…
В иллюзорных мирах тоже хорошо живется. Что значит тоже?.. Вдруг мир Юнги тоже иллюзорный, вдруг все миры иллюзорны? Никто ведь не знает, как на самом деле выглядит реальность, она у всех своя. У каждого глаза хоть и устроены одинаково, но видят по-разному. Нет ни одного похожего мира… И каждый видит то, что хочет видеть. Каждый сам создает свою реальность. И по сути ведь… неизвестно, что такое реальность. Юнги отворачивается от препода и кладет щеку на положенные перед собой руки. Вселенная настолько огромная, великая, безграничная. Наше сознание никогда не будет в состоянии ее понять. То, что есть: моральные ценности, государство, законы, отношения, мировоззрение и тому подобное — все это границы вселенной, которые построил человеческий разум в попытке хоть как-то познать необъятный мир, в который он попал. Чем больше границ в человеке, тем более нормальным он кажется. Он следует закону, он следует общепринятой морали, создает традиционную модель семьи, ходит на стабильную работу, одевается в ту же одежду, что и остальное большинство. Его ограниченность позволяет ему органичнее вписаться в общество. Или в стадо. Потому что стремление стать таким, как все, создать себе побольше границ, закрасить отблески других цветов серым и слиться с толпой — желания чисто стадные. А вот люди, которые прогуливают школу, любят тех, кого хотят любить, уважают тех, кого считают достойными уважения, ставят под сомнения слова людей независимо от их статуса и возраста, одеваются ярко, привлекая внимание, ломают стереотипы, гендерные в том числе, не боятся показывать свои эмоции, не желают гнуть спину на нелюбимой работе ради денег, не боятся уйти, если хотят уйти и так далее. Не всё в совокупности, конечно… Такие люди ломают свои рамки и ломают рамки общественности. Да, за этим всегда следует расплата. Что такое один человек против миллиардов? Да ничто. Его будут ломать. Кто-то будет стойко выдерживать, а кто-то будет сломан, но в конечном итоге никто не выиграет. Ведь человек без границ менее защищен… — Эй, Шуга-бой! Прозвище отстойное, конечно… Юнги поднимает полусонные глаза на источник звука. — Пара кончилась, ты хоть вид делай, что существуешь, — Хосок потянул Юнги за рукав толстовки. — Пойдем в библиотеку, поедим. Кому-то может показаться странным, что вместо столовой они ели в библиотеке, но тем, кто знает Юнги, это, наоборот, покажется даже очевидным. В библиотеке тихо, в библиотеке книги, в библиотеке есть уединенное место, куда обычно никто не заходит. В этом месте в окнах кое-где обычные стекла заменены на цветные. От этого заброшенный уголок за стеллажами книг по философии и религии кажется каким-то волшебным. Холодный американо и сэндвич. Прекрасно. Хоть что-то хорошее, помимо этого придурка с вечно хорошим настроением. На самом деле хорошо, что Хосок рядом. Без него Юнги бы ходил неприкаянной душой на лекции и практики, защищаясь от людей апатичным видом и капюшоном. Потом он и вовсе перестал бы на них ходить. А потом… Черт знает, что потом. Все, что угодно… Его ничего не держит. Не держало бы, если бы не Хосок. И Намджун. — День добрый, мои любимые задницы, путающие столовую и библиотеку. — Как всегда очарователен: рубашка, классические брюки, вязанная жилетка, очки, идеально уложенные волосы, чистые туфли. Умничка по имени Ким Намджун. Как вообще так произошло, что он дружит с Хосоком, чья кофта пестрит улыбающимися цветочками с разноцветными лепестками, у которого истоптанные кеды, все еще ярко-красные, с разными шнурками, и штаны-мешки со всевозможными резинками, цепочками, крючочками, брелочками, платочками и остальной мишурой; и с Юнги, чей гардероб никогда не видел вещей не черного или не синего цвета? И всё оверсайз, в котором можно утонуть. — Намфджун-а! — Хосок обнимает его за шею крепко-крепко, с набитыми щеками говоря, как он рад его видеть. — Пвеквфасно выглядипфш! — А ты, как всегда, даже не вспоминаешь о манерах, — усмехается тот. — Юнги-хен? — И тебе не хворать. Как там твой…? — Проект? Да. Проект. — Скоро понесу в издательство. — Ямочки. — И наконец уже разрешишь прочитать? — Я подумаю, хен. Они с Хосоком радостно рассмеялись. Юнги отхлебнул еще кофе. Конечно, он даст ему прочитать свой детектив. Кто же упустит возможность поделиться творчеством, которым гордишься. — Надеюсь, там нет любовной линии. — А что, если есть, хен? — Меня стошнит. — О-о-о, Юнги-хен такой чувствительный, — Хосок, откусывая сэндвич и приобнимая Намджуна, подстроился под шарманку. — Завали. И они, посмеявшись, отстали, начав говорить о другом. Для Юнги тема отношений, любви, всяких вот лобызаний никогда не была понятной. Секс — да. Здесь все понятно. Секс без обязательств — вот, чем он мог заниматься. Любовь? Он даже не знает, что это… и не особо верит, что кто-то способен его полюбить. Да, банальщина. Но Юнги сложно любить. Он не умеет говорить о своих чувствах, у него комплексы, хотя, у кого их нет, он не уверен в себе и из-за этого ведет себя то слишком самонадеянно и внешне высокомерно, то закрыто и прячась от всех. Черный балахон, сигареты, случайные люди по ночам, виски, успокоительное, зарытая в неуверенности и глупых страхах мечта. Ну и кому нужен такой набор? Продается за бесценок. Чуть ли не даром, бери не хочу. — Продается… — хмыкнул себе под нос Юнги. Никто его не услышал.…
Тишина. Наконец-то тишина. И сигареты. Ветви деревьев, черные, узором напоминающие вены, выделялись в теплом свете фонарей, царапали его мягкость и рассеянность. Распахнутая куртка, развевающийся на ветру шарф, черная сигарета меж двух пальцев. Хочется не романтизировать курение, но у Юнги не получается. Дым красивый, вкусный, желанный, успокаивающий, обволакивающий. Вниз по широкой тропинке, покрытой снегом и льдом. Юнги иногда поскальзывается, но не падает, держится. Видимо, за сигарету — больше не за что. Людей на улице уже почти нет — и слава всем богам — никого видеть не хочется. Двенадцать ночи. Лучшее время зимой. Именно в этом часу небо становится темно-темно-синим, глубоким. Цвета индиго. Самый любимый цвет Юнги. На самом деле зимой небо никогда не бывает черным, только темно-синим. И это прекрасно. В свете фонаря красиво мерцают сугробы. Холодно, тихо, спокойно. Наконец-то. «Посмотри на меня, я не в силах, Раскромсай мое тело на части. Я в порезах, ожогах погряз весь, И я в страхах своих погряз… Посмотри на меня, я потерян, Раскроши мне сознание словом. В своем мраке и грязи погряз весь, И я в страхах своих погряз…» Чистая импровизация, ночью приходит. Хотя эта не особо удачная… Но к черту ее, какая разница? Юнги все равно не собирался записывать. Вдох. Выдох. Дым в темноту. Так спокойно. Наконец-то. Ноги сами куда-то ведут, и Юнги с легким сожалением понимает куда. Снова в постель к какому-то человеку, который снова будет трогать его своими липкими, или сухими, руками, который снова будет целовать его безответные губы, который снова и снова будет разрушать его сегодня ночью. И слава всем богам. Самому себя разрушать уже нет сил.