Чистый

      — Ещё раз ты скажешь, что все, блять, в порядке, и я из тебя правду силой выбью, понял? — Антон угрожал миролюбиво стремительно удаляющейся спине Арсения и от злости сжимал кулаки до побеления костяшек.       Они нормально не разговаривали больше недели, нечего говорить о каких-нибудь телесных контактах. Максимум их близости за этот период времени был в дружеском толчке в спину, когда Арс застопорился на пороге части, а Антону пиздец как нужно было успеть на утреннюю тренировку с Шеминовым.       И Шаст до конца не был уверен, что вся эта ерундистика из-за той ночи, они же, вроде как, все выяснили на этот счёт. Болеть – так болеть вместе, как завещал герой из Простоквашино, а вот с ума, судя по видимому, действительно сходят поодиночке.       — Фига себе, Шастун, — Стас кривил губы, сверяясь с секундомером. — Не перестаёшь удивлять. Ты это чего, в большой спорт подался?       Он снова сам шутил и сам смеялся, а Антон, вытирая ручьями стекающий по лбу пот, думал только о том, как заставить Арсения говорить, не заработав при этом очередную отстраненку и справку о невменяемости.       Дверь в кабинет Попов продолжал закрывать на ключ, пил и ел в одиночестве, благо, хоть в туалет выходил, да и на вызовы исправно катался. И пока Антон с чувством выполненного долга сторожил гидрант и подкручивал обручи на рукавах, чтобы те не выпускали воду, Арсений совестливо вертелся вокруг машин скорой помощи. И Шасту, признаться, безумно нравилось наблюдать за Арсом в деле, он мгновенно преображался, оставляя всю свою актёрскую игру где-то за чертой пожара, и включался в процесс до кончиков пальцев.       Перебегал с места на место, наэлектризованный от пят до макушки, он вытворял свою особую магию вне Хогвартса, и Антон на это зрелище отчаянно залипал, втайне вспоминая, как такими же осторожными, но сильными прикосновениями он выводил и его из тени эмоций, мягко отодвигая занавес реальности. Как смотрел своими чистыми, не прикрытыми очками глазами, говорил вкрадчиво, но слышно. Его голос будто звучал в голове, внутри, резонировал в черепушке и расходился дрожью по телу.       Охуительный он психолог, а вот человек, к сожалению, херовый.       Хороший человек не будет морозиться как последняя сука, когда и без того нифига не понятно, а с этими кошками-мышками-перебежками – так вообще пиздец.       И хотел бы Антон высказать ему это в лицо, но стоило ему приблизиться к Попову ближе, чем на метр, тот проявлял чудеса маскировки и дезертирства, исчезая с радаров до конца очередного такого дня. Внутри себя Шаст успел назвать этот период «периодом всетерпения», мол все стерпит, только бы Арс перебесился и начал снова себя вести как нормальный человек.       Пока он на это наделся, нормальный человек методично выбивал из своей головы дурь, монотонно, с глухим струком вколачиваясь лбом в стол.       — Арсюх, ты себе хоть, ну не знаю, папочку подложи там. Сейчас фонарь набьёшь, — Серёжа наблюдает почти сочувственно, но искреннего сочувствия в нем объективно меньше, чем недовольства и осуждения. — Арс, блин, ну!       Он-то все знает, чего ему не быть недовольным и не осуждать, когда друг-дурак себе могилу роет, в которой, очевидно, до конца своих дней собирается трахаться с пациентом. А в их случае, это недолго.       — Я так больше не могу, — на выдохе скулит Арс, втираясь носом в полированное дерево стола. — Не могу ...       — Да что ты говоришь? Бедный ты несчастный, — заводится с полуоборота Серега, наклоняясь ближе к взмокшей от напряжения голове. — А слушать умных, не переебанных переносом друзей-психологов мама в детстве не учила, нет?       — Блять, ну Серый ...       — Не «блять, ну Серый», а пора трезветь и взрослеть, Арсюша, пора, — Матвиенко ворчит, борется с соблазном настучать по упрямой голове, но вместо этого долбит указательным пальцем стол. — Сначала больно, потом приятно. Все как в сексе.       — А ты все к сексу сводишь? — Арсений поднимает голову и страдальчески хмурится.       — Зато ты к нему ничего не сводишь, да? Мистер беспечность, вы посмотрите, — Серёжа давится возмущением и подаётся ещё ближе к обижено вздернутому носу друга. — Арс, как дела с Валерой?       — Вадимом. Похуй. Никак, — Арсений равнодушно дергает плечами.       — Вот ты мне сейчас без психов объясни, что в твоём этом Шастуне такого, чего нет в этом Вадиме, — Матвиенко складывает руки перед собой с претензией на серьезный взвешенный разговор, но моментально меняется в лице, когда видит, как Арсения буквально размазывает умиленно-влюблённой улыбкой и нездоровым блеском в глазах. — Нет-нет-нет, братан, это вот пиздец какая плохая идея! Даже не начинай вот эту свою песню про любовь, про чувства ...       — А если ...       — Не если, Арс! Никаких, блять, если, — Серега машет руками, откидываясь на спинку стула и уходя в полный отказ. — Нет, даже не говори мне об этом.       — А если по-настоящему, Серёг, — тихо выдыхает Арс и от одной мысли об этом внутри пресловутые бабочки-убийцы начинают шуршать своими крылышками-лезвиями и рубить органы в кровавый фарш. — Если по-настоящему ...       — Арсений, блять. Тебе тридцать семь ... почти тридцать восемь лет, ты здоровый, сука, мужик, возьми себя, нахуй, в руки! Ну неужели тебе настолько, ну ... Крышу срывает с этим Шастуном? — Матвиенко скулит от беспомощности.       — Пиздец как, — неслышно, одними губами, но очень честно и прямо глядя в глаза признаётся Арс, и Серёже хочется съездить по этому безнадёжно влюблённому лицу.       — Пиздец, — с высоты своей профессиональной квалификации диагностирует он и поднимается на ноги, хлопнув по столу. — Мне тебе больше сказать ...       Больше он сказать ничего и не успевает, в части взвывает сирена, призывающая всю дежурную бригаду на выезд.       — Прости, мне нужно ... — Арс не договаривает, выбегает из-за стола и в два щелчка открывает дверь.       Счёт в такие моменты идёт на секунды и все общение внутри части сводится к условным сигналам и знакам, приказам под вой сирен.       — Арс, жилой дом, — коротко отчитывается диспетчер и Арсений кивает, что услышал, сразу срываясь с места, забывая о том, что за его спиной топчется Матвиенко.       — Арсюх, я поеду тогда, ты ... — Серёжа сбегает по ступенькам следом, успевая только задеть друга по плечу, привлекая к себе внимание. — Позвони потом, как время будет. Или приезжай, договорим.       — Да, Серёг, конечно, — Арсений на ходу втискивается в спецовку, накидывая куртку и балаклаву, удобства ради не пряча рот. — До связи!       С этими словами он вскакивает в машину, чуть поёрзав на месте возле водителя, и только сейчас замечает, что оказывается в одной кабине с Шастуном.       — Друг твой? — тихо и резко спрашивает он, поправляя застежки на каске и манжетах.       — Да, — Арсений пока подвоха не видит, но чувствует, оттого ёжится в объемной куртке. — А ты сегодня в цепи или ...       — В цепи, — все так же лаконично и жестко отвечает Антон и отворачивается, давая понять, что сейчас не до разговоров.       Они добираются до места за четыре минуты, пролетая несколько светофоров под вой сирен, слепя машины вокруг яркими огнями мигалок. Как и было передано диспетчером, горели верхние этажи жилого дома и, судя по открытому огню в окнах, ситуация балансировала на тонкой грани критичности.       — Задымление четыре этажа, фиксируйте время приезда. Расчехляемся! — Шеминов действует строго по инструкциям, руководит, направляет, но не приказывает.       Пожарному невозможно приказать идти в открытый огонь, но можно повести за собой или позволить сделать так, как велит здесь и сейчас сердце. Работа со стихией, непредсказуемой и опасной, формирует внутри сплочённого коллектива свои правила и законы, не приписанные нигде, но слишком важные, чтобы ими пренебрегать.       — Позов, первый в цепи? Журавль, давай за ним. Растягивайте трос, полное задымление на этаже возгорания и ниже на два, дальше по единице меньше. Шастун! — Стас зовёт Антона, но невольно оборачивается и Арсений, в руки которого уже попали первые погорельцы.       — Я встану в цепь, — твёрдо заявляет Шаст, цепляя карабин к светящемуся тросу в руках Поза и Журавля.       — Уверен? Нет необходимости, можешь остаться на грани...       — Нет, я встану в цепь. За мной звенья открыты, цепляйтесь, — он кивает остальным ребятам из бригады под настороженным взглядом Шеминова. — Живо!       Тот не может запретить ему идти, но очень хочет. А ещё этого хочет Арс, который только из-за своей профессиональной сноровки замечает и то, как нервно подрагивают руки Антона, и то, как проседает его голос на взаимных приказах.       — Антон, я настаиваю, — всё-таки подаёт голос Стас, кажется, заметив взгляд Арсения со стороны, но Шаст отмахивается и через несколько секунд уже силуэт в цепи с остальными пропадает в задымлённой парадной. — Ноль-девятнадцатый, в случае опасности приказываю разорвать цепь и выйти из объекта. Ноль-девятнадцатый, отвечать командиру.       — Ноль-девятнадцатый командиру. Принял, — единая волна раций задевает и динамик рации Арса, прикреплённой на нагрудный карман спецовки.       Голос Антона звучит тихо и сухо, и Арса изнутри скручивает в болезненных судорогах.       Сейчас он нужен людям вокруг, те тянут к нему свои руки, плачут и наперебой кричат о своих вещах и животных, оставленных в квартирах, дети просят вынести игрушки, родители — детей, старики— питомцев... Круговорот слез и боли затягивает Арсения на эти несколько минут, но слух все ещё ловит каждое слово из рации, боясь и одновременно с этим надеясь, что «ноль-девятнадцатый» выйдет на связь.       Сырость пены для тушения и литров воды стоят в воздухе туманом, обманчивым для тех, кто не знает. Пополам с угарным газом, он едва ли не опасней этой отравы в чистом виде, потому что глотается легче, мягче, а в лёгкие всасывается в разы быстрей, заставляя людей падать замертво прямо на ступеньках парадной.       Но сегодня удача оказалась девицей крайне капризной. Задувая огонь до углей и искр, она снова раздувала пламя, травила людей одного за другим и сеяла панику, чтобы в следующую секунду закончить весь этот кошмар короткой вспышкой.       Парни из бригады выходили по очереди. Волочили на себе людей и кошек, какие-то особенно важные вещи. Стягивая на ходу спецовку, растирая сажу по лицу до черноты, жмурясь слишком яркому свету после кромешной тьмы. Шаркая ногами, без сил падая прямо на дороге у пышущей жаром машины, блестящей от влаги.       — Арсюх, принимай героев, — Шеминов сжимает плечи Арса, отвлекая того от особенно болтливой девочки. — Особенно одного героя.       Стас недоговаривает имени, но Арсений его понимает с полуслова и выискивает в толпе нужный силуэт. Поднимается на ноги, петляет между пожарниками и пожарными, но в момент, когда, кажется, узнаёт закопченную до черноты спину боёвки, его внимание перетягивает другой, неожиданно падающий на колени и утягивающий за собой Арса.       Все происходит слишком быстро, чтобы отследить последовательность, но если опустить детали: Позов, поймав последствия стресса, не справился и рухнул на землю, а Арсений просто слишком удачно неудачно проходил близко.       — Все в порядке, слышишь? — как ему кажется, Арс говорит тихо и помогает стащить каску и балаклаву, заглядывает в глаза и щёлкает застежками на манжетах, чтобы снять рукавицы и добраться до запястий. — Дим, Дима ... Дыши, давай. Глубоко и медленно, м? Я с тобой.       Он действует так, как велит ему долг и сердце, натренированный годами, выученный и вышколенный, каким бы честным не был его взгляд, это только инструкции и протоколы. Арс ведёт пальцами по запястьям и рукам, улыбается уголками губ и неотрывно ловит реакции на лице, не замечая, что ровно так же каждое его движение сейчас жадно ловит другой взгляд.       Антон стоял в паре метров. Как Арс и предполагал, узнав его со спины, но волей случая не оказался рядом, будучи вовлечённым в процесс.       Арсений говорил без умолку, даже когда Дима остался без куртки и других пропитанных сыростью и гарью вещей и был только в сапогах, штанах и футболке. Он продолжал трогать его, заглядывать в лицо и улыбаться, а у Антона сердце заходилось в истерике, пока рёбра ломались под его судорожным боем внутри.       Хорошо подзабытое за время, но теперь загоревшееся ещё большим пламенем чувство обжигало щеки и лицо в целом, заставляло ладони обливаться потом, пока зубы наскакивали друг на друга до слышного скрипа.       Машина тронулась. Уставшая и, откровенно, вымученная бригада, грязная до кончиков ушей, мечтала сейчас только о том, чтобы отмыть от себя следы ещё пульсирующего в висках события, но Шастун не мог перестать думать об одном.       Он нарочно втиснулся в другую машину, чтобы не сорваться раньше времени. И пока его пальцы до красных следов врезались в ладони, сжимая кулаки, из головы не выходил образ Арсения, сидящего на коленях перед кем-то другим, но шепчущим так, как шептал когда-то ему, трогал так, как трогал его.