…
— Юнги! Сонный взгляд скользнул на Сокджина. — Твой телефон уже третий раз звонит, возьми, что ли. Нехотя он взял стоящий на вибрации гаджет. «Намджун». Юнги коротко вздохнул. — Да, алло. — Брат, я тебе сколько звонить должен? Спишь, что ли? — Чего хотел? — Я принес тебе книгу, а ты на пары не пошел. Заболел? — Зачем он спрашивает, если знает ответ? — Нет. — А что тогда? — Зачем он спрашивает? — Намджун, оставь меня в покое, эти пары мне сдались как запасное колесо кораблю. — Хах, вот это сравнения. — На том конце провода послышалось шуршание. — А-а-а, Юнги? — М? — В сон действительно тянет… — Завтра четверг, ты помнишь? — И? — У тебя есть планы? — Черт возьми, Намджун, что с тобой сегодня, мы же идем на концерт, нет? — Да, Хосок, он идет, он помнит, все? — В трубке послышалось радостное пищание. Ясно. — Юнги, я занесу тебе книгу после пар, идет? — Да, — помолчав немного, он добавил: — Спасибо. — Бывай.…
Неразрывная связь противоположностей, и в этой связи кроется настоящая всемогущая сила.…
Возвышаясь на высоте, словно маленький божок. На самом деле всего лишь самое высокое место в автобусе. Юнги сказали приехать к шести часам, и он уже немного запаздывал. Это было неприятно, опаздывать почему-то не хотелось. Хотелось выпить. Благо после концерта богема артистов едет в бар. Юнги поедет тоже, с ними или без них. Контрасты сливаются воедино, создавая неразрывное, искрящееся жизнью звездное полотно. Бог — это Смерть, Рабство — это Закон, Свобода — это Иллюзия. Убийство — это Благо. Что с Юнги сегодня такое? Сам не свой. Даже философия и та странная. Надо бы ее записать, видимо, подсознание что-то хочет сказать ему. Что вообще все это значит? Бог — это Смерть… Юнги почему-то представился необъятный космос, в котором триллионы галактик, звезд, планет, квазаров, черных дыр, взрывов сверхновых, образование новых. Космос, в котором существует жизнь, но в котором по сути нет кислорода. Мозг, это что, все просто красивые слова или всё-таки в них есть смысл? У Юнги нет ответа. Бог — это Смерть. Если остальное все более-менее понятно, то именно это все же смущает. Непонятно. Может быть, не Бог — это Смерть, а Смерть — это Бог? Ведь, по сути, именно смерть придает жизни ценность и именно она так пугает людей. Она неизведанная, никто не видел ее лица, но все знают, что она существует. Мир по ту сторону вызывает благоговение и ужас. Прекрасное смешение. Разве не так должны относиться к Богу? Наверное, не так. К Богу нужно относиться с уважением и любовью, наверное. Но ведь смерть может быть и освобождением, недаром многие люди прибегают к ней, когда в жизни все невообразимо сложно. Когда жить становится невыносимо. Смерть — это Спасение? В какой-то степени. Люди теряют разум от осознания бессмысленности жизни, но лишь стоит вспомнить о смерти, как жизнь вдруг начинает иметь вес, даже самые маленькие ее детали. А Спасение есть Бог, если верить представлениям людей о нем. Он освободит. Смерть — это Свобода? Но ведь Свобода — это Иллюзия. Быть может, Смерть — тоже Иллюзия? Никто не знает, что происходит, когда душа покидает тело. Может быть, души действительно бессмертны. Тогда Смерть — это Иллюзия. Смерть — это Свобода. Смерть — это Бог. Телефон зазвонил. — Юнги! — Хосок. — Да. — Где ты едешь? — Не знаю, я задумался. — Черт, Намджун, я же тебе говорил, самостоятельно он не доедет никогда в жизни. Юнги, посмотри на табло автобуса, на нем пишут, какая остановка следующая. — Студенческий проезд. — Отлично! Ты не проехал, значит, еще успеешь. Следующая остановка будет «Театральная улица». На ней выходи и позвони мне, я скажу, куда идти. — Окей.…
Здание университета Чимина выглядело внушительно. Красивое, с колоннами, высокое. На дверях лепнина, изображающая лозу и виноград. Мраморные плиты под ногами, позолоченные резные рамки зеркал. Будто в театр вошел или в прихожую поместья какого-нибудь графа. С высоченных потолков глазели белолицые ангелы, прикрытые лишь листьями винограда и кое-где каменной тканью. Но по этому искусственному раю сновали кругом далеко не ангельского вида люди. Разноцветные волосы, татуировки, пирсинги, всевозможные стили одежды, у кого-то играла музыка в колонке, кто-то протискивался сквозь толпу с огромным полотном, накрытым тряпкой, кто-то тащил инструменты, кто-то в углу повторял хореографию, лениво что-то вертя руками в воздухе и смотря куда-то вверх и вправо с потерянным видом, видимо, вспоминая движения. Интересно, они вообще помнят, что у них сегодня концерт? Или они у них проходят так часто, что стали уже обыденностью? У гардероба стоял Хосок. Он ничем не выделялся среди остальных, словно тут и родился вообще. Красные волосы торчали из-под панамки, одежда оверсайз, разрисованная граффити, кеды, один желтый, другой красный. Умеет эффектно одеться. Хотя стиль Намджуна Юнги нравился больше. — Юнги-и-я! — широченная улыбка от ушей блистала солнцем. — Да, Хосок, — буркнул Юнги, будучи зажатым в тиски разноцветных объятий. На нем самом, к слову, были его единственные штаны, черные кеды и черный свитер. Ничего нового. Зато он причесался, тщательно проследил, чтобы нигде ничего не торчало. И стащил у Сокджина тональник, чтобы немного закрасить свои синяки под глазами. Тон отличался от того, что был нужен и, возможно, смотрелся желтее, чем кожа Юнги, но тот надеялся, что это не так видно. Хотя не все ли, собственно, равно? Он всего лишь зритель. Непонятно, правда, почему его вообще позвали, но да ладно. В зале ребята выбрали места прямо посередине, чтобы было лучше видно сцену и звук шел более качественный, не искаженный пространством. Юнги эта идея пришлась не по вкусу, он не любил быть в центре, но сегодня он решил просто последовать за Хосоком. Намджун уже сидел в мягком кресле, сторожа их места. Как всегда прекрасен: отглаженные брюки в клетку и простая однотонная рубашка с подвернутыми рукавами, красивые туфли, уложенная прическа с небрежно лежащей прядью. На самом деле она специально так лежит, Юнги знает, Намджун никогда ничего не делает случайно. До концерта еще десять минут, и Юнги надо покурить. Срочно надо покурить. От чего-то он нервничал, но сам не мог понять почему. Вроде и выступает не он, вроде и не знает он там никого, вроде просто знай себе сиди и хлопай. Но почему-то страшно. Поэтому надо покурить, снять стресс.…
«Мы творим богов и боремся с ними, и они благословляют нас». Дорогой Гессе, что же ты имеешь в виду? Юнги поджёг кончик сигареты и затянулся. Может быть, не Смерть — это Бог? Может быть, Бог — это границы, те самые границы сознания? Именно мы их творим и именно мы с ними боремся, ведь сама наша суть, как бы мы этого не отрицали, стремится к бесконечности. Но что же тогда делать с благословлением? Возможно, границы это спасение от безумия, и именно в этом состоит их благословление. Хотя кто сказал, что бесконечность — это безумие? Кто сказал, что с разрушением границ все более безумным становится человек? Может быть, Бог — это все же Смерть. Ведь границы ограничивают Жизнь. А Жизнь — это Бесконечность. Границы равносильны срезанию стрел у цветов. Они не смогут разрастись в Бесконечность, как к тому стремятся. И что же такое сотворенные нами боги? Смерть или благословление… Благословление на что, черт возьми? Даже если границы — это спасение от безумия, на что, по сути, они могут благословить? Если они спасают человека, ограничивая жизнь — ведь если жизни слишком много, человек теряется в ней и начинает видеть то, чего в обычной человеческой реальности не существует; он страдает, его пугают видения, которые возникают вместе с раздроблением границ — если они спасают от безумия, которое для человека равносильно пытке, то на что они благословляют? Может быть, на саму жизнь? Может быть, Смерть — это Бог и Границы — это Бог. Может быть, Бог многогранен и многолик. Смерть придает Жизни смысл и цену, Границы не позволяют Жизни отобрать у человека Разум. Наверно, это и есть Бог. А что еще такое Бог?…
Когда Юнги, задумавшись и скурив сразу три сигареты, вернулся в зал, концерт уже начался и кто-то уже выступал. Место с краю было свободно и, чтобы не мешать людям смотреть концерт и самому не чувствовать себя некомфортно, пробираясь меж чужих коленей, он занял его. Признаться, он был этому даже рад. Сидеть в центре противоречило всей его натуре. Шло хореографическое отделение. Пока было не очень интересно, но стоит отметить, все выглядело очень профессионально. Недочетов, которые бы привлекали внимания, не было, глаз отдыхал и внутренний перфекционист наслаждался отточенностью и синхронностью движений. Но спустя пару номеров Юнги увидел Чимина. Сердце забилось быстрее, хотя Юнги этого не заметил. А если бы и заметил, то списал бы на достаточно подвижный темп музыки, под которую двигались танцоры. Признаться, Юнги чувствовал нетерпение. Ему хотелось увидеть, как танцует Чимин, в чем его сила, в чем его слабости, но тот пока просто стоял за кулисой. Юнги с его места было видно его затемненное лицо. Оно было сосредоточенно, рот будто считал восьмерки, лоб был нахмурен и тверд. Видимо, скоро его выход. Юнги ждал когда же. И вот, наконец, с двух кулис к танцующим добавилось два человека. Они вышли в центр, словно оттеснив остальных танцоров к задней стенке сцены. Это было хип-хоп соло, и одним из солистов был Чимин. На сцене он был совершенно иным, не то что в жизни. Рот приоткрыт, язык то и дело облизывал нижнюю губу, желая, видимо, вырваться наружу, взгляд слегка прикрытых глаз был томным, движения точные, острые, но в то же время разбавленные волнами, плавными движениями рук вниз по телу, чтобы потом снова резко бросить их в сторону, повернуться на месте и сделать что-то невообразимое ногами. Тот, кто придумывал костюмы, явно постарался, ибо бицепсы Чимина сверкали во всей красе. Обычно он носил милые, совсем не обтягивающие кофты, похожие порой даже на женские. Его накаченного тела под ними было не видно, но сейчас он сверкал. Соло длилось всего минуту, потом к солистам добавились танцоры сзади и общими восьмерками закончили номер, встав в эффектные и слегка вызывающие позы. Юнги, казалось, увидел новую сторону Чимина. Чимин многогранен и многолик, у него есть сценическая личность, которая, кажется, была рождена, чтобы покорять сердца. Последующие номера Юнги смотрел и не смотрел одновременно. Их он даже не запомнил. Но позже ему было суждено умереть во второй раз. Чимин позвал ребят, сказав, что один из номеров был им лично поставлен, но не сказал, что этим номером было его соло. Что с человеком способно сделать искусство, если оно чистое, концентрированное и гениальное? Ответ — все что угодно. Убить, воскресить или все вместе. И Юнги предстояло умереть. Музыка была нежной и плавной, похожей на смешение классики и современного танца. Чимин был словно ангел, летающий в небесах. Белоснежные одежды разлетались от его движений, иногда казалось, что они складываются в подобие крыльев, но те были видимы лишь мгновения. На красивом лице не было больше нахальных и пошловатых ухмылок, было проповедное спокойствие, иногда брови изламывались в благоговейном перед музыкой и танцем восторге, покорности. Весь он был словно мученик, обретший наконец покой, прошедший круги Ада, получивший, наконец, освобождение. В этой одежде тело его не казалось массивным, наоборот, сильные мышцы гармонично сливались с белоснежной легкостью, его гибкость и стройность создавали подобие движений нежного весеннего цветка, качающегося на ветру, поддаваясь ему и отдаваясь без остатка. Таким и был Чимин, делавший сложные прыжки, комбинации и связки так легко и естественно, будто дышал. Он и вправду дышал там на сцене, но не только кислородом, которого ему наверняка не хватало, а еще и танцем, самой музыкой, своим образом. Благодаря этому он и жил сейчас, растворяясь в своей грациозности и скромной роскоши. Бронзовая кожа блестела от пота в свете прожекторов, красиво контрастировала с белоснежными крыльями, обвивавшими бедра, плечи, ноги, спину. Наконец он закончил, опустившись на колени, склонившись перед зрителем в своей последней молитве. Ангел, воскресивший свою благодетель и прошедший через Чистилище, освобожденный от своих грехов. Оставив сцену, он убежал за кулисы и пропал из зоны видимости, но Юнги чувствовал его присутствие. Весь зал наверняка это чувствовал, не один же он такой. Чимин казался ангелом, освобожденным от греха, но Юнги знал, Чимин сам являлся грехом. Запретным, ускользающим в своей недоступности, утекающим сквозь пальцы. Казалось, Юнги увидел того самого Бога, о котором рассуждал. Он умер и воскрес за какие-то несколько минут. Смерть есть Бог. Он стер все границы реальности и стал безумен за эти несколько минут. Преисполнился жизнью настолько, что она вылилась за края и показала ему видения, не существующие в обычной реальности. Она показала ему греховную суть Чимина и его крылья. Границы есть Бог. Чимин даровал душе свободу на эти несколько минут, пока был там, на сцене, отвлек от всех мыслей, позволил не чувствовать вечно уставшее, истерзанное самим собой тело. Свобода есть Бог. Чимин был Грехом, который, несмотря на запретность, освобождал от всех пороков и грязи. Каким грехом был Чимин, Юнги не знал. Он даже не понял, почему сравнил его с грехом, но грех этот был благодатью и благословением. Благословение есть Бог. И Чимин, разрушающий, умерщвляющий, воскресающий, окрыляющий, благословляющий, дарующий свободу и стирающий границы, позволяющий заглянуть за грани мнимой обыденной реальности, есть Бог.…
Покурить и выпить… Срочно.