Чистый

      Глупо было полагать, что такого размаха пьянка обойдётся без последствий. Потому на утро вся компания, скованная ночью бутылками спиртного, бледными приведениями перетекала из одного угла базы в другой, изредка позволяя себе роскошь в виде приема пищи.       И все бы ничего, вывелось-выветрилось, но неожиданно в графиках обязаловки всплыл учебный поход, между своими ласково именуемый «игрой на выживание». А все потому, что команду отправляли в лес с возможным и невозможным минимумом, который позволяет разве что не умереть, а благородно дострадать до базы обратно.       — Шем, сука, — в сердцах выдыхал Журавль, остервенело запихивая что-то в рюкзак с такой силой, будто на месте этой вещи он представлял командира. — Точно знал же, что такая подстава с утра будет, ну!       Позов демократично Шеминова оправдывал, а Шастуну было как-то пофиг.       После того, что случилось вчера ночью, он ещё не видел Арсения. Вот такой иронией судьбы, всегда маячивший перед глазами с самого утра, сегодня он будто сквозь землю провалился иди обзавёлся шапкой-невидимкой, но Антон готов был поклясться, что не видел даже похожий на него силуэт.       Нетрудно догадаться, что такая неожиданная пропажа обеспечила Шасту билет в один конец в «Загонялово» — это то место, откуда выползаешь ни живым, ни мертвым, перебрав и протащив через себя все возможные варианты развития событий.       Но ведь если бы Арс был против, он бы оттолкнул его, выстроил дистанцию, на это он горазд даже в пьяном состоянии. Во всяком случае, Антону так казалось. С другой стороны, они оба были бухие достаточно, чтобы чуть-чуть задвинуть нормы приличия и социальной дистанции. Одним словом, пока лично не увидит Арса и не поговорит с ним — ничего не узнает.       А хватит ли смелости поговорить?       Арсений тем временем почти не страдал, если только от привкуса кислоты во рту и ужасной мигрени. Пить как не умел, так и не умеет, но такая специфическая анестезия удачно обезвреживала ворчливый голос совести, мол, отдохни, дорогая, мне не до тебя.       Крепкий до горечи чай помогал жить, а учитывая то, что к нему с утра ворвались с новостью о том, что он – сопровождающий-инструктор одной из групп в походе, чаю ему нужно было выпить ещё минимум пару литров. Чем он и занимался, просиживая последние минуты перед выходом в своей комнате.       О том, что ощущение губ Шастуна на своём лбу он помнит так же отчетливо, как будто это произошло секунду назад, он предпочитал не думать, но не потому, что ему было неприятно или он о чем-то жалел, вовсе нет. А потому, что такое осязаемое воспоминание провоцировало желание почувствовать все это снова.       Арсений давился чаем и безучастно закидывал какие-то вещи в рюкзак, а голос Серёжи на громкой связи был аллюзией на свой собственный внутренний, только без лишних переживаний, начистоту.       — Арсений, ты мне объясни, в чем проблема? — Матвиенко вёл свой сеанс мозгоправства, очевидно, попивая кофе. — Как по мне, все вообще очевидно. Прозрачно, понимаешь? Он же тебе вон, прямым текстом ... Прямым жестом, считай, говорит, чего хочет, что ты из себя недотрогу строишь?       — Я не строю ... — Арсений вздыхает, безразлично забрасывая лишнюю футболку в рюкзак.       — Ага, ты не строишь, ты и есть недотрога, — Серега фыркает, но не злится. Просто очень хочет, чтобы друг не включал идиота, а чтобы этого не произошло, важно снять его с ручника пресловутых сомнений. — Арс ...       — М? — рюкзак собрался какой-то полупустой. А может, и надо так? Они всего на одни сутки.       — Что тебе мешает? Ну я же вижу, что ты буксуешь, на месте топчешься, скоро дырку протопчешь, — Серёжа выдыхает мягче. — Ты о нем с такой нежностью говоришь, я прям вижу, как улыбаешься своей этой придурковатой влюблённой улыбкой, а как момент появляется, вот руку протяни и возьми, ты начинаешь себе пальцы заламывать и руки ломать ... Чё с тобой происходит-то? И, блин, приложи меня к уху, ненавижу свой голос со стороны слышать. Или ты занят?       — Угу, занят, — Арсений осматривает рюкзак и скидывает тот на пол, сам падая на кровать и таки прижимая телефон к уху. — Вещи собирал, мы в поход идём сегодня с группами. Меня сопровождающим-инструктором назначили ...       — Шаст идёт? — Матвиенко цепко выуживает нужную ниточку.       — Идёт, — Арс прикрывает глаза, уступая очередной волне боли сжать голову в свои металлические тиски.       — Арс ... — терпение Серёжи заслуживает памятника при жизни или хотя бы оставляет за Поповым должок. — Чего ты боишься?       — Наделать ошибок, — Арсений делает маленький шаг навстречу, на месте недавней пустыни пробивается росток конструктивизма.       — А ошибку для тебя, это ...       — Эмоции. Чувства. Опрометчивые поступки, на которые я ... — Арс закусывает губу. — На которые мы оба можем пойти под влиянием эмоций и чувств. Спонтанность. Смелость в момент, когда лучше бы взыграл страх и здравый смысл не позволил наломать дров. Импульсивность. И ...       — И? — Серёжа подсказывает мягко и вкрадчиво. Ниточка-то вертится, оплетая собой все, что так глубоко сидит в Попове и не показывается.       — Я не хочу в омут с головой, Сереж. Я боюсь потерять контроль ... Боюсь, что мы оба потеряем, — Арс замолкает, несколько раз моргает и заставляет себя дышать.       — Это называется любовь, Арс, — Серёжа пропускает две секунды прежде, чем ответить с улыбкой. — То, чего ты боишься. Эмоций и чувств, спонтанности и импульсивности, моментов и случайностей, когда ... Когда лишний раз пальцем шевелишь так, только чтобы чужой задеть. Когда все в твоих движениях пропитано желанием просто соприкоснуться, когда все, что ты делаешь — спектакль для одного, а ты — единственный актёр перед ним. Прима балерина, е-мае. Когда руки не отнимаешь и не отворачиваешься, когда в ответ теснее жмёшься и не дышишь, только для того, чтобы момент этот до дна просуществовать. А когда вспоминаешь, что дышать как бы надо, пытаешься это в унисон делать, чтобы на каждый вдох ближе, чтоб одним воздухом. Это любовь, Арсюх. Позволь себе ... Любить.       — Да ты философ ... — Арсений шмыгает носом и быстро-быстро моргает, сметая длинными ресницами влагу. Смеётся.       — Романтик, — деловито подчеркивает Матвиенко и смеются уже оба.       Группы собирались на плацу, сверяясь со списками. Выходить планировали в три часа, но судя по тому, как цыплятами-потеряшками бегали от одной группы к другой покемоны-новички, выход был обречён на опоздание.       После разговора с Серёжей Арсу стало чуточку легче, но слишком обнадёживать себя этим он не мог, да и не стал попусту, зная, что малейшее колебание ветра в его голове может спровоцировать очередной кардинальный переворот в восприятии ситуации, мыслей и чувств. Хотя, чувств вряд ли. Арсений наедине с самим собой уже смирился с тем, что его чувства, увы, необратимы. И раз уж их не убили полгода тишины и бездействия, значит, есть в них что-то особенное, что не стоит игнорировать и обесценивать.       Уже подходя к отдельной группе инструкторов, Арсений заметил высокую фигуру Шастуна. Тот стоял спиной и вряд ли мог его увидеть, но когда Арс обернулся в следующий раз, напоролся на встречный взгляд зелёных глаз.       Уголки губ сами дрогнули вверх, в голове на повторе зазвучали слова Серёжи, а что-то внутри приятно заворочалось, заставляя Арсения неопределённо отрывисто вздохнуть и придержать выдох до приятной тянущей боли в диафрагме.       Антон не хмурился, но и не улыбался, просто смотрел, а в последний момент перед тем, как его одернул Шеминов, привлекая внимание, таки успел коротко кивнуть и незаметно улыбнуться.       Доля секунды, а Арсению этого жеста хватает для того, чтобы позволить себе сделать шаг навстречу, пусть витиевато и совсем не так прямо, как Шастун, но все же лучше, чем отстаиваться в стороне или пятиться к краю.       В этом году группы раскидывали в произвольном порядке, важным оставалось количество и некая структурность, продуманная не просто так. А это означало, что группы будут сборной солянкой — от покемонов до матёрых спецов, и связующими звеньями обязательно должны выступать инструктор-сопровождающий и командир группы.       Тот шаг, на который Арсений решился, был, по его мнению, незначительным, но важным. Таким, какой Антон, быть может, и не заметит, не оценит, даже не поймёт, но Арс вышагивал к своей группе с высоко поднятой головой.       — Тох, айсберг прямо на сто восемьдесят ... — только и успевает усмехнуться Позов прежде, чем до галдящей ни о чем группы долетает приказ строиться и готовиться к выходу.       Антон толкается плечами с крепкими парнями по обе стороны от себя и слишком медленно встречает очевидный факт прямым и осознанным взглядом: Арс в этом году их инструктор-сопровождающий. И внутри все как-то ... Вертится, а Арсений вертится на месте прямо перед ним, сверяется со списками, о чём-то переговаривается с командиром, к слову, незнакомым Шасту, и самое главное, случайно или нет, но Арс ловит его взгляд и незаметно для всех, но не для него улыбается.       Маршрут в этом году выбрали откровенно ужасный, прям в списке ужасных он занимал бы главенствующую позицию, где-то на одном уровне с каким-то кругом ада.       От обычных тропинок до отсутствия их напрочь и через лес, обрубая ветки ручным топором. Прокладывая брёвна через овраги, спотыкаясь о корневища деревьев, мат через мат, но таки поднимаясь и упрямо топая вперёд под нытьё покемонов. В топь, в грязь, в болото, в брод, разве что не вплавь, до первой крови, когда Журавль слишком зло махнул топором, а какой-то мальчишка сзади не успел увернуться от ветки, прилетевшей не в бровь, а в глаз.       Мокрые, уставшие, но ещё живые. Антон почти не матерился, Дима напряжённо сопел рядом. Журавль не уставал проклинать Шеминова с самого утра и даже парочка километров по лесу никак не пошатнула его в святой вере в то, что Стас сука.       Арсений, как Шастун ласково подметил ещё в начале похода, пас покемонов сзади. Те канючили, падали, но поднимались, пока Арс прыгал с кочки на кочку, от одного вчерашнего студента к другому и успевал ещё о чём-то с ними болтать.       Антон несмешно пошутил о том, что он сейчас переломает этим кузнечикам ноги, чтобы они не тормозили группу и не забирали себе все внимание Арсения, но посмеялся только Дима и то как-то неискренне. Головой-то Шаст понимал, что они, как предупреждал Шем, не отдыхать ехали сюда, но душа требовала присутствия рядом Попова, уши горели от желания слышать его, а пальцы, хватаясь за очередную ветку, страдали от невозможности сжать плечи Арсения.       И пока лирику в сторону, учения в этом году и правда были какими-то особенно жесткими, накрученными едва ли не в два раза. Это было заметно в каждой новой капле пота на лбу и синяках на коленях, Антон не замечал, но от напряжения после ежедневных тренировок ныли мышцы, а Димка подмечал, что теория в этом году тоже труднее, объемы больше, а контроль строже. Какие-то странные дела творились, но пока у группы где-то в чаще леса были другие насущные проблемы. Утопленные рюкзаки со снаряжением, например.       — Пустите меня, я их щас торпедами на дно запущу доставать! — орал Журавль, пока его держали не семеро, но двое, а Позов просто тихо грустил, провожая рюкзаки на дно каждым пузырьком воздуха на поверхности воды.       — Тихо! Тихо, я сказал! Отставить ор! — командир был явно старой закалки, потому в сторону такой проблемы даже бровью не повёл, хотя те самые ловкачи-покемоны, которые неудачно поскользнулись и чуть не утонули вместе со снаряжением, смотрели из засады за Арсением виноватыми глазами.       — Тише ... — неслышно успокаивал Арс, оглядываясь на вчерашних студентов, и Антон внутри себя заходился в очередном приступе вселенской несправедливости и чуть-чуть ревности. Ладно, убийственной ревности.       — Всякое бывает, — подхватывал командир. — Главное, что души живы...       — Это не надолго! — сплевывал Журавль.       — Отставить! — командир жестко одергивал внимание на себя и группа затыкалась. — Палаток хватит. В тесноте да не в обиде, как говорится. Арсений Сергеич, определите, пожалуйста, спальные места всей группе. И отставить ныть. Ноги в руки и выше поднимаемся, там будет поляна, разобьём лагерь.       Арсений Сергеич кивком принимал приказ, улыбался вчерашним студентам и приободряюще хлопал каждого по плечу, а Антон силился отказаться от мысли, что пропажу сразу нескольких молодых не заметят.       Шутки шутками, а к вечеру все как-то замялось-забылось. Просто усталость брала своё и разбитый лагерь манил темнотой и теснотой палаток. Все равно, что спать на земле, все равно, что вместо двери — змейка, но после нескольких часов похода любое гнездо — благодать.       Ужин был скромным и быстро закончился, а огонь слишком приятно потрескивал, чтобы его сразу тушить. Потому, получив едва ли не благословение командира, «старшие» остались сидеть в кругу у огня, разливая по кружкам заначку Журавля. Тот оправдывался, мол, это исключительно в профилактических целях и никто особо не строил из себя моралиста.       Хотя Арс сегодня от спиртного отказался, грел руки о кружку с чаем и ютился на подстеленной на землю боевке, нарочно или нет, но чувствуя рядом Антона каждой клеточкой своего тела.       Тот, изможденный и вымученный не прогулкой по лесу, но добродетельностью Попова, таял от удовольствия на глазах, расплываясь в пьяной, но не от спирта, улыбке. Место рядом он занял сразу, а как поел и выпил, принял оборонительно-боевую позицию: опираясь руками о землю позади себя, одну руку от намеренно придвинул туда, дальше, как раз за спиной Арсения. И такой своей собственнической шалости был несказанно, просто бессовестно рад.       Пока Журавль травил какие-то байки и нашёл себе братьев по духу из областной бригады, Арсений глоток за глотком расслаблялся, сутулил плечи и клевал носом. Все реже смеялся, все чаще вообще зевал и непроизвольно дёргался, когда начинал засыпать, а тело одним сильным импульсом будило само себя.       Ночь становится холоднее, ладони на сырой земле не чувствуют перепада температур, да и Антон в целом слишком рад быть здесь и сейчас, чтобы заботиться о своём тепле, но когда Арс в очередной раз неуютно повёл плечами, нахмурился.       — Может, спать? — вопрос в суете десятка рассказов на фоне расслышал только тот, кому он и был адресован.       Арсений поправил на плечах куртку и обернулся к Шасту. Тот сонным не выглядел, да и замёрзшим тоже, но взгляд скользил поволокой беспокойства.       — Ты же не хочешь, — тихо отвечает Арс и не ошибается.       — Ты хочешь, — Антон равнодушно и слабо пожимает плечами и позволяет себе улыбнуться. — Ты в какой палатке?       — Провести хочешь? — Арс смущается, но это смущение уже совсем другое. Хитрое, лукавое. Шкодливое. Так дети смущаются, когда задумали что-то.       — Если ты хочешь, — Шаст кивает за своё плечо, где стройным полукругом разбиты палатки. — Ты в какой, кстати?       — В четвёртой, — Арсений таки дождался этого момента и не заметить это просто невозможно, а вот Антон на секунду подвисает, даже приоткрывает рот, но быстро щурится и, скользнув по губам кончиком языка, поджимает их.       Оба молчат, смотрят друг на друга за спинами и взглядами друзей и коллег, а где-то ещё потрескивает огонь и какой-то сверчок трещит в кустах. Воздух холодный, сентябрьский, но слишком свежий. Лесной. Чистый.       — Ох, Арсений ... — Антон выдыхает первым и поднимается на ноги, не нарушая момент, но развивая его. — Пойдём.       Они тихо прощаются и незаметно скрываются в палатке, шалостью Арсения — одной палатке на троих, только третий остался ещё у костра. Дима показался Арсу безопасным человеком.       Пусть в двухместной тесно, но зато тепло, и когда Арсений забирается в один из углов, благоразумно снимая только куртку и оставаясь в термалке, Антон следует его примеру. Правда, мешкает слишком долго прежде, чем прилечь рядом.       Арс не торопит, старательно изображает процесс гнездования, мнёт рюкзак под головой вместо подушки, ёрзает и ногами забавно перебирает, расстилая под собой спальник. Тот расстегнут и второй его частью укрываться можно, как одеялом, но Арсений слишком занят поиском наиболее удобного места и позы.       И все его шуршание прекращается, когда Антон ложится рядом. Поворачивается на бок, любуясь мелькающей перед глазами макушкой, но достойно выдерживая дистанцию между ними, как бы ни хотелось ближе, а все-таки ...       А всё-таки рука сама приподнимается, осторожно, боязливо тянется, чтобы приобнять, но сомнения цепляют запястья, оттягивают обратно, пока зубы терзают губы. Антон себя ненавидит за такой соблазн, ненавидит и Арсения, который ему этот самый соблазн обеспечил, но в момент, когда его рука практически возвращается на прежнее место, чужие пальцы цепляются кончиками, сплетаются между собой и рука Шастуна, оказавшись в таком приятном плену, уже невольно укладывается сверху на Арсения, приобнимая.       Арс дышит почти неслышно, а его пальцы слабеют, но не выпускают чужие. И Антона эта трепетность мучает до приятной дрожи, пока соблазн просто быть ближе не вытесняет все, что может этому помешать, в том числе и сантиметры злосчастной дистанции.       Шаст придвигается ближе, но медленно и поступательно, оставляя Арсу пространство для того, чтобы ускользнуть и тогда Антон больше не полезет. Но Арсений расслабленно выдыхает и сам жмётся спиной к его груди, плавно прилипая и поясницей к животу, и бёдрами к бёдрам. Шастун поджимает ноги, позволяя Арсу устроиться удобней и тот изворачивается, сплетая их между собой.       Трепетный. Уставший и замёрзший, совершенно не приспособленный к таким условиям, но упрямый. Сильный, но одновременно с этим такой слабый.       Антон проводит носом и приоткрытыми губами от загривка вверх по волосам к макушке, шумно вдыхает и несколько секунд не дышит, позволяя запаху впитаться в лёгкие. А тогда коротко целует и прижимается щекой, позволяя обоим заснуть.