Чистый

Billie Eilish • Ocean Eyes

      Антон будто нарочно осторожничал за рулём и не вжимал педаль газа даже тогда, когда перед машиной открывалась свободная дорога. Так он давал время себе и Арсу, им обоим несколько лишних секунд на то, чтобы передумать, обернуть ситуацию и затормозить, вывернуть руль, вернуться к исходной точке, но оба упрямо молчали.       Погружённые в свои мысли, они сцепились пальцами только раз на долгом светофоре, обменявшись взглядами. Антон Арсу доверял, в суетливости взгляда чувствовал немую просьбу не задавать лишних вопросов, но беспокойство выскальзывало в нервозности движений и слишком громких вздохах.       Арсений точно знал, что будет делать. И пока глаза очень боялись встретиться лишний раз взглядом, руки, чуть дрожа, поворачивали ключ в замке, а ватные ноги заносили в квартиру безвольное тело.       Всеми глупыми пословицами и поговорками, от горящего сарая до пресловутого «будь что будет», Арс оправдывал себя и свои эгоистичные желания, свой страх и инстинктивную потребность просто быть ближе к желанному телу. И сознание уступало боли и обиде, совесть замолкала, высвобождая что-то примитивное и мирское. Человеческое.       — Арс, я ... — Шаст не успевает закончить мысль вслух.       Переступив порог и сбросив верхнюю одежду и обувь, последовав примеру Попова, он оказывается прижатым к стене требовательным поцелуем с привкусом крепкого алкоголя.       Арсений целует жестко и развязно, не размениваясь на осторожные прикосновения губ. Ловя чужой язык и заигрываясь с ним до неосторожно выскользнувшего из груди Шастуна стона. И тот сдаётся слишком быстро и легко, как зажигается спичка.       Животворящая сила трения. Вот только вместо спички и коробка — податливо и тесно прижатое тело Арсения с его блядскими бёдрами, так идеально соприкасающимися с чужими.       Арс моментально преображается, разгоняясь от неразговорчивого скромника, каким он был до момента, пока дверь закрылась, до требующего прикосновений ребёнка с блядоватыми повадками. Его пальцы нетерпеливо забираются под футболку, пока губы не позволяют чужим сказать ни слова, и это не просто так.       Любая попытка заговорить может все испортить, вышвырнув Попова из этой эйфории болезненного возбуждения. Это неправильно, так не должно быть, но сейчас он осознанно хочет все испортить, чтобы без шансов на спасение.       Антон непонимающе топчется на месте даже когда чувствует, что руки Арсения тянут на себя, заставляя нырнуть из полумрака прихожей в гостиную. Арс в его руках все такой же соблазнительный и до одури желанный, но что-то в его пошлости не привлекает, а отталкивает. И пока одна часть сознания Шаста с неприкрытым удовольствием поддаётся движениям и подсказкам, вторая силится зацепиться взглядом хоть за что-то, что покажется ему настоящим сейчас.       Мокрые поцелуи приятны только наполовину, а чужие слишком холодные руки будоражат до мурашек, но в то же время вытрезвляют, заставляя то и дело искать чужой пьяный взгляд, нежели забыться в омуте с головой.       Арсений оказывается прижатым к дивану прежде, чем ему удаётся избавиться от кофты, потому он пытается это сделать сейчас, ерзая под Антоном и силясь вывернуться так, чтобы все ненужное упало на пол, освобождая пространство для прикосновений и поцелуев. Но стоит Арсу дернуть край кофты вверх, как сильные руки Шаста перехватывают его запястья, резко заводя за голову и вжимая в подлокотник.       Арсений от неожиданности широко открывает глаза и упирается взглядом в нетронутое приятными эмоциями лицо Шастуна. Тот тяжело дышит сквозь приоткрытые губы, инстинктивно сжимает пальцы на запястьях сильней, когда Попов пытается вырваться, но больше ничего.       Смотрит. Смотрит долго и внимательно, будто сквозь или многим глубже, чем в просто глаза.       Арсению становится некомфортно терпеть этот взгляд на себе. Он предпринимает попытку дотянуться губами до чужого подбородка, не получает отказа и продолжает, целуя сперва мягко и медленно, одними губами, но после растекаясь мокрой лаской по шее, обжигая уязвимую кожу.       Антон слегка запрокидывает голову, прикрывает глаза, поддаваясь, невольно прогибается в пояснице, отчего теснее вжимается своими бёдрами в чужие и выжимает из обоих томный стон, но что-то во всем этом все ещё кажется ему ненастоящим. И пока Арс не оставляет ему шанса опомниться, начиная медленно, но ловко тереться своим пахом о чужой. На каждое движение вертлявого языка вокруг острого кадыка Антон скулит, но не от удовольствия, а от бессилия перед таким Арсением.       Это и становится важной нитью, за которую Шаст успевает ухватиться секундой до того, как руки Арса предпринимают очередную попытку вырваться.       Только Антон непоколебимо сжимает запястья сильней, вместе с тем отстраняясь настолько, чтобы горячие губы не дотянулись до шеи, а бедра — оказались вне досягаемости чужих.       Он несколько секунд просто смотрит, к капризному и требовательному стону Арса, но больше не поддаётся.       — Арс, что случилось? — Антон больше не дышит отрывисто, не давит в горле стоны.       И Арс скулит под ним, не выдерживая этот взгляд. Внутри него все извивается, путается и завязывается в узлы, выкручивая нутро наизнанку, и осознание того, что Шастун впервые в такой момент смотрит на него без тени возбуждения и желания, иронией — когда Арсу это нужно, прилетает плевком в лицо. Оскорбительным и слишком обидным.       — Антон ... — неслышно зовёт Арсений, подтягиваясь и пытаясь ухватить случайным прикосновением губ хотя бы чужие руки, но Антон лишает его и этого шанса, отстраняясь полностью и теперь стоя на коленях, нависая сверху.       Обида перекрывает доступ кислорода, костью застревает в горле и вытесняет собой кажущееся спасительным возбуждение, оставляя на его месте горечь разочарования и неудовлетворенности.       Чувство дежавю бьет звонкой пощёчиной сразу с обеих сторон: Арс снова подкупает чувства сексом и оказывается в практически идентичной позорной ситуации, только вместо Вадима на него сейчас смотрит Антон.       — Арс ...       — Что со мной не так? — Арс сглатывает с почти физическим усилием. — Ты же так хотел этого, Шаст. Прохода не давал, в штаны лез при каждом удобном случае ... Это месть? Месть, да? За то, что я тебя столько отшивал?       Чем громче и чётче становится голос Арса, тем дальше задвигается здравый смысл, до этого момента ещё трепыхающийся на задворках сознания. А теперь Арс в рот ебал эти попытки договориться с самим собой.       — Арс, я правда не понимаю, что с тобой сейчас происходит, но ... — Антон запинается на долю секунды, столько и понадобилось Арсению для того, чтобы скинуть его с себя и вскочить на ноги.       — Почему, блять, именно сейчас, когда я сам под тебя ложусь, в тебе взыгрывают какие-то сомнения и прочая хуйня? — Арс взъерошивает волосы ото лба к затылку, его начинает потряхивать от злости и обиды. — Что не так, Антон? Что?! Чем этот раз для тебя отличается от любого другого? Все условия тебе! Квартира, спальня, никакой тебе нервотрепки со временем или свидетелями. Бери — не хочу! Что не так, блять, со мной, что я почти кричу о том, что хочу здесь и сейчас быть выебаным, без обязательств и всей этой херни ... Только ради того, чтобы забыться, получить удовольствие, а мне лезут в душу вместо того, чтобы лезть в штаны.       Арсений в сердцах разносит кухню неосторожно резкими и громкими хлопками дверцами, но с крышкой бутылки справляется, смачивая горло несколькими большими глотками алкоголя под охеревшим взглядом Шастуна. Тот давно стоял на ногах у того же злосчастного дивана и пока не решался открыть рот.       — Почему именно сейчас тебе не стало похуй на то, что происходит, Антон? — вопрос риторический, более того, Арс спрашивает у самого себя, отодвигая бутылку с кривой усмешкой.       Виснет глубокая и липкая тишина, прерываемая только влажными слезливыми смешками Арсения с самого себя. Ему уже глубоко похуй на все, что Антон попытается сказать в ответ. Во всяком случае, он так думал, пока Шаст не открыл рот.       — Потому что все это было как-то ... — начинает он и Арс даже не сразу вслушивается в его бубнеж.       — Как? Слишком по-пидорски? — Попов травит неуместной ухмылкой, но иначе он просто не вывезет всего этого. — Так ты не переживай, один раз не пидорас, как говорится ...       — Как-то не по-настоящему, Арс, — договаривает Шаст, поднимая взгляд и цепляя другой, откровенно охуевший.       — Что ты сказал? — Арсений давится не то смешком, не то всхлипом, опираясь рукой о барную стойку, чтоб не рухнуть от такого заявления. — Как это...       — Не по-настоящему, — Антон повторяет так же четко и пока не понимает такой реакции Арса. Догадывается, что дело в этих злоебучих переносах, но разве они пресекают все настоящее?       — Пиздец, — лаконично и емко выдыхает Арс, а тогда запрокидывает голову, чтобы слёзы обиды закатились обратно, и выдыхает уже почти неслышно, но все так же емко. — Пиздец ... Блять.       — Я помню, что ты говорил о том, что все это, что я чувствую и вижу, это следствие переноса, но ... — Шаст начинает уверенно, он в своей правде не сомневается, что бы там Попов ни говорил.       — Нет, подожди-подожди, — Арс прочищает горло, прокашливается и находит в себе силы смотреть в лицо напротив. — Что по-твоему это «настоящее»?       Антон молчит чуть дольше черты терпения Арсения и тот не даёт ему шанса высказаться, перебивая.       — Ага, то-то же. Ты даже не можешь сформулировать это самое «по-настоящему», потому что в тебе все это, блять, не по-настоящему, понимаешь? С-сука ... — Арс в сердцах роняет ладонь на гладкую твёрдую поверхность, вытрезвляя себя, чтобы продолжить. — Что бы ты ни чувствовал, Антон, это будет не по-настоящему, слышишь? То, о чем ты думаешь, чего хочешь. Как реагируешь, что видишь и даже слышишь. Как ты это слышишь, как ты это видишь. В тебе нет настоящего, в твоих чувствах нет настоящего. Все, что связано у тебя со мной, сплошное враньё самому себе, пустышка, фикция. Самообман, если тебе угодно. А то, что ты вспомнил о том, что не пидор в момент, когда я практически лёг под тебя, — так это шаг к выздоровлению, я тебя поздравляю. Значит, в тебе ещё осталось что-то от здравого смысла и у тебя есть все шансы избавиться от этой херни внутри себя и начать нормальную жизнь. Без меня, Антон. Без меня и без всего, что со мной связано. Представляешь? Кайф. Ни тебе мыслей обо мне, ни снов, ни фантазий. Больше никаких тебе бессонных ночей с монологами в стиле «пидор или не пидор». Ничего этого. Как будто и не было. Здорово же?       Арс не заметил, в какой момент по его щекам начали неумолимо катиться слёзы, но сейчас, ощутив знакомый соленоватый привкус во рту, он только горько усмехнулся. Чего уже.       — А ты? — Антон спрашивает тихо и хрипло, не решаясь пошевелиться, но одной этой фразой заставляет Арса так и замереть с горлышком бутылки у самих губ. — А ты так же легко избавишься от меня в своей жизни? От желаний и мыслей. От бессонных ночей. Почему ты говоришь так, будто это касается только меня? Только мне станет лучше, только я вылечусь и забуду. Начну нормальную новую жизнь. Исправь меня, если я неправ, но разве наши с собой состояния не созовисимы? Арс, ты блять ... Почему ты говоришь так, будто для тебя этот процесс не будет таким же простым? Ты же, сука, снова чего-то недоговариваешь!       — Угу, недоговариваю, — Арс кивает прежде, чем заставляет горькие губы шевелиться. Внутри него пепелище размером с целую жизнь, которую он прожил во лжи, и больше он лгать не намерен. Никому.       Антон нервно сглатывает, но упрямо молчит. Арсу нужно время, чтобы закрутить крышку на бутылке виски, отставить ее на стойку и поднять взгляд на Шастуна, улыбаясь впервые без иронии, издевки, но полной плотной, целостной и такой настоящей боли.       — Я не говорю о себе, о том, как легко мне будет избавиться от тебя в своей жизни только потому, что не хочу врать тебе об этом в глаза. Заврался и без того, — Арс не отводит взгляд, но тонет в самом себе, продолжая улыбаться самими уголками губ. — И ты прав, Антон. Люди, страдающие переносом и контрпереносом, созависимы, но мы с тобой нет. Тебе вряд ли нужно время, чтобы сейчас сопоставить несколько очевидных фактов, да? И пусть ты меня после этого всего возненавидишь, я больше не могу и не хочу тебе врать. Враньё ещё никому не сделало лучше и вряд ли когда-нибудь сделает, потому ... Я буду с тобой честен до тех пор, пока ты не получишь ответы на все свои вопросы, а я, надеюсь, не получу за такую искренность по лицу.       Арс шумно и отрывисто выдыхает, опирается о барную стойку обеими руками и, заручившись секундами тишины, продолжает. Или начинает.       — У меня нет контрпереноса. И никогда не было. Нет, признаться, я засомневался ещё в самом начале, но время расставило все по своим местам. Когда ты пришёл ко мне тогда с этим разговором, прижал к стене диагнозом, я не стал отрицать, потому что ещё сомневался. Сомневался и боялся, что тогда другая моя ложь вылезет и испортит все. Иронично, но испортил я все и без этого. Человек я такой, наверное. Поэтому ... Поэтому для меня все это было по-настоящему. Наша близость, твои знаки внимания и желания, я переживал их совершенно иначе. Без этой анестезии, которая обезвреживает совесть, к которой привык ты. Знакомое ведь чувство? Когда очень хочется, ты идёшь на поводу у этих желаний и здравый смысл идёт нахер, и целовать мужика кажется уже не так уж ... Неправильно, да? Знакомое. Я знаю. А я переживал все это начистоту, Шаст. Отвечал на поцелуй, а внутри себя сгорал от стыда. Прижимался крепче, чтобы просто прочувствовать этот момент до самого его дна, знаешь? Чтоб если и пожалеть о чем-то, то заслуженно. И я жалел. Каждый раз, когда отталкивал тебя в самый последний момент, когда подавался навстречу, когда позволял трогать себя так, как тебе хочется. Жалел. Когда соблазнялся и соблазнял, когда тянулся за поцелуем или просто цеплялся за твои пальцы своими. Даже когда просто разговаривал с тобой. Брал стаканчик кофе из рук. Отвечал на твои звонки. Открывал перед тобой дверь. Жалел. Потому что знал, что обманываю. А ещё знал, что не даю тебе шанса вырваться из всего этого. Вылечиться. Жить без меня тебе не даю. Играю на слабостях. Манипулирую... Жалею ли о том, что сделал? Жалею. Но не потому, что пережил все это с тобой, а потому что не смог признаться раньше, что ты для меня «настоящее». Не дал почувствовать тебе меня настоящего. Нашу близость настоящей. А все из-за вранья и страха. Одно как следствие другого. Ебучий инстинкт самосохранения и животный страх быть даже не избитым за такое, но отвергнутым. Я гей, Антон. И я тебя ... Кажется, люблю. Прости меня.       Болезненно легко. Легко до боли. До скрежета внутри на каждый вдох, продирая горло, а взглядом предательски под ноги. Стыдно. А ещё страшно.       — Я пойму, если ты ... — Арс неопределенно ведёт плечом и головой, так указывая в сторону прихожей. — Я пойму. И не требую от тебя ничего. Если только ... Прощения. Когда-нибудь. Однажды.       Арсений замолкает и пропускает ровно по одному удару сердца на каждый тяжёлый шаг Антона. И особенно болезненный, когда дверь щёлкает замком и слёзы одинокими каплями разбиваются под ногами.