Mit Dir Bin Ich Auch Allein

Почистив зубы в третий раз, Рихард уставился в подсвеченное зеркало над раковиной и задумался о том, что Тилль может заметить, что сегодня его уже дважды вырвало. В желудке ничего не осталось, он чувствовал слабость и нервозность, и если бы он не знал, как будет лучше, то взял бы огромную чашку чая, одеяло с подогревом и вызвал для Тилля такси. Его мучило искушение — но он не позволил искушению победить на этот раз. Конечно, он знал, что не болен. Просто у него был один из худших случаев нервного расстройства за всю его продолжительную жизнь. Что хорошего в том, чтобы играть перед тысячами людей, когда ты теряешь рассудок от перспективы встретить своего коллегу из аэропорта? Коллега, лучший друг… что-то ещё? Не надейся, идиот. Он скорчил гримасу, глядя на свое бледное и опухшее лицо, и недовольно взъерошил волосы. Сегодня они просто отказывались стоять. Сегодня наступило время дня для шапочки, и это требовало дополнительной порции подводки, иначе он мог бы стать поплавком, выброшенным на берег ещё в Мекленбурге. Он отвернулся от зеркала и позволил себе на секунду утонуть в жалости к себе. Он знал, что ведет себя нелепо. Тилль и раньше видел его в довольно компрометирующих ситуациях — и это включало в себя пробуждение в собственной рвоте, плохой секс в пьяном виде и практически все инфекционные заболевания, которые можно подхватить, путешествуя по миру. И всё же. Не слишком ли многого он просит, если хочет выглядеть нормально только сегодня? Тиллю понадобилось ровно два часа сорок семь минут после того, как они закончили разговор, чтобы написать ему номер рейса и время за три дня. Больше ничего. Тем не менее, Рихард знал, что он будет там. У этого человека были свои недостатки, но он никогда не нарушал своего слова — ни разу, когда принимал решение и брал на себя обязательства. Эти три дня Рихард провел в каком-то странном состоянии: не мог сосредоточиться, не мог усидеть на месте, не мог заснуть. Круспе хотел, чтобы Тилль увидел его жизнь, его квартиру и его город, потому что с тех пор, как он узнал, насколько тот был расстроен его переездом, мужчина чувствовал странный разрыв между тем, что Тилль так хорошо знал его жизнь, и тем, что Тилль не знал его самого. Он хотел провести время только с ним, без группы и её обязательств. Рихард боялся, что Тилль снова исчезнет в своих лесах и полях в одиночестве после того, как он оставил его наедине с разбитым сердцем в Словакии, и беспокоился о том, что они слишком отдалятся друг от друга, если не исправят то, что между ними было не так. Больше всего он хотел, чтобы всё это куда-то испарилось. Он хотел Тилля — и мог только надеяться, что Тилль изменил свое отношение к тому, что его хотят. Он посмотрел на часы. Двадцать минут. Двадцать минут до того момента, когда можно будет уйти и при этом прийти вовремя, а не просто позорно рано. Он пошел в спальню, покопался в шкафу в поисках своей любимой чёрной шапочки и снова проверил время. Восемнадцать минут. Семнадцать с половиной. Семнадцать. Как ни странно, когда пришло время, Рихард всё ещё чувствовал себя ошеломленным и как будто всё это произошло слишком неожиданно. На прилёте было полно людей, за которыми можно было спрятаться, но когда Тилль наконец появился между панелями из молочного стекла, отделявшими зону выдачи от таможни, у него не было и секунды, чтобы привыкнуть к мысли, что он его видит. Тилль заметил его сразу же, несмотря на то, что укрылся в нескольких шагах от остальных между двумя бетонными столбами. Их глаза встретились на расстоянии. Линдеманн замедлил шаг, а затем пошел дальше, быстрее, чем раньше. Он опустил взгляд, чему Рихард обрадовался, потому что не думал, что сможет выдержать близость длительного зрительного контакта. Его сердце билось где-то не там, где надо, громко и быстро, в странной нервной манере, которая, вероятно, была не совсем правильной — или здоровой. Он был ошеломлен, шум и запахи аэропорта давили на его мозг. Он на секунду зажмурил глаза в раздражении, а затем снова сосредоточился на человеке, пробирающемся к нему сквозь стену семей. Тилль выглядел так, словно пережил бурю, пробираясь через всех ожидающих и приветствующих друг друга людей. Он был одет во всё чёрное, воротник его куртки поднят против несуществующего ветра. Его тёмные волосы были убраны назад, но несколько прядей выбились из прически и свисали ему на лицо. Выражение лица было сдержанным и серьезным — такое же выражение было у него, когда он собирался выйти на сцену. Это было трудно прочитать, но в то же время присутствовало что-то знакомое и увиденное им раньше, и Рихард сразу же почувствовал себя немного лучше. Он не знал, как вести себя с Тиллем, когда тот был несчастен. Это он понимал и мог с этим согласиться. Тилль выглядел решительным, знакомым и немного неуправляемым. Он выглядел как дом. Рихард хотел попасть домой. Их взгляды снова встретились, когда Линдеманн оказался прямо перед ним, уронив свою сумку с вещами на землю. Рихард безмолвно умолял его не делать ситуацию неловкой. Его продолжало тошнить, он понятия не имел, как сделать всё правильно, а мягкая меланхолия в глазах Тилля вызвала в его груди что-то болезненное и интимное. Глаза заслезились. Он чувствовал себя потерянным в море. Тилль, казалось, всё понимал. На долю секунды он выглядел неуверенным и застенчивым, но затем выпятил подбородок и заключил его в теплые объятия. Рихард немного покачнулся, не в силах по какой-то причине поднять руки, и решил прильнуть к нему в ответ. Тилль легко принял его вес, приняв удар с непоколебимостью старого дуба. Он чувствовал себя защищенным от непогоды и сильным, а его руки вокруг Круспе напоминали якорь, который защитит от любой волны, которая накатит, чтобы унести его прочь.       — Хей, — голос Тилля звучал мягко ему в ухо. Рихард был в безопасности. Они оставались в таком положении еще долгое время, но Рихарду было всё равно. Он сосредоточился на вздымающейся и опадающей груди мужчины и позволил звуку его сердцебиения успокоить себя, пока голова больше не перестала кружиться. Возможно, оно было немного быстрым, но звучало как надёжная ритмичная машина. Бум-бум. Бум-бум. Бум-бум. Может быть, однажды он сможет написать музыку на этот мотив. Тилль двинулся первым. Он осторожно взял его за плечи и немного отодвинул, прижав руки, чтобы поддержать тело. Рихард пристально посмотрел на его грудь.       — Ты выглядишь немного зелёным, — заметил Тилль с намёком на улыбку в голосе.       — Я абсолютно точно успел пиздец как обосраться, — пробурчал Рихард, и ему захотелось удариться головой о ближайшую стену. Это определенно было не первое, что он хотел ему сказать.       — Хм… Тилль поднял руку с плеча и откинул прядь волос назад под шапку Рихарда. Это не очень помогло ему почувствовать себя более уверенно.       — Мне тоже страшно, — признался он. Его рука осталась на чужой щеке и мягко заставила поднять глаза на себя. Он внимательно изучал лицо Круспе, и тот немного съежился под пристальным вниманием. Что не так с моим лицом?! Большой палец Тилля нежно погладил чувствительную кожу под его глазами, а затем снова опустил руку на плечо.       — Не принимаешь наркотики? — спросил вокалист, пристально глядя на него. Рихард пожал плечами и избегал встречаться с ним взглядом. Стыд скопился у него в животе, и он ненавидел себя за то, что был человеком, которого нужно спрашивать о чём-то подобном.       — Это зависит от того, как ты классифицируешь американские витаминные таблетки. Тилль хмыкнул и притянул его обратно в объятия. На этот раз Рихарду удалось слабо обхватить его за талию и зарыться лицом в чёрный свитер Тилля, вдыхая запах кожи, мыла и чего-то, что могло быть морской солью и шалфеем. Щетинистый подбородок Линдеманна царапнул его щеку, и странное ощущение неожиданно ударило его в живот. Ему захотелось ещё.       — Я рад, — пробормотал Тилль. — Я правда волновался за тебя. В машине стало очевидно, что Тилль тоже нервничает. Рихард немного успокоился, почувствовав облегчение от того, что они, похоже, нашли способ быть рядом друг с другом достаточно легко, а езда по полуденному нью-йоркскому трафику отняла достаточно концентрации, чтобы отвлечь от чувства тошноты. Тилль смотрел в окно на фасады из стекла и стали снаружи и выстукивал ногами неровные ритмы. Тап-тап-тап. Тап. Та-та-тап. Тата-та-тап. Мужчину это успокаивало, но звук раздражал и со временем всё больше и больше заползал в перегруженный мозг Рихарда, пока наконец не надоел ему. На следующем светофоре он протянул руку и надавил Тиллю на ногу, заставляя его замереть.       — Шнайдер надрал бы тебе задницу.       — Извини. Это прозвучало по-овечьи. Рихард улыбнулся, несмотря на свою реакцию, и немного ослабил давление. Рука Тилля была теплой и шершавой под его ладонью, и ему хотелось продолжать слегка прикасаться к ней, что он и сделал. Уголком глаза он уловил, что Тилль смотрит на него. В конечном итоге Рихард поборол страх и переплел их пальцы.       — Разве тебе не нужны руки, чтобы вести машину? — Тилль осуждающе посмотрел на него и скептически наблюдал, как мужчина едет дальше после того, как свет переключился на зелёный. Его большой палец нежно погладил тыльную сторону руки Рихарда.       — Автоматическая коробка передач. Тилль покачал головой и пробормотал что-то, подозрительно похожее на пренебрежительное «американцы». Рихард рассмеялся:       — Добро пожаловать в Нью-Йорк.       — Я думаю, ты всё ещё должен держать обе руки на руле.       — Отлично, — сказал Рихард и убрал руку, с удовлетворением отметив секундное сопротивление Тилля против того, чтобы отпустить её. — Если ты этого хочешь. Тилль глубже погрузился в своё кресло, зажав руки между ног. Он угрюмо уставился на дорогу впереди.       — Не совсем, — пробормотал он себе под нос. Рихард улыбнулся ему, и тот отвернулся. На девяносто девять процентов присутствовала уверенность, что он тоже улыбается. Войдя в свою квартиру, Рихард снова вышел из себя. Ему вдруг стало очень интересно, как выглядит это запущенное многоквартирное здание, хотя за те деньги, которые он потратил там, в Берлине, он мог бы купить целый дом. Он стал отчетливо осознавать, насколько глупым и перегруженным был его чёрный кожаный диван или ковёр с серебряными вышитыми вставками перед ним. Он не думал, что Тилль оценит его кухню из нержавеющей стали, сделанную на заказ. Внезапно вспомнив выброшенную Тиллем золотую пластинку Mutter, он ожидал, что тот покачает головой, глядя на тщательно распределённые памятные вещи группы на самой большой стене в гостиной. Обычно он гордился своим маленьким уголком мира. Он создал его сам, из неудач и стыда, и тот принадлежал ему и только ему. Он гордился видом на небо от пола до потолка в своей спальне и своей хорошо оборудованной маленькой студией. Но сегодня Рихард подумал об уютном доме Тилля или диком саде Шнайдера, и вдруг его маленький уголок показался ему показушным и претенциозным. Отголосок мечты рок-звезды, построенный человеком, который не имел права так себя называть. Он смотрел, как Тилль снимает ботинки и медленно пробирается в гостиную, и сердце предательски сжалось. Было странно видеть его здесь, его присутствие казалось слишком большим для этой городской квартиры.       — Что думаешь? — прохрипел мужчина, не выдержав молчания после того, как Тилль несколько минут изучал фотографии на стене. Тилль шагнул к окну и заиграл на струнах акустической гитары, стоявшей на подставке рядом с ним. Она была старой — на ней Рихард играл ещё до того, как обрушилась стена. Звучала она ужасно, и он сохранил её только потому… потому что. Ему было интересно, узнает ли её Тилль.       — Это очень по-твоему, — просто сказал Тилль, его голос звучал нежно и тепло. — Боже, не могу поверить, что ты всё ещё держишь эту старую вещь настроенной. Рихард начал готовить, пока Тилль принимал душ, чтобы избавиться от «дорожной гадости», как он её называл. Мужчина приготовил пасту из морепродуктов с моллюсками. Он специально выбрал это блюдо, потому что его было очень трудно испортить даже в стрессовой ситуации, и оно всё равно могло произвести такое себе впечатление, если он сам приготовит пасту и купит лучших моллюсков в ресторане «У Дориана». Оно прекрасно сочеталось с его любимым белым вином, и, что самое главное, Тиллю оно нравилось. Он как раз закончил резать лук и начал прогонять тесто для пасты через машинку, когда вернулся Тилль, с мокрыми волосами, одетый в тренировочные штаны и светло-серую рубашку. Он был босиком и выглядел так хорошо, что Рихард почувствовал накрывающую волну обожания по отношению к нему и задавался вопросом, когда ему снова разрешат почувствовать то тело. Тилль прислонился спиной к кухонной стойке и наблюдал за его работой, скрестив руки и стесняясь, и всё, чего Рихард хотел — чтобы это напряжение закончилось. Он желал, чтобы что-то, что угодно, произошло, и в то же время боялся этого и тосковал по незамысловатому прошлому, в существовании которого он даже не был уверен.       — Ты можешь принести вино? — спросил он, чтобы сказать хоть что-то, и указал на полку с бутылками слева от себя. — В дальнем левом шкафу есть бокалы. Он продолжал работать над пастой, аккуратно складывая каждую порцию свеженарезанных макарон в небольшие кучки и присыпая их мукой. Тилль попросил штопор для бутылок и налил им обоим по стакану, после чего вернулся на прежнее место. Рихард смахнул оставшуюся муку и отодвинул машинку для приготовления макарон с дороги.       — Ты пялишься.       — Кажется, я давно не видел, как ты готовишь, — ответил ему Тилль и отставил свой пустой стакан.       — Это… — «неправда», хотел сказать Рихард, но не сказал. Он попытался вспомнить, когда готовил в последний раз, и не смог вспомнить. Господи Иисусе. Тилль, вероятно, был прав. — …странно, — полусерьёзно исправился он на ходу.       — Раньше ты постоянно делал это для нас. В голосе Линдеманна звучала тоска, подумал Рихард с досадой.       — Наверное, так сложилась жизнь, — мягко ответил он. На самом деле он не думал, что это так уж важно. Он же не был каким-то заблудшим кулинарным вундеркиндом.       — Наверное, — повторил Тилль, уставившись в пол. Он выглядел грустным. Рихард смыл муку со своих рук и налил Тиллю ещё один бокал вина, после чего взял свой.       — Выпьем? — он попытался поднять настроение. Тилль заколебался, но затем со звоном столкнул бокал с его бокалом, и звук прозвучал в комнате некомфортно громко. Они выпили молча, и Рихард продолжил готовить.       — Рихард, как это всё произошло с нами? — Тилль сделал размашистое движение рукой, каким-то образом охватывая пространство между ними, рамы на стене и город за окном. Они не просто годами не готовили вместе, с удивлением понял Рихард. Они также сто лет не разговаривали. Было много разговоров в две тысячи первом и втором годах. Но с тех пор… жизнь шла своим чередом. Он понятия не имел, где Тилль оставил свою голову, о чём тот думал, что чувствовал. Он был так занят… чем? Копанием в себе? Отказом от наркотиков? Поиском способов снова играть музыку, не ненавидя её? Наслаждаться энергией города, расположенного в полумире от него? Тилль всегда чувствовал себя таким стабильным дома. Как что-то, куда он всегда может вернуться и что будет точно таким же. Но что, если это не так? Что если это был еще один способ, с помощью которого он принимал его как должное…       — Ты когда-нибудь жалел об этом? — тихо спросил Рихард, борясь с острым уколом совести. Тилль пожал плечами, уставившись в пол.       — Иногда я думаю, да. Я никогда не был создан для этой… шумной жизни. Думаю, я просто… каким-то образом наткнулся на неё. Я мог бы быть кем угодно другим и, наверное, остался бы доволен. Но потом я вспоминаю все места, которые мне удаётся видеть своими глазами, все вещи, которые мне удаётся сделать… и как мне чертовски повезло. Легко влюбиться во всё это. Я бы не хотел от этого отказываться, но иногда это кажется мне таким странным, и именно тогда я испытываю сожаление.       — Для Раммштайн не могло быть никого другого, — убеждённо сказал Рихард. Ему было как-то грустно. Это было не совсем то, что он хотел услышать. Тилль пожал плечами, как всегда не желая принимать этот комплимент:       — А ты? Рихард выложил моллюсков на шипящую сковороду и накрыл стеклянной крышкой.       — Иногда я ненавижу то, что мы делаем, — честно признался он. — Я ненавижу наркотики, цирк, бесконечные дни, когда ничего не происходит, а потом жизнь, уместившуюся в два часа… но… Я никогда не смог бы быть кем-то другим. Я думаю, что альтернативой для меня было бы безуспешное занятие тем же самым, так что это определенно предпочтительнее. Так что нет. Я никогда не жалею об этом.       — Я рад, — искренне сказал Тилль. Рихард пожал плечами. Какая-то мысль засела на краю его сознания и ещё больше испортила ему настроение. Он с тревогой проверил своих моллюсков, но они ещё не открылись. Что, если они все сгнили?! Когда он наконец смог сформулировать, что именно его беспокоит, его охватил ужас.       — Тилль, — сказал он тихо, — ты обижаешься на меня за то, что я втянул тебя в это? Ну, знаешь, за то, что я заставил тебя петь? — он едва узнал свой собственный голос. Тилль вскинул голову.       — Что?! Ты так думаешь?! Рихард продолжал проверять свою кастрюлю. Они всё ещё не открываются!!!       — Это пришло мне в голову только сейчас, — выдавил он, — но это имело бы смысл…       — Нет, — решительно бросил Тилль. — Нет, пожалуйста, никогда так не думай. Боже, Рихард, конечно, нет!!! Рихард кивнул. Он верил ему. Облегчение пришло и быстро прошло, а потом осталось то же старое раздражение, которое мучило его весь тур. Что же это такое? Почему это было так тяжело. Почему они сейчас не смеются и не говорят о вине, не дерутся из-за этих чёртовых моллюсков, которые не открываются! Линдеманн должен был сказать ему, что он слишком нетерпелив, а он возразил бы, что купил их настолько поздно, что они могли испортиться, а Тилль назвал бы его параноиком, а потом обнял бы сзади и поцеловал в висок, или взъерошил бы ему волосы, и через несколько минут всё вернулось бы в порядок. Внезапные слёзы ужалили его глаза, горячие, болезненные и совсем то, которые было совсем некстати. Конечно, ему действительно нужно было выставить себя ещё большим дураком, плача из-за того, о чём они ещё даже не говорили, или из-за дерьма, которое было только в его голове, или из-за его еды, которая не удалась, или из-за чего-то ещё, что он не мог контролировать. Он пригнул голову, чтобы спрятать их, но знал, что Тилль уже увидел.       — Шолле. Умиротворяющий голос был так близко, а плеча коснулась тёплая, тяжелая рукой.       — Давай поговорим завтра. Хорошо? Я не спал уже двадцать два часа. Давай просто поедим, посмотрим фильм и хоть немного не будем волноваться. Рихард снова кивнул и поспешил вытереть глаза. Он был слишком согласен с этим, но просто не мог остановиться и сделать это.       — Ты хотя бы поцелуешь меня? — спросил он и неуверенно ткнул пальцем в моллюсков на сковороде. Раковины с грохотом ударялись о чугун. — Пожалуйста, — угрюмо добавил он в конце концов лишь потому, что хотел оставаться вежливым и не требовать чего-то, даже если ему казалось, что он это заслужил. Круспе хотел отступить почти сразу после того, как сказал это, потому что в течение нескольких секунд казалось, что Тилль никак не отреагирует. Но тут сильная рука обхватила его за талию и оттолкнула от плиты. Тилль запустил два пальца под его шапочку и тихонько потрепал его по волосам. Он был так близко.       — Можно я сниму её, пожалуйста? Рихард беззвучно кивнул и закрыл глаза. Тилль освободил его волосы и провёл по ним пальцами, разделяя короткие пряди упрямого беспорядка, придавая сравнительный вид какого-никакого порядка, потом разъединил ещё один участок и погладил его затылок. А после притянул к себе. Это было идеально. Первый раз, когда он поцеловал его в ту ночь, был таким сладким, но мужчина тогда выпил, иначе бы слишком боялся, что Тилль сбросит его с кровати. Второй раз, во время той ужасной ссоры, наполнен обидой и гневом. Это было идеально. Это случилось так по-глупому идеально, что казалось, будто ничего не происходит на самом деле. Такого с ним никогда не случалось. Рот Тилля был тёплым и таким мягким, и Рихард почувствовал вкус вина, которое так тщательно выбирал для сегодняшнего дня. Он позволил ему присосаться к своим губам, провести по внутренней стороне щёк и поделиться воздухом, и он был благосклонен. Тилль не давил и не тянул его слишком сильно, он был в самый раз. Обнимая его, одной рукой гладя по волосам, другой вытирая капающие слёзы, и заботился о нём, не раня гордость Рихарда жалким поцелуем. Он был добр, и это компенсировало многое, что стоило бы компенсировать. Рихард очнулся от своего неподвижного блаженства, когда Тилль начал отстраняться, и схватился за него, цепляясь рукой за талию, чтобы удержать его рядом. Тилль потакал ему, улыбаясь прямо в губы, опустив руку на поясницу и целуя до тех пор, пока ему не захотелось выйти на воздух. Линдеманн положил голову ему на плечо, не позволяя видеть своё лицо, но его дыхание тоже участилось.       — Ты должен проверить, что там с едой.       — Прости, что я такой хреновый, — хрипло сказал Рихард.       — Спокойные моря скучны, Рихард, — загадочно ответил Тилль. — Проверь моллюсков. Я уверен, что они уже готовы. Так и было. Они ели во вновь обретённой, лёгкой тишине. Тилль с удовольствием жевал макароны, на его щеках выступили красные пятна, а на лице появилась крошечная, космическая улыбка, в то время как Рихард ковырялся в своей тарелке, всё ещё не будучи до конца уверенным, справится ли его желудок с едой, пока он занят бабочками. Тилль принялся за второе, а затем доел наполовину опустошенную тарелку Рихарда, потому что «я не позволю тебе потратить это впустую». Они разделили вторую бутылку вина и смотрели, как солнце садится за горизонт, а городские огни пробиваются сквозь окно гостиной, пока зевота Тилля не стала слишком назойливой, и Рихард отправил его спать.       — Всё равно из спальни вид лучше. Я немного приведу себя в порядок, а потом приду к тебе. Он запнулся на своей мысли. Боже, Рихард, ты такой нелепый идиот.       — Я имею в виду. Если ты не возражаешь?.. У меня есть комната для гостей. Она немного дерьмовая и маленькая, но… Тилль бросил на него мрачный взгляд, полный неверия, и без слов поцеловал в щёку.