Коридор от моря к небу

Дверь осталась приоткрытой, и Джеймс… Боже, выражение его лица будет преследовать Джереми до конца жизни. Оно будет мелькать у него перед глазами в часы тщетной борьбы с бессонницей. Джеймс выглядел так, будто покойника увидел. На его лице произошла резкая смена выражения от заинтересованности — кого могло принести в его глушь — к чему-то близкому к крайнему огорчению. Джереми видел, как сужаются морщинки вокруг его глаз, а небесно-синие радужки приобретают оттенок грозового неба, и в них зарождается злость, которой он прежде никогда не видел. Джеймс ничего не говорил, лишь моргал, словно старался убедить себя, что двухметровая фигура на его крыльце — реальный человек, а не жуткий призрак, явившийся, чтобы окончательно разрушить его жизнь. Джереми не шевелился, также молчал и, кажется, даже не дышал, наблюдая за тем, как Джеймс пытается переварить обрушившуюся на него информацию. Тот покачал головой, затем наконец разорвал зрительный контакт и взбудораженным, но замутнённым взглядом начал сверлить пол, бормоча под нос что-то неразборчивое. Джереми пошевелил было рукой, чтобы дотянуться до Джеймса и как-то его успокоить, но отдёрнул её, когда тот вдруг попятился назад, всё ещё бормоча. «Нет, нет, нет». Джереми тут же запаниковал, его опасения материализовались, когда Мэй отступил в дом, а повторяющееся «Нет» стало разборчивей, стоило ему закрыть за собой дверь. По венам словно разлилось леденящее чувство страха, заставив замереть на месте. Джереми слышал, как Джеймс надрывно кричит «Нет!», мечась по дому, и от его шагов дребезжит посуда на полках. Затем что-то разбилось, послышалось несколько хлопков и ещё один удар. Джереми постучал в дверь, взывая к человеку в хижине: «Джеймс! Хватит! Прошу, впусти меня, давай поговорим!» — Умолял он, барабаня кулаками по толстой деревянной двери. Джеймс проигнорировал его мольбы, продолжая кричать так, что его голос начал сипеть. Джереми снова постучал, прикрыв глаза. «Прошу, Джеймс… Умоляю, впусти меня. Я должен… должен всё исправить». — Взывал он через стенку к человеку, который метался по своей тесной кухне. — «Прошу, Джеймс…» — Взвыл он, прислонившись к двери лбом, и с его губ сорвался мучительный всхлип. Держаться больше не было сил, и чувство вины и злости на себя вырвались наружу, по щекам потекли слёзы, капая на серый бетонный порог. Неистовая боль пробирала до костей, все клетки его тела словно разрывало на части одновременно. Джереми упал на колени, упираясь кулаками в дверь и продолжая плакать. Крики изнутри начали понемногу затихать и вдруг прекратились; было слышно, как Джеймс направился ко входной двери, а затем резко открыл её, едва не сорвав с петель. Джереми поднял на него мокрые от слёз глаза, поднялся, пошатнувшись от спазма в коленях. Джеймс уставился на сгорбившегося перед ним мужчину, по лицу было понятно, что он тоже плакал. Джереми выпрямился, глядя в воспалённые глаза Джеймса, и его собственные снова защипали, он молча умолял впустить его, даже если ему не дадут сказать ни слова. «Пожалуйста, Джеймс». — Прошептал он дрожащим голосом. — «Пожалуйста, впусти меня. Я просто хочу всё исправить». Джеймс ещё пару мгновений буравил его взглядом, после чего резко отступил, пропуская гостя. Джереми подхватил вещи и зашёл, дверь за ним захлопнулась. Оценить интерьер он не успел — его впечатали в дверь, отчего та содрогнулась, а ударившаяся спина тут же дала о себе знать ноющей болью. Джеймс держал его, прижимая плечами к дереву, и смотрел в упор. «Каким хером ты думал, Кларксон?! Заявиться ко мне на порог, дальше что? Что ты, блять, думал, произойдёт?» — Последнее Джеймс выкрикнул, снова встряхнув Джереми за плечи. — «Почему, сука, думаешь, я уехал? Почему я, блять, бежал как от огня?» Джереми покачал головой: «Чтобы сбежать от меня». Джеймс разразился хохотом, запрокинув голову, и его смех эхом отразился у Джереми в ушах. «И ты подумал, что неплохой идеей будет… будет что, пролететь полмира и свалиться ко мне на порог как снег на голову, без предупреждения, с мольбами о прощении? Надо было думать об этом, когда раскрывал свой долбанный рот, Кларксон. Не теперь». Джеймс сделал шаг назад, расцепляя хватку, и направился на кухню. Взял со стола помятую пачку сигарет и вышел через заднюю дверь, захлопнув её. Джереми стоял на месте, тяжело дыша. Так не должно было случиться, это была как автокатастрофа, стремительно разворачивающаяся прямо на глазах. Джереми потратил столько часов впустую, цепляясь за надежду, что Джеймс хотя бы немного сменит гнев на милость. Задняя дверь снова распахнулась. Джеймс вошёл в дом, швырнув пачку на стол к осколкам тарелок и стакана, зажигалка с оглушительным стуком приземлилась туда же. «Можешь переночевать. Завтра утром чтобы ноги твоей тут не было. Понял?» — Хрипло произнёс он, не поворачиваясь к Джереми. Тот кивнул, но вовремя сообразил, что его жест остался незамеченным. «Хорошо. Можно я только скажу… можно выскажу то, что хотел сказать и из-за чего и проделал весь этот путь?» Джеймс молча повернулся к шкафчикам, достал новую кружку и поставил греться чайник. Джереми воспринял это как возможность продолжить: «Послушай, я знаю, что сказанное мной тогда было неправдой. Я бы не стал тебе сейчас врать. Я признаю, что повёл себя ужасно, и трусливо, и несправедливо, но затем я совершил ещё большую ошибку. Я отпустил тебя. Я не сильный, Джеймс, и никогда таким не был. Всех, о ком я заботился, я упустил из-за собственных же ошибок. Они просто вспышки прошлого, люди появлялись и уходили, но я не терял сна из-за этого, я эгоист. Ты…» — Он вздохнул, упираясь руками в колено. — «Ты не такой. Ты никогда не мирился просто так со всем моим дерьмом и высказывал мне, когда я вёл себя, как мудак, и ставил на место. Я воспринимал это как должное, Джеймс». Тот слушал молча, повернувшись к Кларксону спиной и помешивая чай. «Я не ценил единственного человека, который сносил мои выебоны всё это время, и я хочу извиниться. Ты оставался, когда другие приходили и уходили. Мне пришлось потерять тебя, чтобы понять такую очевидную вещь. Пожалуйста, Джеймс, я не прошу простить меня, просто… мне было страшно». «Почему страшно?» — Спросил Джеймс. «Страшно, что ты станешь следующим в длинном списке многих. Что если я… скажу тебе, ты уйдёшь, как остальные, устав от моих чёртовых выходок. Мне важно было убедиться, что я не обманываю себя, что мне в самом деле… не всё равно. То, что я чувствовал, не…» — Он умолк, не в силах произнести нужные слова, как будто они окажутся высечены на камне, если он позволит себе произнести это вслух. Джеймс фыркнул и развернулся, заваривая в кружке чайный пакетик. «Не пытайся успокоить меня, Джереми. Не нужно лгать, чтобы не задеть мои чувства. Я не должен был, не знаю, так откровенничать в конце концов». «Да ёбанный в рот, Джеймс, послушай меня. Я тоже не самый открытый человек в мире. Ты знаешь, как непросто мне это даётся». «О, представляю, как тебя сейчас это гложет. Ничего, я могу избавить тебя от этого. Молчи. Можешь лечь на диване. Увидимся утром». — С этими словами он взял со стола кружку с чаем и скрылся в своей спальне, захлопнув дверь. Джереми остался стоять посреди кухни, стараясь выровнять дыхание. Казалось, минуло много часов, хотя на самом деле прошли минуты. Его тело онемело, и все чувства словно испарялись, оставляя на месте Джеззы живой мешок из кожи да костей, пропитанный никотином. Хотелось закричать, и кричать, пока у Джеймса не останется другого выбора, кроме как выйти, простить его, обнять и сказать, что всё будет хорошо, с ним всё будет хорошо. Теперь он словно был заперт в ловушке под кроватью, охваченный такой паникой, что казалось, его дыхание оборвётся и больше не восстановится. Его мысленно отбросило в прошлое, в Аргентину, когда из-за неудобной позы на полу в его тело будто впились сотни игл и булавок. Окружающий мир казался мрачным и безмолвным, он рушился на глазах, а Джереми был всего лишь крошечным человечком в этой непостижимой схеме, который не мог собрать воедино то, что сломал. Кларксон плюхнулся на диван. В этом доме всё пахло Джеймсом, всё напоминало о нём, и от этого становилось тошно. Джереми не мог вытерпеть, что всё вокруг было так в духе Джеймса, в духе его методологического хаоса, но в тоже время всё было создано, обустроено и обжито без малейшего его участия. Он ненавидел то, что хранил на своей связке ключ от старой квартиры Джеймса, цепляясь таким образом за последний отрывок жизни друга, где он ещё был частью его мира. Он провалился в сон, позабыв, что засыпать было нельзя. Джеймс лежал на постельном белье полностью одетый. Неподвижно, только часто моргая, чтобы успокоить воспалённые от слёз глаза. Всё не должно было так повернуться, а теперь его жизнь превратилась в покорёженный и горящий обломок Сессны. Он сказал Ричарду, что уезжает, и так и сделал, потому что он хотел сгладить углы и обойтись без привязанности, ведь Джереми не хотел иметь с ним больше ничего общего, с этим он смирился. Джереми не должен был оказаться здесь, и тем более не должен был лежать сейчас там на диване. Джеймс закрыл глаза, умоляя кровать поглотить его. Перекатился на бок, улёгся лицом к двери, из-под которой пробивалась полоска света с кухни. Он вспомнил, как лежал тогда под кроватью в мотеле, напуганный, как и теперь, только сейчас никто не обнял его и не прошептал на ухо, что всё будет в порядке. Не поверил он тогда, не верил и теперь, хотя эти слова безостановочно крутились у него в голове. Больше всего его мучал внутренний голос, который хотел простить Джереми — Джеймс так отчаянно хотел услышать то, что должно было быть сказано на кухне, желая, чтобы это было именно тем, на что он так долго надеялся; услышать, как это срывается с губ Джереми. Так долго он представлял, как Джереми говорит, что чувствует тоже самое, возможные сценарии прокручивались в подсознании бесконечным циклом, а сейчас, когда это едва не случилось, он чувствовал себя обманутым. Всё произошло неправильно, совсем не так, как он планировал. Не было никакого значимого момента, никакого объяснения правильными словами, которые они оба хотели услышать, но не могли из себя выдавить. В конце концов он провалился в сон, надеясь, что утром солнце не взойдёт. Завтра может подождать — Джеймс не чувствовал себя достаточно сильным, чтобы встретиться с тем, что оно могло ему принести.