Противоположности

Лететь навстречу свободе, расправляя черные, трепещущие на ветру крылья. Слушать музыку мотора и сладкого возбуждения от дозы адреналина, подаренной скоростью. Вот они мгновения величия, рассыпающегося невидимыми искрами и чешуей колес об асфальт. Дракон, сверкающий металлическим телом в свете одних лишь фонарей. Он сам есть ночь и он сам себе есть хозяин. Независимый, своевольный, покоренный наезднику, но лишь мнимо, в любой момент готовый вырваться и улететь, сорвавшись с цепей. На одинокой трассе почти совсем нет машин, нет людей. И, Господи, какой же это кайф. Как сложно ходить по улице, особенно когда ты совсем беззащитен, когда у тебя нет ни наушников, ни маски, ни капюшона, ни солнечных очков. Когда нет защиты и ты вынужден прятать глаза, проходя сквозь толпу, как некомфортно чувствовать кожей каждого человека на улице. Не поднимать взгляд, смотреть в асфальт, ориентируясь боковым зрением, не поднимать глаза на людей, и не приведи высшие силы встретиться взглядом с прохожими. А сейчас он свободный и смелый наездник дракона, которому не страшны люди, которому побоку правила и законы. Он сам есть закон, он сам есть нерушимое правило величия и скорости. Правило, гласящее не сбавлять. Неожиданно сзади донесся чей-то рев мотора. По звуку было понятно, что это мотоцикл. И точно, вскоре рядом с Юнги появился еще один мотоциклист. Поравнявшись с ним, тот поиграл немного, пустив мотоцикл змейкой, осторожно, чтобы не сорвать в вобблинг, и, привлекая к себе внимание, сорвался на скорости вперёд. Это было приглашение к небольшой уличной гонке — дошло до Юнги. И он, конечно, согласился, пускаясь вслед за спорто́м. Мотоцикл Юнги не был предназначен для больших скоростей, как, например, байк соперника, но по кубалитровке, по количеству пластика и лошадиным силам почти не уступал спортивному мотоциклу, тем более что сам он был смешением спортивного и уличного, что позволяло ему маневрировать и разгоняться, а значит, действительно конкурировать с черной выскочкой. Юнги, вдарив ручку газа до упора, чувствуя приятное онемение кисти, погнал свой стритфайтер вперед, разгоняя не только мотоцикл, но и кипящую в венах кровь. Да, это то, чего так давно ему не хватало. Свобода, скорость, адреналин. Теперь его еще и прибавилось, ведь на дороге он не один, у него есть соперник, который, видимо, сегодня пойдет плакаться мамочке, ведь победитель в гонке может быть только один. И он уже обгоняет спортмот. Но не тут-то было, мотоцикл соперника, сверкнув осиным жалом, ушел в поворот, да еще и по-спортивному, нарушая правила, отставляя колено и заваливаясь на левый борт. Юнги ничего не оставалось, кроме как сжать зубы. Чужое колено мешало ему пойти на обгон, а мотоцикл и здравый смысл не позволяли ему уйти в такой поворот. Ничего не оставалось, кроме как ехать четко позади спортсмена. Но вот повороты кончились, теперь под ними была горка, у которой спортивный мотоцикл почему-то остановился. Юнги встал рядом. Они переглянулись, показалось даже, что соперник ему как-то нехорошо, нахально подмигивает. Показалось, конечно, в шлеме ничего не видно. Три. Два. Один. И сорвались драконы с цепей, плюясь пламенем горячих моторов, разрывая стоящий ночной воздух грозным ревом. Казалось, сам асфальт крошился под бешеными колесами мотоциклов. Еще немного, Юнги уже почти опережает, но нет. Идут нос в нос. Мнимым финишем был стоп-знак в конце разветвления дороги, Юнги это как-то подсознательно понял, потому разогнался еще, практически до максимума, вслушиваясь в будоражащую музыку моторов и ветра. Чертовски возбуждает, похлеще языка на шее. Еще немного. Они все еще едут практически рядом. Последние секунды… Финиш. Оба мотоцикла постепенно остановились. Соперник снял шлем и радостно посмотрел на Юнги горящими от возбуждения и кайфа глазами. Тот снял шлем и ответил ему таким же взглядом. — А я пришел первым, — усмехнулся тот, протягивая руку и тяжело дыша от недавнего восторга схватки и скорости. — Ничего подобного, — ответил Юнги, почему-то счастливый, отвечая на рукопожатие. — Ты классно катаешься. — А ты классно выебываешься, — в такой же интонации весело ответил Юнги, откидываясь на сиденье немного назад. — Мой байк обязывает к этому, сам же понимаешь. — А мозги тебе на что? Ты не на гоночном треке, зачем тебе вообще спортивный? — Я занимаюсь мотоспортом. Любительским, но всё-таки, а там нужен спортивный мотоцикл. — Мотоспортом? Черт, круто! Я бы тоже хотел попробовать. — Так что же мешает? — спросил гонщик, рассматривая лицо Юнги. — Не знаю, у меня не так много денег, чтобы обучаться. — А-а, ну это я понимаю. Вообще, я могу тебя и научить кое-чему. Не бесплатно, конечно, в обмен на то, что ты будешь соревноваться со мной. — О, так тебе понравилось? — Почему-то это действовало на самолюбие. — Еще как! Было кайфово! Дай мне тогда свой номер телефона, я тебе напишу, погоняем. Меня Чонгук зовут. — Юнги, — сказал он, обмениваясь мобильниками с гонщиком, чтобы каждый записал другому свой номер.

…

Эта небольшая гонка, адреналин и новое знакомство отвлекли Юнги от мыслей о Чимине и неудобной ситуации. Он знал, из-за чего возбудился, и знал, что если Чимин спросит, то Юнги ответит ему абсолютно честно. Тем более если его любовь к вниманию — правда, то это для него должно быть даже приятным. Наверное… Новый знакомый возник перед глазами. Не тот ли это Чонгук из академии Чимина, с которым, по словам Сокджина, у них с Юнги есть что-то общее? Такие совпадения бывают? Юнги слышал о каком-то там синдроме или эффекте, когда в жизни определенные вещи начинают резко становиться видимыми и врываться в твою жизнь, стоит тебе ими заинтересоваться. А узнал ли его тогда этот Чонгук? Рассказывал ли ему что-то про него Чимин? Он ведь, кажется, заинтересовался им. Было бы чем, но всё-таки. Насколько близко они общаются? Рассказал ли ему Чимин о том, что произошло после его танца? С этими размышлениями Юнги мчался к привычному месту избавления от лишних мыслей. В клуб. Выпить, покурить и, если перепадет, потрахаться. Надежда на то, что в клубе ему встретится Юки, росла вместе со скоростью и приближением к месту назначения. Гонка и адреналин возбудили и заставили желать выплеснуть куда-нибудь появившуюся энергию. Осталось лишь выпить и покурить, чтобы не мешали лишние мысли. И найти Юки.

…

Огненная вода разлилась по телу, обволакивая, прожигая внутренности. Да, так хочется сгореть. Очередная сигарета прямо за барной стойкой повышает температуру внутреннего пожара. Дотлевающие останки тела разрушают властные, возникшие из ниоткуда, претендующие руки. Юки. Поцелуй в шею заставляет толпу мурашек пробежаться по всему телу, бледные пальцы дрогнуть в предвкушении. Руки, проходящиеся от кадыка, к груди, к животу и к паху, сжимающие его, заставляющие тихонько подвыть от ощущения силы, доминирования и лёгкой боли от укуса на плече. Наконец они оказались в их обычной обстановке — темной комнате Юки сверху. Тот работал в баре клуба и жил на втором этаже. Удар о стену, брошенные в сторону мотоциклетная куртка и шлем, плевать, даже если он треснет, руки под футболку, распаляющие и без того горящее тело, язык на шее, укус на острой челюстной косточке. Да, больше боли, пожалуйста, сегодня Юнги готов молить и стонать. Потому что неожиданно для самого себя, в темноте комнаты видел перед собой не Юки, а Чимина. Того Чимина, который скользил по сцене, извивался и соблазнительно двигался, возбуждая, подчиняя себе, ставя перед собой на колени и без предупреждения вгоняя до упора в горло, не позволяя вздохнуть. Выгибаясь в спине, лежа на кровати, принимая ласку, смешанную с болью, мнимую заботу с тупым желанием обладать Юнги видел Чимина, который горящим взглядом прожигал насквозь, как тогда на улице, когда касался обоженного запястья, как тогда на сцене, когда запускал в волосы пальцы, сжимая на затылке и уходя в присед, откровенно раздвигая ноги. Юнги хотел, чтобы это Чимин прижимал его к себе, грубо срывал с него штаны, кусал ключицы, проводил ноготками по тазовой косточке. Разрушал каждым прикосновением. И пьяному, обкуренному, затуманенному разуму Юнги и правда казалось, что над ним был Чимин. Его хотелось поцеловать, пухлые губы, которые тот любил увлажнять языком и закусывать следом, когда на сцене выгибал спину, в лучшем виде показывая свои формы. Весь он был таким гибким, таким энергичным, таким сильным — одним лишь взглядом способный заставить умолять прикоснуться к себе. Как сейчас, жжеными засосами подниматься по внутренней стороне бедра, как сейчас, проходиться языком по промежности, задевая пах, как сейчас, входить в Юнги по очереди пальцами, растягивая, подчиняя, заставляя прогибаться. Да, Чими-ин… Юнги не помнил, когда вообще позволял себе так откровенно стонать и просить большего. Не было такого, ни с кем другим, кроме Чимина, не было. Хотелось просить, хотелось касаться, хотелось давать удовольствие тоже и показывать свое. Ускоряющиеся толчки, хлюпающие звуки, рваные вздохи, жалобные всхлипы — все это кружилось в голове, не позволяя затуманенному взору разглядеть перед собой Юки, а не Чимина. Да, хотелось еще тогда в концертном зале притянуть Чимина к себе, впиться в пухлые губы, коснуться горячей красной щеки и запустить руку прямо в его… — А-ах, черт! Содрогнувшись и громко простонав, Юнги кончил. Так, будто сделал это с тройной силой. Энергия мгновенно покинула его тело, оставив лишь дрожь и сладкую расслабленность. Юнги задыхался, неспособный взять воздух полной грудью. Спустя пару минут рядом завалился тяжело дышащий, вспотевший и довольный… Юки. Вот, что сдавливало грудь и не давало спокойно вздохнуть, — стыд. Все это время без угрызений совести Юнги представлял, как его вдалбливает в матрас тот смущающийся от неосторожного слова нежный студент в женском свитере. Хотя если быть честным, то не совсем тот нежный студент, а страстный, сексуальный танцор, знающий свою привлекательность и силу, любящий внимание и желание к своей персоне и телу. Но все же это был Чимин. Куда делась твоя мнимая мораль, Юнги? Как можно было так бессовестно выстраивать в голове самого пошлого и откровенного вида картины? Как можно было получать удовольствие от этого? Юнги зажмурился и, стиснув зубы, закрыл лицо руками. Стыдно, очень стыдно. И почему-то унизительно. Ощущения от сделанного самим собой были смешанные, странные и некомфортные. От них хотелось убежать, закрыться, лишь бы не чувствовать. Юнги не понимал, что с ним происходит и, стараясь хоть как-то рационализировать свои мысли, еще больше терялся в себе, своем страхе и непонимании. Это становилось уже невыносимым, поэтому Юнги встал, оделся, даже не тратя времени на душ, с равнодушным видом переступил использованный презерватив, завязанный, брошенный уже спящим Юки на пол, поднял свой шлем, накинул на плечи куртку, вышел за дверь, спустился по лестнице и, протиснувшись между пьяными, танцующими, курящими, целующимися телами, вышел на улицу. Справа неподалеку был припаркован его байк. Глупо было приезжать сюда на мотоцикле, зная, что собираешься пить. Что теперь с ним делать? Юнги сел на ступеньки и закурил. Говорят, просить помощи не стыдно, а у Намджуна есть машина и прицеп… Черт. Он склонился и схватил руками голову, даже не заботясь о сигарете между пальцами, которая могла подпалить волосы или сбросить пепел. Все это не волновало. Ощущение того, что все в жизни идет не так, что Юнги абсолютно все делает неправильно, с каждой секундой усиливалось, придавливая своей тяжестью к земле. Он знал, что утром будет помнить абсолютно все и что утром ему станет еще хуже. Даже представить сложно, как можно чувствовать еще больше прожигающего стыда и ненависти к себе. Этого слишком много, это переполняет, разрывает изнутри. Хочется просто быть трусом, сесть на мотоцикл, сорваться с моста где-нибудь по дороге и вылететь с него, упасть, разбиться, чтобы больше ничего не чувствовать. — Юнги? — раздался шепот в трубке, заставив обладателя имени застыть в непонимании. Он же звонил Намджуну, по привычке нажав на кнопку быстрого вызова. Почему тот шепчет, если живет один? У него сейчас кто-то есть? Он вообще дома? Почему у него голос сам на свой не похож? Что вообще происходит? Ничего не понятно. Пьяному человеку сложно соображать и догадываться до чего-то сразу, не перебрав миллиард вариантов и не запутавшись в них. Особенно пьяному Юнги, который и трезвый-то в своих мыслях терялся. — Намджун? Почему ты шепчешь? Я не вовремя? В трубке послышался шелестящий приглушенный смех и шебуршание, наверно, простыней. Человек по ту сторону вставал с кровати и шел куда-то, видимо, чтобы иметь возможность говорить не шепотом, а вполголоса. — Юнги, я не Намджун. Это Чонгук, — он посмеялся. — Хах, насколько вообще можно быть вовремя в три часа ночи? У тебя что-то случилось? Ну и что теперь делать? Новые номера автоматически попадают на панель быстрого доступа. Этот человек ему совершенно незнаком, но он уже разбудил его… Сказать, что ошибся? Насколько это будет вежливым? Рассказать, что он, придурок, приперся бухать и, изрядно напившись, накурившись и дождавшись полулевого парня из клуба, потрахавшись с ним, вдруг осознал, что не может поехать домой на своем мотоцикле и теперь застрял здесь, не понимая, что ему делать? Чем вообще ему может помочь Чонгук? У него есть машина, прицеп? Может, всё-таки позвонить Намджуну? Пусть Чонгук спит. Да? Нет? Боже, почему все так сложно… — Прости, я перепутал номера. Пока, — поспешил пробормотать Юнги, желая как можно скорее положить трубку и позвонить всё-таки Намджуну. — Стой, Юнги. — Но было уже поздно. Телефон трусливо сброшен, набран номер Намджуна. Не прошло и одного гудка, как трубку уже подняли. — Да, Юнги? В смысле? — Чонгук? — Да, все еще он, Юнги, тебе нужна помощь? — казалось, голос его звучал уже бодрее, сон уже был отогнан. — Нет. Телефон сброшен, набран номер Намджуна. Господи, быстрее, уже невыносимо вот так сидеть, мерзнуть и унижать самого себя перед незнакомым человеком, который к тому же общался с Чимином. Вот этого еще не хватало… Снова стало стыдно. — Юнги, — в трубке приглушенно смеялись. Конечно, баги пьяного мозга обычно смешно наблюдать. — Блять, Чонгук, может хватит? — Юнги начинал раздражаться, а привычная сдержанность начинала испаряться под действием градуса в крови. — Юнги, ты сам мне звонишь, — смех звучал уже громче. — Нет-нет, ничего, Тэ, ложись, прости, что разбудил, —тихо послышалось следом. — Где ты, Юнги? — Авиамоторная двадцать три. А что? Юнги привык на прямые вопросы отвечать прямо. Потом до него уже дошло, что не стоило вот так говорить свое местоположение, а надо было просто сбросить и попытаться-таки дозвониться до Намджуна. — Мы сейчас будем. И сбросил. Юнги растерянно опустил телефон, пялясь в потухший экран. Мы? Будем?

…

Да, действительно, мы. Через семь выкуренных сигарет и двойного виски к клубу подъехала машина. Юнги не стал оценивать ее красоту и престиж. Он просто непонимающе уставился на выходящих из нее Чонгука и какого-то незнакомого парня. Они поспешили к нему. Взгляд незнакомца скользнул по Юнги, по пустому роксу с окурками, стоящему рядом на ступеньке, потом он посмотрел на мотоцикл невдалеке и в конце концов на Чонгука, севшего рядом с Юнги и накинувшего на него свою куртку. — Так, — сказал он, не утруждая себя приветствиями, — меня зовут Тэхен, я парень Чонгука, тебя зовут Юнги, мой хороший, и ты в хлам. Спасибо за очевидные вещи. — Поэтому, — продолжил незнакомец по имени Тэхен твердым низким голосом, — ты сейчас избавляешься от этой гадости, — он указал на рокс, — отдаешь Чонгуку шлем, ключи, что еще там у вас может быть, и садишься ко мне в машину. Чонгук поедет за нами на твоем мотоцикле туда, куда ты мне сейчас скажешь, а именно к твоему дому. Возражения? Видимо, Тэхен был человеком действий. Надо помочь — будем помогать, вопросы и знакомства потом. Юнги оставалось только покачать головой, показывая, что возражений нет. Безвольность, присущая его характеру, под пьяной пеленой лишь усиливалась, позволяя делать с собой все что угодно. Тэхен помог ему подняться и сесть в машину. Чонгук поменялся с ним куртками, схватил ключи и шлем и пошел к мотоциклу. Мягкое кресло, приятный запах и тепло вызывали сильное желание уснуть. Пока Тэхен разворачивался и ждал, когда Чонгук подъедет к ним, Юнги успел провалиться в сон. Да такой крепкий, что Тэхен не смог до него добудиться и, тихо ругнувшись, направился к своей квартире.