Billie Eilish feat. Khalid • Lovely
Антон сбегает по лестнице, перепрыгивая через ступеньки. Тесная коробка лифта кажется ему сейчас клеткой, а потребность в глотке свежего воздуха — практически жизненной необходимостью. У самой двери чуть не сносит какую-то женщину, впопыхах извиняется, но не слышит ничего в ответ, потому что как только в лёгкие бьет вечерний морозный воздух — колени подкашиваются. Март мартом, но Питер диктует свои порядки, сковывая неглубокие лужицы изморозью и такой же тонкой коркой расползаясь внутри Шастуна. Ноги, предательски подгибаясь, роняют его на поребрик, иронией судьбы в нескольких метрах от машины Попова позволяя взгляду зацепиться за эту деталь, зубы стискиваются от почти физической боли. — С-сука ... Сука! — с шепота в надрывистый крик, сжимая себя в собственных руках, цепляясь пальцами за плечи, но бестолку. — Сука, Арс ... Пальцы треплет невменяемая дрожь и даже в тот момент, когда Антону удаётся выудить из пачки сигарету и кое-как подкурить, легче не становится. Если не сказать, что хуже, и лёгкие, сжимаясь, выплёвывают дым с горечью, провоцируя приступ неконтролируемого кашля. Соблазн лечь прямо на асфальт подминает под себя любые правила и даже косые взгляды прохожих уже не кажутся раздражающими. А асфальт мокрый от недавнего дождя и холодный, пахнет мартом, несправедливостью и совсем чуть-чуть бензином. Антон делает затяжку за затяжкой, не позволяя себе толком выдохнуть, и тошнота не заставляет себя ждать, подкатывая волной к кадыку и выступая мерзкой слюной на корне языка. Шастун воет от боли, но глубоко внутри, силится, геройствует, пока очередная затяжка не возвращается вместе с рвотой. Взгляды из слепо осуждающих приобретают оттенок обеспокоенности. Шастун на бомжа или пьяницу не похож, одет прилично, да и запаха нет соответствующего, потому первые заботливые руки оказываются на плечах прежде, чем Антон успевает прийти в себя. — Вам нужна помощь? Молодой человек ... Может, скорую? — женщина с настороженностью матери забирает из пальцев сигарету, помогает сесть ровно и пытается заглянуть в глаза. — Молодой человек ... — Все в порядке, — сухо выдыхает Шаст, тыльной стороной руки вытирая губы и отводя стыдливый взгляд. — В порядке ... Этот стыд не имеет ничего общего с привычным, от которого краснеют щеки и блестят глаза. Этот стыд многим глубже и так просто от него не отделаешься. Женщина предлагает помощь снова, вооружается какими-то салфетками, начинает рассказывать о своём сыне, который так опрометчиво рисковал своим здоровьем, но все слова уходят в никуда, проходят мимо Антона, превращаясь в фоновый шум, который даже не раздражает. — У вас есть жена? Быть может, девушка? Хотите, я позвоню ей и ... — женщина ловит взгляд зелёных глаз и читает ответ в них. — Или родители? — У меня никого нет, — выдыхает Антон, признаваясь в этом не случайной незнакомке, но в первую очередь себе, и в душе настежь открываются окна-форточки, через которые ледяной сквозняк выметает остатки тепла. — Никого. Нечестно по отношению к родителям и семье, друзьям, даже Ире, которая никогда не закрывала перед ним двери. Нечестно по отношению ко всему миру, к каждому человеку в нем, который был не случайным в жизни Шастуна, но честно перед самим собой. Впервые. Больно, но честно. Гоняясь за призраками, за самим собой и своими желаниями, Антон не заметил, что весь его мир оказался зациклен вокруг Арсения. Все мысли и переживания, желания и страхи носили его облик, так или иначе перекликались с именем, зависели и питались ощущениями присутствия или прикосновений к нему. И это то, о чем сам Арс пытался ему сказать, пытался показать, жертвуя слишком многим для обоих, только бы один из них сумел спастись. А сумел ли? Антон не помнил, как добрался домой. Было уже слишком темно и непривычно холодно, а любой сквозняк проступал мурашками по коже, сжимая плечи ознобом. Зябко. Больше не хотелось закуриваться до рвоты, не хотелось искать панацею в выпивке. Скинув всю одежду, Антон с трудом справился с желанием выбросись ее, сквозь десятки запахов улавливая только парфюм Арса — слишком свежий контрастом его никотиновому шлейфу. Холодный душ избавил от следов рук и губ, жаль, что не вымыл из головы воспоминания, оставляя те вместо снов мерещиться при любой удобной возможности. И пока Шаст силился заснуть, вжимаясь лицом в подушку, память услужливо подсовывала ему сцену за сценой, где от терпких поцелуев до откровенно горькой правды был всего один вопрос Антона — «Арс, что случилось?». Ближе к утру Шастун полностью оправдал Арсения. Дебаты и разбирательства за все «за» и «против» гудели в голове всю ночь, собирая улики, опрашивая случайных свидетелей в виде ситуативно проснувшейся совести, но приговор был один — не виновен. И если чуть позже обиде захочется подать апелляцию, вряд ли Антон примет ее на рассмотрение. Шаст не оправдывал враньё, искренне скулил от обиды за недомолвки, но самой главной частью себя, плевать, что все ещё зависимой, он простил и прощал — от первого поцелуя тогда и самого честного «я не пидор» до всей правды, которую Арс вывалил на него вчера. Как минимум тот факт, что он нашёл в себе силы сказать правду перед страхом получить по лицу, заслуживал прощения. И Антон его простил. Но что с этим прощением делать он не знал. Звонить или писать Арсу? Сказать об этом лично или хватит сообщения? Прийти под дверь, умолять открыть или кричать прямо на лестничной клетке? Арсений тот ещё упрямец, не откроет, а откроет — так может не заговорить. И не потому что не захочет, а потому что месяцы их слишком тесного общения научили Антона не пытаться предугадать поступки, реакции или, не дай бог, мысли Попова. Для него голова Арсения была каким-то удивительным миром, в котором он мечтал оказаться. Непредсказуемый, он не казался ему опасным, но совершенно точно увлекательным. Только бы шею не свернуть, катаясь на этих «арсеньевских горках» из крайности в крайность и то и дело вертясь вверх ногами. Два дня Шастун перебирал в голове все возможные варианты развития событий, но забил исключительно из безысходности. Кривить душой нечего, он в душе не ебал, что будет утром, когда они оба окажутся в части. Не станет же Арсений снова сбегать. Или станет? Антон нервно смеялся в лицо своему отражению и натягивал одежду, готовый выйти из квартиры и всю дорогу до работы придумывать речь, с которой начнёт их разговор. Получалось из рук вон плохо, если не сказать простым «воронежским» —хуёво. Единственное, что внушало надежду на что-то хорошее, — это относительно тёплая и солнечная погода. Жмурясь слишком ярким лучам солнца, Антон докуривал сигарету, прежде чем зайти в часть. Слишком тихо было внутри головы и грудной клетки, полный штиль или затишье перед бурей, но оттягивать дальше не было ни сил, ни возможности. И все шло по несуществующему плану, пока в дверях части Антон не наткнулся на Димку. — Здоров, Шаст, — он улыбался, но было в нем что-то суетливо-нервное, за что выебаное на такие фокусы внимание Антона зацепилось мгновенно. — Привет, — Шаст выдыхает и не торопится отходить в сторону, чтобы пропустить Димку. — Случилось что-то? — У кого? — Поз выпадает на дурака и это вбивает ещё один гвоздь в гроб уверенности Шастуна в том, что все, блять, будет хорошо. — Не знаю, — Антон коротко пожимает плечами и сощуривается, не отводя взгляд. — Мне показалось, ты нервный какой-то. У тебя случилось что-то? — Да нет, ничего не случилось, — Дима вертит головой, очень удачно отводя взгляд. — Утро как утро. Шем носится как в задницу ужаленный, какие-то там проверки сверху, вот и ... — Дима-а, — тянет Шаст, нервно улыбаясь. — Ну чё ты пиздишь-то, а. — Да в чем? — Позов хмыкает, разводит руками, но тушуется под внимательным взглядом. — Чего ты прикопался, ну. — Потому что ты что-то такое знаешь, чего я, очевидно, не знаю, — Антон бьет метко. — И ты этого даже не отрицаешь, ага. Что случилось, Поз, блять. — Старик, я, блин, правда не в курсе, знаешь ты или нет, потому, ну ... — Дима начинает мяться, переступая с ноги на ногу. — Поз, блять. Антон не знает наверняка. Нихуя не знает, но, сука, чувствует слишком сильно, чтобы игнорировать зудящую внутри тревогу. Такое себе предвкушение неминуемого пиздеца, когда уже все решено, а ты стоишь на бережку, тебе тепло и скучно. — Короче, я тебе просто пересказываю то, что знаю, ага? И не надо мне потом как гонцу за плохую новость голову с плеч сносить, — Позов нервно поправляет очки и шумно выдыхает в смирении. — В общем, я не знаю, знаешь ли ты ... — Поз, твою мать, давай проще, ага? Я уже понял, что я чего-то не знаю и сейчас ахуею, когда узнаю, — Шастуна начинает потряхивать от волнения и нетерпения, и он, кусая губы, решается ускорить процесс неожиданных откровений. — Это касается Арса, да? Позов медлит долю секунды прежде чем поджать губы и неуверенно кивнуть. — Он ... — в горле пересыхает по щелчку пальцев и каждое следующее слово прорезается со скрипом. — Он на месте сейчас? Мне к нему ... Мне к нему зайти или ... Поз, блять! А Позов только молчит, глядя на Шастуна с тошнотворной жалостью, отчего в том взыгрывает раздражение от непонимания всей этой херни. — Дай пройти, — Антон слишком резко проталкивается в дверь, не замечая на своём пути никого и ничего, держа в голове только одну мысль. Взбегает по лестнице, заставляя себя дышать на каждый шаг только для того, чтобы в нужный момент не потерять дар речи, но остатки воздуха выбивает дверь, а точнее то, что в ней изменилось. Одной маленькой деталью, нюансом, но ценой лишнего удара сердца, притихшего за рёбрами, как пугливая мышь. Пощёчиной воспоминаний Антон возвращается в реальность и даже после того, как несколько раз моргает, не видит на двери табличку с тем самым, когда-то ненавистным «Попов А. С.». Осознание того, что произошло, забирается внутрь неприятным холодком, иглами мурашек прокалывая кожу. И рука ложится на ручку двери без всякого соображения, пальцы сжимают металл и в один рывок Антон оказывается лицом к лицу с кабинетном, в котором произошло слишком многое. Взгляд сразу цепляется за стол, тот не пустует, но за ним сидит совершенно другой человек. — Антон, здравствуй! — Оксана улыбается, как ни в чем не бывало, шуршит какими-то бумажками и не замечает, что Антон, кажется, больше не дышит. — А я как раз хотела тебе звонить ... — Зачем? — Шаст заставляет себя говорить, медленно принимая тот факт, что все, что происходит сейчас — жестокая реальность. — Проходи, чего ты там замер? — Суркова не прекращает улыбаться, кивает на стул перед столом, а сама поднимается на ноги и шелест бумаг становится громче. — Мне нужно было тебе кое-что ... — Сообщить? — проглатывая вставший в горле ком, договаривает Антон и силится переставить ноги. — Да-да, — Оксана кивает и волнительно поджимает губы прежде, чем сжать в пальцах небольшой белый конверт. — Как ты ... Как ты успел заметить, у нас произошли некоторые изменения и ... Арсений больше не служит в нашей части. Исходя из вопросов профессиональной этики, я не могу сказать тебе, что послужило причиной перевода и в какую именно часть он перешёл, но он оставил тебе кое-что вчера, когда собирал вещи. Это тебе. Он просил передать лично в руки. Антон предугадывал каждое слово. Предчувствовал. Знал заранее. Знал наверняка, потому каждое откровение Сурковой пролетало где-то совсем близко, но не задевая сознание. Шастун заставлял себя дышать, заставлял стоять на ногах и не слишком сильно сжимать челюсть, только бы девушка не заметила его состояние. Это ей ни к чему, и самому Шасту ни к чему. Это никого не волнует. Теперь точно никого. — Надеюсь, все наладится, — Оксана не виновата и не заслуживает эмоций, которые Антон готов выплеснуть прямо сейчас, потому он молча забирает конверт из ее пальцев и, суетно кивнув, выходит, прикрыв за собой дверь. Белая гладкая бумага обжигает пальцы хуже сигаретного фильтра, тронутого огнём. Позов так и не подошёл, хотя видел, как Антон вышел из части, прячась от посторонних глаз в курилке. Он должен был прочесть это письмо сам, каждое предложение, слово и букву. Потому что это все, что Арс оставил после себя, и Антон был ему благодарен. Болезненно благодарен. До неосторожных слез, которые упали на бумагу прежде, чем Шаст начал читать. «Антон, если ты читаешь это письмо, значит мне всё-таки хватило смелости и чести сделать то, что я должен был. Должен был сделать многим раньше, но эгоистично тянул до последнего, силясь зацепиться за твои плечи и твои чувства. Теперь ты знаешь, что для меня все это не было последствием болезненного переноса, знаешь, что для меня это было по-настоящему. Мне ужасно стыдно, что я врал тебе до боли в горле, но я искренне боялся потерять тебя. Для меня твой перенос был единственной возможностью почувствовать себя нужным тебе, желанным тобой. И пусть все эти переживания не имели ничего общего с настоящей любовью, я с упоением довольствовался и этим, самозабвенно утягивая нас на самое дно. Если ты читаешь это письмо, значит, мы оказались на дне. Но у одного из нас есть шанс на спасение. Теперь мы ничем не скованы и ты ещё можешь вернуть себе свою жизнь такой, какой она была и должна быть. Без меня. Прости меня, что снова принял решение за двоих, но это все, что я мог сделать для тебя. Отпустить. Дать шанс выйти сухим из воды. Я уверен, что у тебя получится, только обещай не оглядываться. Ты сильный, я это знаю. И верю в тебя. Становись в строй с высоко поднятой головой, продолжай спасать жизни и не сомневайся в том, что ты все делаешь правильно. Ты на своём месте, Антон. Я чист перед тобой и мой допуск — не попытка избавиться от тебя. Ты готов. И у тебя все получится. Если когда-нибудь возникнут трудности, ты всегда можешь обратиться к Оксане, она отличный специалист и поможет тебе. Главное, не оглядывайся, Антон. Сейчас ты совсем другой человек, не тот импульсивный ребёнок, каким был, когда пришёл ко мне в кабинет впервые. Ты справился тогда, справишься и сейчас. Я в тебя верю. Даже если ты засомневаешься, я буду верить за двоих.Удачи, Антон. И прости меня. Арсений»