* * *
Джеймс обошёл дом, направляясь к месту, где были сложены поленья. Учитывая настрой, он пришёл к выводу, что сейчас подходящее время поколоть их, и плевать на надвигающуюся метель. Он положил бревно на толстый пень и взял тяжёлый топор, крепко сжимая массивную рукоять. Замахнулся, приложив явно больше усилий, чем требовалось, но сейчас ему было глубоко насрать. От каждого разрубленного полена по венам пробегала волна гнева, всё сильнее раздувая пламя раздражения и словно наполняя кровь ядом. Джереми должен уйти — каждая секунда его пребывания здесь казалась бесконечно долгой. В каждой щепке, которая отлетала от ударов топора в снег у его ног, он чувствовал ненавистного ему Джереми. Во-первых, его язвительность, во-вторых — полнейшая невнимательность, в-третьих — высокомерие. К тому времени, когда Джеймс остановился, чтобы перевести дух, груда брёвен превратилась в кучу мелких щепок, дальше колоть которые уже не было смысла. Топор упал в снег, и звук падения утонул в рокоте океана, шумевшего у него в ушах от притока крови, и прерывистых выдохах. Работа принесла странное удовлетворение, вызванное потребностью в разрушении. Он уничтожил каждую ненавистную частичку в Джереми, и сделал так, что теперь они все легко сгорят в огне. Джеймс глубоко вдохнул, и лёгкие кольнуло от морозного воздуха. Он чувствовал, что его состояние было гораздо более человечным по сравнению с тем, что он испытывал, выходя из дома. Вытащив из кармана куртки пачку сигарет, он смахнул с пня щепки, сел и закурил, глубоко втягивая дым. Небо совсем помрачнело, а ветер настолько рассвирепел, что мог без труда вырвать сигарету у него из рук. Джеймс прищурился, пытаясь разглядеть границу между озером и небом, но из-за бури это оказалось невозможным. Он поднялся и подумал: «Иметь дело с Кларксоном почти, почти лучше, чем замёрзнуть насмерть в чёртовой канадской глуши». Джеймс понимал, что по натуре он не борец, как раз совсем наоборот. В первую очередь с этими двумя он был ведущим, а в остальное время — посредником, прекращающим пьяные перебранки и конфликты на рабочих совещаниях. Но Джереми и его несносным манерам всегда удавалось разрушить даже самый невозмутимый настрой, которым Джеймс вполне мог похвастаться, превращая его в такую же агрессивно рычащую угрозу, как и сам Кларксон. Мэй тихо усмехнулся, стряхивая пепел с кончика сигареты; он был так же безнадёжен, как Джереми, просто большую часть времени неплохо это скрывал. Он чувствовал себя оружием, заряженным малокалиберным пистолетом, но таким, который хранится под замком за непробиваемым стеклом оружейного шкафа в запертой комнате. Выкинув ставший совсем крошечным окурок, мужчина встал и начал отряхивать брюки от деревянных щепок. По дороге к дому он собирался с мыслями. Он не искал ссоры, но был готов отбиваться, если потребуется, даже если это будет не совсем ему по душе. Холод металлической дверной ручки прожёг ладонь даже через перчатку, но он всё равно открыл дверь.* * *
Войдя в дом, он обнаружил Джереми всё там же, на кухне — тот стоял к нему спиной, готовя кофе. Он наливал дымящийся напиток в кружку, которую Джеймс, совсем позабыв про этот свой поступок, ему оставил, и повернулся на звук открывшейся двери. «Нам нужно поговорить». — Сказал Джеймс, стряхивая с волос хлопья снега и снимая тяжёлые ботинки. Обувь тут же заняла место на специальной циновке, где с подошв не могла натечь лужа. Джереми моргнул, потом ещё раз, и наконец кивнул. Он поставил кружку на стойку, отставив чайник. Джеймс сел за стол, и Джереми занял место напротив, испуганно глядя вперёд, терзаясь мыслями о том, что его ждёт. «Знаю, это не так просто, но попробуй представить себя на моём месте. Ты возникаешь у меня на пороге, умоляя о прощении. Честно, что ты ожидал от меня услышать, Джереми, вот правда?» «Я… я не знаю». — Признался тот, пожимая широкими плечами. — «Правда не знаю». «И зачем тогда ты это сделал? Зачем проделал весь этот путь, если у тебя было хотя бы малейшее подозрение, что я скажу тебе пойти к чёрту и захлопну перед тобой дверь?» «Хотел хотя бы попытаться… исправить всё. Я знаю, что облажался, Джеймс, знаю. Я бы не простил себя, если бы не постарался исправить то, что натворил». Джеймс ответил ему уставшим взглядом и вздохнул. Джереми обладал невероятным упорством, в этом ему не было равных среди тех, кого Джеймсу приходилось когда-либо встречать, и это упорство никогда ему не изменяло. Тот факт, что сейчас он сидел на этой кухне, в сотнях миль от Лондона, говорил сам за себя. Джеймсу хотелось выгнать его, правда, но какая-то малая часть его всё ещё заботилась и продолжала светить, как бы сильно он не пытался загасить её. «Ты нанёс мне самую глубокую рану, которую только можно представить. Я не говорил тебе о своих чувствах, даже после Аргентины, потому что хотел избежать того… того, получается, к чему ты в итоге всё и свёл». «Джеймс, я… как долго ты…» — Нерешительно спросил Джереми. «В тот день, когда мы закончили съёмки первого сезона». — Последовал прямолинейный ответ. У Джереми отпала челюсть, выражение его лица резко сменилось на глубокий шок. «Джеймс, почему ты не сказал?» — Вздохнул он, уронив руки на стол, не зная, что сказать. — «Я бы…» «Не парься». «Прошу, Джеймс», — взмолился Джереми. — «Позволь мне остаться. Дай мне возможность всё исправить». Джеймс прикрыл глаза. Эта назойливая его часть, которая всё ещё заботилась о Джереми, встрепенулась от последних фраз. Может быть, можно всё исправить, что бы между ними не происходило. Последующие слова слетели с губ прежде, чем он успел толком их обдумать, и, не сумев вовремя сдержаться, Джеймс быстро закрыл рот, клацнув зубами. «Ты можешь остаться. Только…» — Он поднял руки, держа их ладонями к старшему мужчине. — «Не жди, что я моментально прощу тебя. В любом случае, в такой шторм я никуда не полечу». «Я не жду, Джеймс, правда. Я… очень признателен. Правда, спасибо». Джеймс махнул рукой в его сторону, ставя точку в разговоре: «Ты действительно знаешь, как сделать мне как можно больнее, ты в курсе?» Джереми смотрел на него смущённо, в глазах плескалось чувство вины. Джеймс продолжил так, словно Джереми здесь не было, как будто он не сидел всего в паре метров. «Не знаю, почему я позволяю, чтобы столь многое сходило тебе с рук, серьёзно. Ты облажался, а я принял это и двинулся дальше. Я должен был положить этому конец много лет назад, но я просто грёбаный идиот». — Он взлохматил волнистые седые волосы, блуждая туманным взглядом по поверхности стола. — «Я могу столько всего контролировать, определять вещи именно туда, куда хочу, но ты…? Ничего не могу с тобой поделать, для тебя нет определённого места. Это мне суждено собирать пыль на стене, а сколько лет я пытался отдать тебе эту роль». Джереми молчал, хоть один грёбаный раз в жизни, и когда Джеймс поднял глаза, то замер, чувствуя, как перехватило дыхание. Он посмотрел на сидящего напротив мужчину с мольбой и мягко добавил: «Я не могу тебя отпустить».* * *
Лёжа в своей постели той ночью, Джеймс вдруг понял, что ему снова хочется исчезнуть. Джереми не должен сейчас лежать в гостиной, и вообще оставаться в его доме, и даже находиться в Канаде. Ему следует быть в Лондоне, так далеко от Джеймса, чтобы это не причиняло боль. Джеймс ненавидел себя за то, что продолжал заботиться, что его желание позволить Джереми остаться оказалось сильнее желания прогнать его куда подальше. Он ненавидел себя за то, что надеялся на восстановление их дружбы, а может, и на что-то ещё. Для человека, который большую часть жизни ощущал себя каким-то физическим воплощением тени, у него было достаточно противоречий и прочего эмоционального багажа. Когда Джеймс был ребёнком, мать часто подзывала его к себе, когда замечала, что сын уже слишком много времени копается в одиночестве со своими игрушками, и просила помочь с готовкой. Джеймс забирался на маленькую деревянную скамеечку, которую отец смастерил для него предыдущим летом, и мешал бульон на плите, пока она чистила в раковине картофель. Мама говорила, что он особенный, и однажды он встретит такого же особенного человека, и они будут счастливы. Она говорила о том, что его легко любить, и, хотя тогда он был слишком мал, чтобы понять, что такое настоящая любовь («Нет, Джеймс, не твоя заводная машинка!»), он обязательно найдёт кого-то, кто будет ему столь же люб. Её мягкий голос эхом звучал у Джеймса в ушах, нашёптывая, что любовь — это слово из шести букв, которое нужно прочувствовать, а не просто прочесть на бумаге. Теперь он был достаточно взрослым, чтобы понять, что это за слово из шести букв. Бездна*.