…
— Хен… пойдем погуляем, может? — решил как-то разбавить неловкость Чимин. — Там солнце. И жарко. — Нет, кстати, там не жарко, а солнце не сильно печёт. — Не люблю гулять днем… — Ты просто не умеешь это делать, хен, — все еще с розовыми щеками улыбнулся Чимин. — Хах, так ты хочешь меня научить? — Да, хен, собирайся. Юнги тяжело вздохнул и оторвался от стула. Ему и собираться-то не нужно было. Только умыть лицо холодной водой, чтобы немного отогнать сон. И причесать волосы.…
— И что такого классного в прогулках под солнцем? — Хен. Ты вообще по сторонам смотришь? Смотри, какое красивое небо, ни облачка, голубое, чистое. — Ага, и солнце… — Да, хен, солнце. Смотри, как оно играет в листве деревьев. Сейчас как раз ветер, так красиво. — Мне нравится, как она шелестит. — Во-от, уже что-то. — Допустим. Они пошли дальше. Чимин повел его в какой-то парк. Сухой асфальт изредка шаркал под ботинками, солнце пригревало спину, но действительно не пекло. Было комфортно. Конечно, хотелось намазаться солнцезащитным кремом с головы до ног — уже рефлексы — если солнце, то солнцезащитный крем. Юнги нравилась его бледная кожа, и он терпеть не мог загорать, поэтому сейчас немного волновался, что загар может лечь на шею и руки. Еще и так некрасиво, неровно. Остальное Юнги не волновало: то, что на него могли косо посмотреть люди, ведь выглядел он не самым здоровым и беззаботным человеком, одни засосы и синяки чего стоят; то, что привычная ломка в теле неприятно сковывает движения; то, что энергии почти ноль и хочется просто лечь и умереть. Рядом с Чимином и его взглядом куда угодно, но не прямо, все проблемы, даже с солнцем, как-то отходили на задний план. — Хен, смотри, фонтан, давай подойдем? — спросил Чимин, уже направляясь к нему. Юнги просто последовал за ним. — Смотри, — снова призвал его Чимин, — красиво же, все так переливается, а там вообще радуга от брызг появилась, смотри. — Да, и правда красиво, — согласился Юнги. У фонтана не было людей, кроме Чимина, Юнги и мамы с ребенком на вид лет трёх. Звук воды успокаивал, а под деревом рядом с ним была тень и лавочка — два величайших блага на Земле. Юнги прошел к лавочке, чуть позже рядом сел Чимин. Юнги проследил за его взглядом — тот, изучающий, плавно перешёл с фонтана на сидящих рядом маму с ребенком. Мальчик что-то спросил у мамы, встал и подошел к фонтану. Он недоставал до бортика, хотя, казалось, очень хотел перегнуться через него, чтобы достать до воды, а ещё лучше и вовсе забраться наверх. Но он просто встал, держась за каменный бортик бассейна, и уставился вверх, на вершину фонтана, откуда, переливаясь на свету, бежала, брызгая и играя, вода, падая радужными каплями вниз, собираясь в каменной чаше. К мальчику подошла мама. Улыбнувшись, она подхватила его под мышки и помогла встать на бортик, не отпуская, придерживая, чтобы не упал. У ребенка загорелись глаза, он протянул к потокам воды короткие ручки, с заливистым смехом намочил их и начал хлопать в ладоши, разбрызгивая воду. Следом за ним послышался смех матери, видимо, на нее тоже попали брызги. — Какие они милые, — улыбаясь, заключил Чимин. — Паренек на тебя похож. — Ахах, чем это, хен? — Такой же любопытный. Чимин усмехнулся, опуская глаза. — В мире столько всего красивого, даже в мелочах. Я думаю, надо только уметь разглядеть это… — он помолчал. — Вот в этой женщине ничего особенного, но у нее красивая улыбка. И то, как она ухаживает за своим малышом, тоже красиво. В фонтане ничего особенного, но блики солнца в воде невероятно красивые, так переливаются… — Чимин прошелся глазами по местности, ища, что еще привести в пример. Он поднял глаза на внимательно слушающего его Юнги. Тот не смотрел на него, слушал, опустив глаза на асфальт. — Асфальт даже, и тот красивый, — сказал Чимин, разглядывая профиль Юнги. — Что в нем такого красивого? — спросил тот. — Не знаю… Просто красивый. Юнги на это только хмыкнул. А что? Чимин должен объяснять? Кто захочет увидеть красоту, тот увидит. Они еще немного посидели в тишине. Чимин думал о чем-то своем, рассматривая мраморную чашу фонтана, на которой было много красивых узоров, Юнги слушал: мама с сыном уже ушли, было достаточно тихо, звуки воды и шелест деревьев умиротворяли и погружали в подобие нирваны. — Ой, тень почти ушла, хен, пойдем? — спустя время спросил Чимин. — Куда? — Юнги нехотя встал. — Ну здесь неподалеку есть кафе, там есть кофе. — Звучит прекрасно.…
— Я возьму айс-американо. — Может, ещё что-нибудь, хен? — Сэндвич с курицей. Забрав свой заказ, они прошли к свободному столику в самом углу. Расположившись там поудобнее, парни приступили к еде. — Как ты себя чувствуешь, хен? — Чимин, я в порядке, я же уже говорил, — пробурчал Юнги, отпивая американо. — Ладно, — он немного помолчал. — Вы, кажется, подружились с Чонгуком? — Смена темы казалась хорошим решением. — Да, кажется. Он славный парень, правда, немного пришибленный, но это даже добавляет ему баллов. — Наверно, у вас с ним много общего, — протянул Чимин и откусил свое печенье. Да, вечером тренировка, но немного можно. — Сокджин то же самое сказал, не знаю, с чего вы взяли. — Сокджин-хен? — Да… — Юнги, вот теперь главное — не спалиться. — Вы говорили о Чонгуке? — Ну типа упомянули в разговоре. — М-м, — промычал Чимин. С одной стороны спросить, о чем был разговор, хотелось, с другой стороны, не хотелось быть навязчивым. — Когда я услышал его имя, подумал, ну какова вероятность, что это тот самый Чонгук, о котором мы говорили накануне. А вот оно как получилось, — Юнги невесело усмехнулся. — Ну, хен, я считаю, что все вышло так, как должно было. — Чимин сделал глоток латте. — Если бы все сложилось по-другому, мы бы не погуляли сегодня. — И у меня бы не сгорела шея. — У тебя сгорела шея? — Надеюсь, нет. — Хе-ен. Ну что ты в самом деле? Все же хорошо. Солнце светит, ты накормлен, одет. — Чимин отпил ещё кофе. — Тэхен говорит, что люди в большинстве своем такие несчастные потому, что им не хватает осознанности. Мало кто замечает, что у него есть крыша над головой, еда, тепло, и мало кто благодарен за это. — Это Тэхен, который забрал меня вчера на машине? — Да, это он. — Он кажется взрослее Чонгука. — Да, но не намного, мы с ним одногодки. — Честно, он кажется взрослее даже меня, — усмехнулся Юнги, запустив в рот последний кусочек сэндвича. — Ну он просто много читает всякую там психологию, социологию, иногда даже философию немного. — Умный, значит. — Ну вроде как. — У меня есть такой же. Намджун. — Сокджин-хен что-то говорил о нем. Вроде он пишет книгу? — Да, уже дописал и отправил в печать. Дал мне черновик. Не скажу, что самая лучшая книга в моей жизни, но интересная. Это чудо позволяет себе делиться размышлениями о мире. Читать интересно, но иногда воспринимается так, будто тебя поучают. — Он, должно быть, очень целеустремленный, раз выпустил книгу в таком раннем возрасте. — Он еще и учиться умудряется на отлично. — Если ты скажешь мне, что он ест и не толстеет, я возненавижу этого парня, — негромко засмеялся Чимин, пряча взгляд в кружке. — Не знаю насчет этого, но он ходит в спортзал и, учитывая еще, что он очень педантичный во всем, что касается внешнего вида, выглядит он всегда на сотку. — Это классно. — Да, мне нравится его сосредоточенность на деталях, он никогда не добавляет больше, чем нужно, кажется, будто у него всегда все просчитано до мелочей. Не то что Хосок. — О-о, да-а. Хосок-хен выглядит очень ярко. — Откуда ты его знаешь? — Мы с ним встречались пару раз на лекциях по музыке, которые проходят в академии. На них может прийти любой желающий. Признаться, он зацепил меня именно своим внешним видом. Мне показалось, что человек в панамке в ромашку должен быть очень добрым и творческим, — Чимин улыбнулся, вспоминая Хосока в тот день. — Собственно, он такой и есть. Несносный, громкий, броский, но он очень хороший. — Да. Поэтому мы с ним как-то сразу сошлись. Сходили туда, погуляли здесь. Так и завязалось. Мы не видимся часто, но переписываемся чуть ли не каждый день. Он прислал мне свою песню. — Ту, что он записал с гитарой? — Да. — Чимин допил свой кофе. — Такая она. Противоречивая. Как и сам Хосок. — В плане? — Ну в плане, что слова там добрые, даже нежные, а мелодия всё-таки грустная. — Она скорее расслабляющая. Знаешь, что-то на нейтральной частоте, ты просто не задумываешься и погружаешься куда-то… — задумчиво протянул Юнги. — Хах, хен. — Что? — Ничего, — Чимин отвел глаза. — Он сказал, что ты помог ему с текстом. — Ничего особенного, лишь кое-где поправил. — Сокджин сказал, что ты пишешь, — Чимин решил начать осторожно. — Что пишу? — Стихи, музыку. — Нет. — Нет? — удивленно переспросил Чимин, подняв брови. — Нет, — угрюмо повторил Юнги. — Почему? — А что, должен? — Но он сказал… — Не верь всему, что тебе говорят, Чимин. Люди субъективны. — Но я видел на твоей тумбочке какие-то тексты. Я думал, ты пишешь песни, — неуверенно продолжил Чимин. Он очень боялся спугнуть, надавить не туда, зайти слишком далеко, обидеть. Он не знал, чего можно было ожидать, поэтому шел очень осторожно. — Я тоже когда-то так думал. — Расскажешь? — тихо попросил Чимин, изучая лицо Юнги, будто оно могло дать ему ответ без слов. А лицо Юнги лишь погрустнело, изо рта вырвался тяжелый вздох. — Когда-то писал и стихи, и песни. Сочинял аккорды на гитаре, записывал в секвенсорах музыку, изучал теорию, мечтал об оборудовании, скачивал курсы по разным программам, изучал все физические и прикладные аспекты, связанные со звуком… Хотел быть настоящим профессионалом. — Он замолчал, уставившись в чашку. — А что произошло? — почти шепотом попросил его продолжить Чимин. — Ничего особенного. У меня часто случались… Сбои. Я не мог взяться за гитару, не мог досочинить ни один текст. Все вокруг казались круче и успешнее меня. Этот выступил с концертом, этого пригласили в группу, этот выпустил альбом, этот начал записываться в студии, этот купил барабанную установку… А я будто с места не трогался. И вообще, — он коротко вздохнул, все также буравя взглядом дно чашки, — я постоянно чувствовал себя неуверенным. Мне постоянно все не нравилось. Так только, иногда какие-то моменты, но чаще всего все казалось отвратительным, пресным, недостойным. Бездарным. Как и я сам в итоге. Ведь творчество — это выражение того, что у тебя внутри. Внутри меня, видимо, пустота. Ничего там нет. А чтобы быть артистом, нужно уметь открываться людям, давать им что-то светлое, настоящее. Как твой танец, — немного погодя, он продолжил: — Настоящее искусство — это то, что дает людям силы. Твой танец способен освободить от всех проблем и дать надежду, вдохновение. Моя музыка на такое не способна. Песню Хосока взять. В ней ничего особенного, поверь мне, ровным счетом ничего. Примитивные аккорды, их примитивная последовательность, примитивный перебор, примитивный бой, примитивные слова и фразы в примитивном тексте. Но эта простота никак не портит песню, она полноценная и особенная. Сам Хосок делает ее особенной потому, что он играет эти примитивные аккорды и поет примитивные слова по примитивным нотам по-особенному. И его песня… — Он вновь немного помолчал, выбирая правильное выражение мысли. — Она будто открывает тебе глаза. Впечатление такое, словно с тобой говорит старший брат или лучший друг где-то на природе, когда заходит солнце. Знаешь эти простые истины, которые говорятся тихо только когда тебе хорошо и только по-настоящему дорогим тебе людям, которым ты доверяешь. Это и есть искусство. — Он снова остановился, осознавая, что слишком разговорился, но замолчать не мог и не хотел: — Книгу Намджуна я сейчас читаю. В меру своей начитанности он иногда использует достаточно сложные слова, это отвлекает от повествования, но текст все равно читается на одном дыхании, просто иногда оно прерывистое, — Юнги усмехнулся. — Интересно, что будет дальше, ты предполагаешь разные повороты сюжета и в итоге все равно не угадываешь. Интрига держит тебя на протяжении всей книги. Да, там встречаются лирические отступления, дабы пофилософствовать, но их тоже интересно читать, это увлекает, ты начинаешь рассуждать вместе с автором, кое-где даже спорить, но кое-где и соглашаться. Это талант — так писать, Чимин, и я уверен, что эта книга станет бестселлером. Она поднимает актуальные проблемы общества, выдвигает претензии, смело спорит с устоями, в то же время отдает дань определенным традициям и выражает благодарность прошлому. Хотя это художественная литература, она многогранная, там не каждый уловит смысл той или иной фразы, а кто-то найдет смысл там, где его нет, и все равно будет прав. Книга Намджуна будет восприниматься людьми неоднозначно, начнутся споры, а так как она ещё написана достаточно доступно, то споры могут разгореться великие, потому что многие смогут прочитать книгу, оценить ее и вступить в спор. — Он замолчал, допивая уже невкусный кофе со дна чашки, оставив лишь осадок и выпив следом половину стакана с водой. — Вот это и есть искусство, Чимин. Я уверен, что Чонгук и Тэхен тоже ходячие таланты. Это я тебе еще про Сокджина не рассказал, он хоть и не особо творческий человек, но ты бы видел, что он вытворяет руками. И дерево, и бумага, и нитки, и краски — все что угодно. Он из всего может сделать красоту. Только для него это больше хобби, он как-то больше всё-таки на учебе сосредоточен. — Но, хен, — Чимин переваривал то, что только что услышал от Юнги, — с чего ты взял, что твоя музыка не искусство? — Я в ней не уверен. — Это только твое восприятие, если бы ты поделился ею с кем-то, может, ты бы смог услышать ее чужими ушами. Даже у самого плохого музыканта найдутся последователи. — Не знаю, Чимин. Это сложно. — Ну что сложно, хен? Бери и делай — не думай. Юнги молчал. — Может… — начал Чимин, но Юнги прервал его, попросив закрыть тему, — это ты сложный, хен, — как-то разочарованно протянул Чимин. Юнги поднял на него глаза. Лицо Чимина выражало смешанные эмоции, он казался расстроенным и разозленным одновременно. Но на кого он злился? И из-за чего? Из-за Юнги? — Я не понимаю тебя, хен. У тебя была мечта, ты шел к ней, а потом что-то случилось и ты опустил руки. Куришь, пьешь, спишь с полузнакомцами. Позволяешь им себя… трогать. И вообще, — Чимин зарделся и сжал под столом кулаки. Он действительно злился, но сам не понимал на кого. Только смутно понимал из-за чего. Из-за того, что хен придурок, — ты… я просто… — он рвано выдохнул, пытаясь успокоиться. — Я хочу тебе помочь, но ты каждый раз отталкиваешь меня, закрываешься. Я не понимаю, чего ты так боишься… Я… Вообще, я пойду, наверно, лучше, — Чимин встал, но даже шага к выходу не сделал. — Не знаю. Я не знаю, как поступить. — Чимин, — голос Юнги звучал холодно, видимо, он тоже злился, хотя было непонятно, — пожалуйста, сядь. — Чимин послушался. Когда с тобой говорят в таком тоне, сложно ослушаться. — Мне льстит, что ты беспокоишься обо мне, но мы друг другу, по сути, никто, и надо понимать, где находятся чужие границы. — У Чимина, казалось, упало сердце: все-таки перешел черту… — Меня не надо пытаться понять и уж тем более пытаться мне помочь. Я не ребенок. — Чимин поник, от прежней злости не осталось и следа, только смешанная когда-то с ней, теперь увеличенная в объемах грусть. Юнги молча встал, собрал мусор, чтобы выбросить, оставил грязную посуду и деньги на столе и так же молча, не оборачиваясь, вышел. Он шел к мотоциклу, припаркованному у дома Чонгука и Тэхена. Да, вся защита, кроме штанов и ботинок, что сейчас были надеты на Юнги, остались в квартире, а ключи от нее у Чимина. Ну ничего, главное, что у него есть мотоцикл, а ключи от него Чонгук вернул ему еще утром. Надо уехать. Куда угодно. Не хотелось ни пить, ни курить. Точнее хотелось, но почему-то было противно от одной мысли об этом. Закинув ногу на мотоцикл Юнги вспомнил, что в квартире из экипировки лежат только шлем и куртка. А перчатки? Благо, что его мозг даже в пьяном виде соображал достаточно трезво и помнил все моменты — от постыдных до полезных. Из клуба Юнги уезжал уже без перчаток. От Юки выходил, держа их в рука вместе со шлемом. Значит, они либо упали на лестнице, либо выпали, когда Юнги пробирался мимо толпы людей на первом этаже, либо остались на барной стойке, когда Юнги оплачивал виски, либо лежат где-то в траве у клуба, забытые там, когда Юнги забирали на машине. Мысль уехать куда угодно сменяется рациональным желанием забрать перчатки, которые, на секунду, стоят немалых денег, потом, немного покатавшись по трассам не на полной скорости и адреналине, вернуться к Чонгуку, забрать остальной экип и сорваться на ночные дороги, выкручивая ручку до упора. Может, даже получится погонять с Чонгуком, если его многострадальный спо́рт прошел т.о. И, заведя мотор, поиграв ручкой газа, поставив пальцы на ручной тормоз, Юнги направился в клуб. Злость не давала мыслить правильно в отношении Чимина. Юнги еще не сдавило чувство вины, но он знал, что оно придет. Подсознательно понимал, что поступил некрасиво. Чимин ведь волновался, пошел с ним гулять, посидел с ним в кафе, хотел помочь. Только вот чем он может помочь? Он выглядел таким взволнованным и был таким эмоциональным. И это все из-за Юнги?