Чистый

      — Ты нормальный вообще? — Серега не просто сомневался в его нормальности, он был, блин, уверен в том, что его друг таки слетел с катушек, иначе просто не объяснить и не оправдать нелепость сложившейся ситуации. — Ты записался ко мне на приём, чтобы нажраться?!       — Во-первых, не нажраться, а интеллигентно выпить, — с этими словами Арсений выудил из бумажного пакета бутылку виски и все, что могло сгодиться на закусь. — А, во-вторых, ты должен радоваться, что я впервые буду занимать твой диван не бесплатно, а очень даже платно, по стандартному тарифу без каких-либо льгот и скидок.       — У меня нет действующих льгот и скидок, — Матвиенко пока ещё был не в состоянии смириться с тем, что Попов хозяйничает в его кабинете, доставая стаканы из бара и справляясь с упаковкой чёрного шоколада.       — Нет так нет, — Арс равнодушно пожимал плечами, разливая первую порцию алкоголя по стаканам.       — Арсюх ... Все это вот пиздец как стремно и я уже заранее, кажется, не хочу знать, каких дров ты там наломал за пару дней, — Сережа нервно облизывает губы.       — Увы, Сергей Борисович. Я уже оплатил четыре часа вашего времени, а это означает, что до конца вашего рабочего дня вы обречены слушать невероятные истории моей жизни, выпивать со мной, закусывать и, если захотите, я даже буду рад выслушать ваши оскорбления и обвинения, плавно перетекающие в соболезнования и прочие усладительно-липкие речи. Прошу, — Арс протягивает один из стаканов Серёже, вымучено улыбаясь уголками губ. — Выпьем же за честность и честь, профессиональную компетентность, разбитые мечты и за то, чтобы у каждого был друг, которому не придётся платить сорок тысяч за то, чтобы он с тобой выпил. Ура!       — Какой же ты долбоёб, господи ...       — Пей-пей, Сергей Борисыч, у меня оплачено, — с горькой усмешкой салютует Арсений и залпом осушает первый стакан, сразу обновляя порцию.       А после первого стакана разговор пошёл как по маслу. Тогда-то и выяснилось, что на приём Арс записался потому, что Серега, откровенно говоря, заебал закусываться на тему оплаты сидячих мест на кожаном диване, а скромный импровизированный фуршет отнюдь не повод запоздало отпраздновать день рождения.       И логично было начать рассказ именно с приезда отца — так или иначе, именно это стало отправной точкой, спусковым крючком всего остального несусветного пиздеца, который и перевернул жизнь Арсения с ног на голову.       — Так, стоп, — Матвиенко тормозит меланхолично бормочущего Попова, доливая ещё по чуть-чуть. — Он прям в часть, что ли, приехал? К тебе?       — Угу, прям на своём лексусе под ворота, — поддакивает Арс, закидываясь долькой лимона. — С... Сука.       — Дон! — припоминает Серега прозвище Попова-старшего.       — Гандон, — в сердцах сплёвывает Арс лимонную косточку.       Звон бокалов и неспешные, ленивые глотки с шумными вдохами и тихими нервными и беззаботными смешками.       — А ты все так же на соседней парковке машину оставляешь? — догадливо тянет Матвиенко.       Арсений в ответ нехотя кивает и продолжает рассказывать, увлечённо играя шкуркой лимона. Скулы от кислоты сводит до боли, от крепости виски щиплет горло, но так-то легче, так менее заметно, с каким усилием даются слова.       И откровение за откровением, Серега перестаёт хихикать, отшучиваться и искать лазейки для улыбок. Арсений раздирает ни в чем не виновную шкурку в клочья, взглядом прося подлить ещё, но не обрывает рассказ на полуслове, как бы ни не хотелось все прокручивать в голове снова.       Легче не становится, но озвученные мысли выскальзывают из головы, больше не обрекая ту на мучительные боли. Будь то анестезия алкоголем или великая сила разговоров начистоту, но, заворачивая последний из сюжетных поворотов своей жизни, о которой он, как выяснилось, не знал ничего, Арсений облегченно выдыхает.       И внутри все как-то иначе. По-другому. Будто заново. С чистого листа, безбожно помятого, но всё-таки чистого. Исчерканного простым карандашом и затертого ластиком, но чистого.       — Пиздец, — выдыхает Серега, с заметным усилием проталкивая вставший в глотке ком глотком виски.       — Пиздец, — кивает Арсений, обреченно соглашаясь.       — И ... Это получается ... — Матвиенко путается в словах за неимением сейчас нужных, запинается, а Арс и не требует от него большего. — Получается, что ...       — Получается, — он снова кивает, но поднимает голову, непонимающим взглядом провожая Серёжу.       — Не настаиваю и не заставляю. Но я, блять, в ахуе и мне нужно теперь все это как-то ... — он широко жестикулирует вокруг своей головы и выдыхает с благим матом. — Пиздец. И если все это никак не укладывается в моей голове, боюсь представить, что сейчас творится в твоей.       А Арсу нечего сказать в ответ. Он поджимает губы, смотрит на горку ошмётков от шкурок лимона и, к обеспокоенному взгляду Матвиенко, тихо усмехается.       — Лучше поздно, чем никогда.       — Хуета. Понял? Вот эти твои поговорочки, блять, — в сердцах сплёвывает Серега и возвращается на диван не с пустыми руками. — Арсюх, давай, а? В профилактических целях и ... Ну. Я же вижу, что это не все, что у тебя там внутри сидит и жрет тебя заживо.       Арс сомневается долю секунды прежде, чем согласиться, и Сережа щёлкает зажигалкой, первым раскуривая косяк.       Чудодейственная трава не избавляет от боли, но спроваживает из головы все лишнее, обнажая только то, что по-настоящему саднит внутри. И пока Серёжа открывает новую бутылку виски, Арсений валяется на полу, методично вдыхая и выдыхая, позволяя едкому дыму проникнуть в каждую клеточку тела, выдворяя все, что может помешать его исповеди.       Сейчас проще. Намного проще рассказывать о том, что невольно переболел внутри себя, не временем и возможностью, а просто так. За неимением других вариантов — потому что их просто нет. Есть ситуация, неоспоримый факт и ты его либо принимаешь, либо упрямишься кровь из носа, но в конечном итоге точно так же принимаешь. Потому что это уже никак не исправишь, на это не повлияешь. Это есть и есть, константа, данность. Вне условий и нюансов. Фиксированной точкой в жизни. И Арсений верил, что эта точка — точка начала. Нового начала.       Трава была определённо хорошей.       — Так, вы ... С Шастом, ну, — Серега непривычно для себя мнётся, поджимает губы и занимает руки стаканом, но зря все это.       Арсений миролюбиво вертит головой, медленно так, проскальзывая из стороны в сторону и одним глубоким выдохом освобождая лёгкие от липкого дыма.       — Нет? — Матвиенко уточняет, переспрашивая слишком вкрадчиво.       — Нет, — Арс закрывает глаза и Серега впервые с момента негласного знакомства с Шастуном не знает, рад он этому безапелляционному «нет» или нет.       Арс ныряет слишком глубоко в себя и оставляет друга наедине с зудящими вопросами и мыслями. Он беспокойно облизывает и кусает губы, ерзает на диване, но к моменту, когда наконец-то формулирует вопрос, его перебивает Арсений.       — Я ему письмо написал, — поэтично до абсурда выдыхает он.       — В смысле ... Сообщение? Смс-ку? — Матвиенко несколько раз моргает.       — Нет, письмо. Настоящее, — Арсений интонаций не меняет и Серёжа деликатно уводит из чужих пальцев косяк.       — Какое, нахрен, письмо? — проталкивая в себя тягу, хрипит он.       — Прощальное? — Арс переспрашивает, очевидно, у себя, открывая глаза. — Да, прощальное.       — Да какое, нахрен, прощальное письмо, Арс?! — от серьёзности Попова у Матвиенко темнеет в глазах.       — Красивое, наверное. Честное. Три раза переписывал. То опечатка, то слово не то ... — Арсений глубоко и печально вздыхает, кажется, не замечая, что Серёжа сейчас потеряет сознание от высшей степени охуевания.       — Арс, блять, заткнись и ответь мне на вопрос ...       — М? — Арс даже бровью не ведёт, узоры на потолке напоминают ему строчки из письма.       — Ты, сука, Онегин недоделанный, написал ему настоящее бумажное письмо? — ещё чуть-чуть и Матвиенко перероет свой кабинет в поисках ещё одного косяка, иначе просто не въебать всерьёз этот факт в голову. — Серьезно?!       — А что тебя смущает? — Арсений зевает, на Серёжу даже не смотрит и то, что тот практически орет, его нисколько не задевает.       — Ничего. Меня, блять, знаешь, уже ничего не смущает вообще. Ничегошеньки. Нихерашеньки. Пиздец ... Он ему письмо написал. Прощальное и, внимание, красивое! Вот ты всё-таки ебанутый, Арс. Вот не в обиду, но есть в тебе что-то такое, с чего я никогда не перестану ахуевать.       — Это звучит как комплимент, — Арс снова ныряет в себя, самозабвенно ложась на дно, иначе не объяснить глубину мысли и подозрительную мягкость пола.       — Это звучит как пиздец, Арс. И ... — Серёжа почти не орет и больше не дышит как жертва тахикардии. — И что ты в том письме, ну ... Написал?       — А что пишут в прощальных письмах? — пока Матвиенко задыхался глотком яда, Арсений меланхолично продолжал. — Как мне больно прощаться, но иначе быть не может и ... Что я не мог поступить иначе и мой переход в другую часть — необходимость ...       — Так, стоп, — в голове Матвиенко со скрипом зашевелились шестерёнки. — Ты ... Ты перешёл в другую часть?       — Ага, в паре квадратов от нашей. Моей ... — Арс, кажется, засыпал, зевая через реплику.       — Так ... Это конец? — Сережа замирает и каждое слово предательски застревает в горле. — То есть, ты всё-таки...       — Да, я всё-таки решил его отпустить, — тоскливое равнодушие, с каким это говорит Арсений, заставляет Матвиенко неприятно поёжиться.       Хотел бы он схватить друга за плечи, тряхнуть и заставить говорить, рассказать все, объяснить такой поступок. Наперекор своим же словам и убеждениям, острым комментариям и откровенному осуждению ситуации в целом, безуспешным попыткам воззвать к здравому смыслу, а ведь трудно признаться себе, что был неправ.       — Арс ... Блять, Арс, — Матвиенко не знает, как подступиться, оттого злится сам на себя от бессилия. — Ты ... Ты уверен, что ...       — Что поступил правильно? — Арс ловит взгляд Серёжи, и сквозь пелену алкоголя и легких наркотиков тот видит блеск слез.       Ком в горле не даёт слова сказать, и Матвиенко просто кивает.       — Уверен, — выдыхает Арсений и блеск становится заметнее, скапливаясь слезами в уголках глаз.       А уголки губ приподнимаются в тени улыбки, от вида которой Серёже хочется одновременно обнять друга и выйти в окно, только бы не чувствовать почти осязаемую между ними тоску.       — Потому что любишь его? — Матвиенко не узнаёт свой собственный голос, но впервые смотрит правде в глаза, блестящие от тоски и боли, но все ещё полные чего-то ... Слишком важного. Трепетного.       — Потому что люблю его, — удивительно легко выдыхает Арсений и улыбается вопреки стекающим по щекам слезам.       — Блять, Арс ...