…
Вечерело. Солнце потихоньку закатывалось за горизонт. Красиво горели окна многоэтажек, сжигаемые последними лучами. Асфальт был сухой и теплый, звучал прекрасно, раскатываемый шинами неспешно едущего мотоцикла. Эта дорога была любимой дорогой Юнги, потому что по ней редко кто ездил. В этой местности не находилось ничего интересного. По обочинам росли деревья, иногда мелькал захудалый магазинчик или чей-то маленький дом. И в этой бедности для глаз скрывалась эстетика. В деревьях гуляла тишина, спала в хлипких дощечках редких невзрачных построек. За чертой города жизни нет, но это ли не прекрасно? Создает впечатление, что ты, и только ты есть еще живой здесь. Неудивительно, что гей-клуб был расположен в таком месте. Это было одно из самых старых подобных заведений, построенных еще до того, как люди стали более-менее толерантными. Но так как это всё-таки Корея, а не Европа, надеяться на что-либо кроме подпольных сборищ не приходилось. Юнги же все устраивало. Сегодня он впервые в жизни приехал не для того, чтобы выпить и развеяться, а просто чтобы забрать перчатки и свалить. Сегодня ему здесь ничего не нужно. Поблекшая неоновая вывеска с негорящими кое-где буквами высвечивала название грешного рая. «The Rabbit God». Юнги припарковал мотоцикл на привычное место. И зашел внутрь. Посетителей было еще не так много — они соберутся ближе к ночи. Почему-то не покидало смутное чувство, что что-то идет не так. Может, это связано с Чимином? Трансформированное чувство вины? Не похоже… — Чонин, брат! — О, Юнги, так рано? Тебе как обычно? — Парень натирал хайболл вафельным полотенцем, иногда отрываясь и придирчиво разглядывая его на свету на предмет пятен. — Нет, я не за этим. Ты не видел мои перчатки? Я оставил их где-то здесь. — Да, нашел какие-то сегодня утром. Черные такие, да? — Мотоциклетные, да. — Ща, погоди, принесу. — Он подозвал какого-то парня, чтобы тот встал вместо него за стойку и ушел в какую-то дверь справа от бара. Видимо, какая-то подсобка или вроде того. Юнги разглядывал многострадальное дерево барной стойки. Липкое, побитое, лак давным давно истончился и почти сошел. Чего только не было с этой стойкой. На ней танцевали, на ней спали, на ней трахались, на нее проливали напитки, об нее ударялись и разбивали себе носы в потасовке или просто по пьяни. Ее красили, ее калечили, ее чинили, но крепкое многолетнее дерево все еще здесь с самого открытия этого райского притона. Чонина подозрительно долго не было. Может, и не долго, но ожидание почему-то напрягало. Может, потому что Юнги не привык сидеть здесь трезвым? — Мой сладкий мальчик пришел сегодня так рано? — низкий голос защекотал мочку уха. Юки. Вот почему. — Я тебе не сладкий мальчик, не забывайся. Я сегодня не за этим пришел, — спокойно проговорил Юнги, игнорируя то, как тело реагирует на ласки шеи. — Мои метки так идут тебе. Лучше любого украшения, малыш, — шептал тот, уходя на низкое рычание под конец фразы. Как раз вовремя пришел Чонин и протянул Юнги перчатки. На Юки и его махинации он даже не обратил внимания. Здесь подобное было в порядке вещей. — Я тебе не принадлежу, Юки, знай свое место. — Юнги взял перчатки и, оттолкнув парня, направился к выходу. — Как бы не так, принцесса. Ему больно сжали руку, развернули и ударили спиной о стену, до боли крепко прижав к ней за плечи. Останутся синяки. — Ты мой, понял? — Большой палец прошелся по подбородку и оттянул нижнюю губу, открывая плотно сжатые зубы. — Разве не ты так сладко стонал подо мной вчера? Не ты просил большего? Я дам тебе все, что ты попросишь, малыш. — Значит, сейчас ты учтешь мою просьбу и съебешься нахуй. — Юнги уже начинал не по-детски злиться, но говорил все также холодно и спокойно. В ответ на это Юки лишь пропустил между ног Юнги колено и с силой нажал на пах. Голова кружилась, ощущения смешивались. Желания тела и мозга противоречили друг другу, но Юнги был человеком, а не животным, поэтому именно мозг и именно его желания сейчас имели значение. Юнги была противна сама мысль о том, чтобы снова переспать с Юки, Юнги гложило чувство вины за вчерашние фантазии о Чимине, Юнги хотел просто-напросто убраться отсюда куда подальше. — Я сказал катись ко всем чертям, Юки, — прорычал он и, с силой оттолкнув от себя парня, стремительно направился к выходу. Оставались лишь жалкие метры, сердце стучало так, словно его преследовал страшный зверь, готовый наброситься со спины в любую секунду. И спасения нет. — Нет уж, крошка, — послышалось ответное рычание. Юнги схватили за футболку и резко потянули назад. Послышался звук рвущейся ткани. Спина плотно прижалась к чужой груди, на шею легла большая ладонь, надавив, лишая воздуха, прижимая к себе еще сильнее. — Сейчас я выебу тебя, и тебе не останется ничего другого, кроме как сладко изгибаться подо мной и сахарно стонать, как ты умеешь. Юки схватил Юнги за горло и толкнул в ближайшую дверь. Это был какой-то склад. Юнги понял это, когда упал на пол, ударившись головой о звякнувший ящик с бутылками. Послышался двойной щелчок замочной скважины. Неужели всем было наплевать? Или они решили, что это просто ролевая игра? Юнги никто не поможет? Он почувствовал себя как загнанный в клетку зверь без единого шанса на побег. В помещении не было даже окна, дверь была заперта, куда Юки дел ключ, Юнги не увидел. Было темно, тесно и страшно. Казалось, что сопротивляться было бесполезно, но Юнги все равно пытался. Останки сгорающего в стыде и страхе достоинства еще дотлевали в нем. Он кусался, отталкивал, бил. Но в конце концов, когда Юки устал с ним бороться и крепко так получил кулаком в челюсть и коленом в живот, он разозлился и бросил Юнги на пол так, что тот сильно ударился спиной и затылком, навалился сверху, придавив, и несколько раз размашисто ударил крупными кулаками по лицу. Несильно придушив Юнги одной рукой, Юки наблюдал за реакцией. Станет ли теперь эта сука брыкаться? Юнги выглядел жалко: разбитый нос, губа и скулы кровоточили, под глазом наливался синяк, щека опухла, слезы смешались с кровью и слюной. Глаза горели спокойной ненавистью, но тело ослабло и не сопротивлялось больше, видимо, осознало, что все попытки защититься бесполезны. Юки это даже нравилось. Целовать Юнги не хотелось, но хотелось наказать, что Юки и делал, крепко сжимая хрупкое, еле живое тело под собой, осыпая его укусами, синяками и царапинами. Юнги чувствовал себя самым последним человеком на планете. Попытки сопротивляться были оставлены, сил не хватало ни на что. По щекам текли слезы. Стыдно, противно, унизительно и очень больно. Пронзительно больно везде. Все тело жжет от непринятия ситуации, желания избежать того, чего избежать уже не получилось, от стыда. Юки сорвал с него и так уже частично порванную одежду, с силой нажал на ребра, словно хотел сломать, больно укусил выпирающие косточки, спустился вниз и плотно сжал зубы на боку, прикусил тазобедренную кость, словно был голодным псом, которому наконец досталась возможность вгрызться в любимое лакомство. Юнги распадался и умирал. Чужие зубы дробили кости, чужие когти сдирали кожу с еле живого тела, чужие пальцы наскоро растягивали его, смазкой служила слюна. Было настолько больно, что Юнги казалось, что он скоро потеряет сознание. Тошнило от головокружения и вкуса крови. Боль оглушала, подчиняла, поглощала, нигде нельзя было от нее спрятаться, ее было слишком много. Она душила. С каждым быстрым и глубоким толчком, она прошибала новой волной все тело насквозь. Юнги не замечал, как дрожал и плакал подвывая. Сколько длилась его пытка, он не знал, где-то на середине он всё-таки потерял сознание, не в силах выдержать такое количество боли.…
Он очнулся на больничной койке. Было больно даже открыть глаза. Не то что повернуть голову и осмотреться. В палате лежали еще три человека. Было темно. За неплотно закрытыми шторами была видна темная улица, освещенная фонарем. Сколько время? Почему Юнги в больнице? Где все? Что делать? Юнги мысленно исследовал свое тело. Сильная слабость, ноющая и ломающая, бинты и какие-то повязки по всему телу, режущая и саднящая боль в заднем проходе, тяжелая мутная голова, неприятный вкус во рту, тошнота. Отвратительно. Юнги чувствовал себя как использованная, чтобы вытереть блевоту и сперму, тряпка. Брошенная, грязная. Униженная. Просто вещь, игрушка, которую от скуки решили сломать. Внутри было жуткое отвращение к себе, пустота и тянущее чувство неимоверной тоски. По щекам снова текли горячие слезы. Они обжигали. Юнги беззвучно плакал, стараясь не сильно дрожать, потому что даже малейшая вибрация распространяла по телу боль. Темнота. Отвращение. Слезы.