — Гурд вцепился в одеяло и так посмотрел на короля, что тот попятился. — Н… нет… — выговорил Топсед. — Спасибо. Мне… мне подойдёт. Вполне, — король подошёл к грязному вороху и уставился на него, явно не зная, что с этим делать. Вот уж воистину — даже штаны сам надевать не умеет! Гурд понимал, что оставлять маму заниматься одеванием постороннего голого мужчины не очень правильный поступок, но не мог больше находиться тут. Так и не выпустив одеяло, он вылетел прочь… А когда вернулся, Топсед, прикрытый рогожей, под которой они с мамой спали обычно, сидел на их топчане и что-то вещал Яаннул, а та, добрая душа, утирала слезы. Гурд молча положил перед королём наряд какого-то пухлого богача, который должен был налезть и на этого толстяка. Вещи были относительно чистыми, кое-где даже сохранились следы пудры. Парню пришлось постараться, чтобы отыскать одежду без следов крови. Что он обменял её за одеяло, похоже поняла только мама, но ничего не стала выговаривать. Когда они общими усилиями одели и даже обули короля, тот вздохнул с явным облегчением. И даже не стал жаловаться, что испачканные ноги пришлось только вытереть соломой, а не помыть тёплой водой с розовым мылом. — На ужин предложить нечего, — сказал Гурд. — Давайте спать. Утро вечера мудренее. Уложили правда только короля. Для троих на топчане просто не было места. — Я пойду попрошусь к соседке, — сказала Яаннул. — Заодно помогу малышей уложить. Гурд понял, что речь идёт о той семье, что дала им одежду. Кивнул. А когда мама ушла, подумал и улёгся поверх короля. А точнее, поверх прикрывавшей его рогожи. Если величество и заметил его вес, то ничем этого не показал. Уснул Гурд, как всегда, быстро. Но не провалился в чёрное беспамятство до утра, как бывало прежде, а оказался на зелёном лугу, что простирался насколько хватало глаз. Трава доходила до щиколоток и беспрерывно колебалась, гонимая ветром. И посреди этого поля стоял он. Нушрок. Всё также затянутый в чёрное с головы до шеи, растрёпанный и немного растерянный. — Не очень похоже на Ад, — сказал Гурд, осматриваясь вокруг. — Как сказать, — Нушрок выдохнул, и буквально упал в траву. — До твоего появления здесь, эта земля была пустой и потрескавшейся от жары. И кишела насекомыми. Ни шагнуть, ни присесть… — Почему вы поцеловали меня?! — почти крикнул парень, боясь, что это всё сейчас развеется и он так и останется без ответа. — Западаю на тощих молодых парней, очевидно же… — Нушрок продолжал лежать на спине, давая себе отдых. — Так западаете, что готовы умереть за них? Сколько же у вас жизней, господин министр? — Ни одной не осталось… — И это тоже. Почему вы решили умереть… за меня? Ради… меня? Нушрок открыл глаза. Посмотрел на Гурда. — Очевидно же, мальчик. Потому что люблю тебя.