—————~۩۞۩~—————
Было лето, когда Руфус совершенно случайно всковырнул гнойник ненависти и выпустил на свободу гниль этого мира, почему-то принесенную из своего старого. Он сидел на дереве — на одной из средних веток, где особо густая крона и где его вес все еще могли выдержать, не скрипя под ним от натуги. На коленях была раскрыта книга — продвинутая история магии, по которой преподавали в высших магических учебных заведениях (которых, на самом деле, было до странности мало, даже если считать за таковой еще и Академию при аврорате). Руфус медленно перелистывал странницы, внимательно читая каждую и откладывая в памяти детали, и с каждой минутой хмурился все больше. Зарксис нашел его скрюченным над книгой в странной позе и с закушенным ногтем большого пальца — Руфус читал параграф про Вторую мировую войну, во времена которой разворачивалась и своя, внутренняя — магическая война между сторонниками «света», идущими за Дамблдором, и последователями «тьмы», верно следующими за идеалами и флагами Гриндевальда. И то, что он наблюдал на страницах, совершенно ему не нравилось. — Хэй, господин герцог! Оно было слишком вылизанным и приглаженным, направленным на то, чтобы максимально возможно и невозможно очернить идеалы Гриндевальда — которые, если задуматься, имели в себе здравое зерно, вокруг которого выстроили забор радикализма. И вся эта история безумно сильно напоминала историю Трагедии Сабрие. А Руфус хорошо помнил, чем на самом деле было падение половины бывшей столицы в Бездну. Мстительно вспыхнул огонек надежды, что Джек Безариус в этот момент хотя бы чихнул так, что на него что-нибудь пролилось. Горячий чай, например. Так, чтобы даже сквозь одежду обожгло. Мерзкий хитрый ублюдок. Даже если сейчас он вел себя более чем прилично. — Госпо-один ге-ерцог, — протянул на ухо голос, и Руфус не свалился с ветки только потому, что Зарксис крепко схватил его за ворот футболки (чуть не придушив спасаемого, но это ведь сущие мелочи, правда?) и потянул на себя, посадив обратно на законное место. — Чего ж Вы такие нервные, герцог Барма, я же зашел только поздороваться, — ехидно прокомментировал испуг Руфуса Зарксис, устраиваясь на соседней близкой ветке. Руфус покосился на него со всей возможной для выражения взглядом яростью, но промолчал, поджав губы. — Что исследуете? — Историю магии, — процедил Руфус, нервно дергая футболку за несчастный ворот, чтобы ее поправить. — В отличие от некоторых, занимаюсь общественно-полезным делом, господин Шляпник. Зарксис только хмыкнул и привычным движением поправил челку, чтобы не было видно левого глаза. Руфус запретил признаваться даже самому себе, что каждый раз наблюдал за этим движением и думал остановить узкую ладонь, чтобы из-за прядей выглянула привычная алая радужка и они оба на секунду оказались в своем родном мире. Руфус отвернулся, чтобы Зарксис, этот хитрый проницательный ублюдок, не смог прочитать эту мысль в его глазах; и пока он не видел, на бледном лице на полторы секунды застыла полная боли улыбка — незнакомая, странная, непривычная, какой улыбаются своей семье умирающие. Зарксис тоже скучал — по своему миру, по своим людям; по своему дому. Но они были здесь, сейчас, без единого шанса когда-либо вернуться обратно. И с этим стоило бы уже смириться — давно, ведь прошло уже десять лет; но они оба так и не смогли это сделать. Руфус вернулся к чтению, стоически игнорируя чужое присутствие, а Зарксис лениво оперся на ствол и краем глаза скользил по строчкам от нечего делать. Так они и просидели в тишине, пока не пришла Молли. — Мальчики! — она добродушно улыбнулась. — Идемте обедать. Кевин, а где Луна? Ее тоже к нам зови, нечего девочке одной скучать. Зарксис хотел что-то сказать, но не успел. Потому что именно в этот момент порыв ветра решил разрушить их шатко налаженную здесь жизнь: он сдул белесые пряди с тонкого лица, и на Молли посмотрел не Кевин Лавгуд, а Зарксис Брейк. На Молли своим единственным алым глазом смотрел Красноглазый Призрак, более ста лет назад перерезавший целый квартал ради утоления своего эгоистичного желания никогда не оставаться одному. На нее смотрело чудовище старой Риверры, которого не перестали бояться даже тогда, когда он уже давно канул в Лету вместе со всеми своими мертвецами. И когда его мать задыхалась в ужасе, и когда она наконец вышла из ступора и схватила его за руку, потащив домой с незнакомым Руфусу напором, он мог только наблюдать за тем, как все трещит по швам, открывая ужасную рану, и захлебываться в яростном потоке гнили, который извергала напуганная алой радужкой Молли Прюэтт — чистокровная волшебница, которую всю жизнь кормили историями о Детях, Что Приносят Несчастья, и которая боялась их так, как не боялась Лорда Волдеморта. Где-то за три шага до порога дома Руфусу подумалось, что это иронично — что именно Зарксис был тем, кто ощутил на себе непонятно на чем основанную ненависть к таким как он, ведь раньше, в своей юности, такого «счастья» ему не перепало. А потом стало немного не до этого, но мысль в голове осталась.—————~۩۞۩~—————
— Ты не должен с ним общаться, — наконец поставила в своей лекции точку Молли — охрипшая от крика и усталая от ссоры с сыном, который, как ей казалось, ни драккла не понимал в том, что только что произошло. Руфусу очень хотелось отложить в сторону свое воспитание и высказать этой женщине все, что он думает по данному вопросу, но он держался; разве что мысленно отослал ее в разрушенную Сабрие, потому что вот уж кто, а он более чем знаком с проблемой красноглазых детей — и с этим красноглазым дитя в частности. — Он опасен, Ру. Если ты продолжишь с ним общаться, неизвестно, какие несчастья могут выпасть на твою голову, — Молли посмотрела на него умоляющим взглядом. От усталости из-за криков в пустоту она перешла к банальным упрашиваниям, будто родитель здесь Руфус, а не она. Впрочем, примерно так и было, если вспомнить, что душой он старше ее на полвека. Но сейчас это было не так важно. — Это не более чем предрассудки. Молли подавилась воздухом, который набрала для следующей фразы, и потрясенно уставилась на него. Руфус с раздражением вздернул тонкую бровь и сложил руки на груди в защитном жесте. Красноглазые дети действительно приносили несчастья. Но в основном потому, что они отвечали жизни, которая безжалостно их бичевала. Их души были рождены в Бездне, и искажали они только Бездну — не действительную реальность. Может, тут это и работало по-другому, но за годы тесного общения с Зарксисом в этом мире Руфус ни разу не замечал чего-то сверхъестественного — как бы это ни звучало при условии, что находятся они в более… волшебной среде, чем была в их мире. Как бы Руфус ни относился к Винсенту Найтрею, следовало признать, что вредителем он тоже был по натуре, а не по сути. А смерть юного Найтрея лежала тяжелым грузом не на его плечах, а на плечах его господина и бывшего слуги Элиота. Не более чем глупая сказка. А Руфусу сказки не нравились — от них было слишком мало толку, в его возрасте — особенно. И порой эти сказки прятали куда больший ужас, чем было на самом деле. — Держись от него подальше, — наконец заявила вышедшая из ступора Молли и сделала грозный вид. — Увижу — последует наказание. Руфус изогнул бровь в немом вопросе. — Я же для тебя стараюсь, пойми, Ру, — снова пошла она в наступление. — Ты потом мне спасибо скажешь, когда его натура даст о себе знать. Руфус изогнул вторую бровь. Эта женщина даже близко не могла догадываться о том, что пряталось за сахарной улыбкой и пушистыми белесыми ресницами, но говорила так, будто алый глаз — самое страшное, что было в Зарксисе. Будь оно так, от имени Красноглазого Призрака не дрожал бы народ даже спустя пятьдесят лет. Но Руфус промолчал — даже глаза не закатил, — и так же молча ушел к себе, ничего не ответив на отповедь матери. Тратить время на бесполезную ересь было не в его привычках.—————~۩۞۩~—————
К сожалению, он недооценил степень упрямства Молли Уизли в вопросах безопасности — по ее, разумеется, мнению — ее детей. И с одной стороны это было даже похвально: Руфус вырос в той среде, где матери не сильно пекутся о своих чадах и где в целом семейная любовь была так же редка, как алоглазые дети после падения замка Баскервиллей; с другой же — ощущать это на себе было более чем отвратительно. В самом деле, ему идет девятый десяток, а у него есть комендантский час и запрет на общение с кем-то вне семьи. Но и Молли Уизли недооценила бывшего герцога Барму — который не смог бы называть себя наследником имени, если бы не умел словом или делом выпутываться из подобных ситуаций. Какой из него хозяин одного из Великих Герцогских Домов, если он не справится с обычной домохозяйкой. Даже если у этой «обычной домохозяйки» тоже были тузы в рукаве. — Не думал, что здесь вообще есть такое понятие, как красноглазые дети, — Зарксис обнял себя за колени и положил на них подбородок. Руфус уложил раскрытую книгу на бедра и откинулся на ствол дерева. — С тобой об этом не говорили? — он нахмурился. Зарксис покачал головой и снова тревожно замолчал, смотря в сторону полянки, на которой играли младшие; среди рыжего пламени мелькали светлые платиновые косы, за которыми хвостиком уцепился взгляд серебристо-голубого глаза. — Никогда? Почему? — Может быть, считали, что еще рано, — Зарксис пожал плечами. — По их мнению мне девять, а не сорок. Мне просто велели прятать глаз за порогом дома. Руфус поджал губы, но никак не прокомментировал. Зарксис и сам понимал, насколько глупо поступили его родители в этом мире: будь он ребенком, реакция на слова и действия Молли была бы совершенно другой — в негативном ключе; Лавгудам относительно повезло, что их старший ребенок старше их самих — Зарксиса никогда не интересовали чужие предрассудки. Он был верным слугой и жестоким убийцей; обижаться на то, что его считают чудовищем только из-за глаза, в его случае было бы слишком мелочно. Вдруг стало тихо; младшие тревожно замолчали и потупились, пропуская разъяренную Молли к сидящим в тени дерева старшим; малышка Луна испуганно пискнула, когда ее оттолкнули, будто не заметив вовсе. Руфус демонстративно закрыл книгу и посмотрел на мать исподлобья; Зарксис сбоку завозился, садясь по-турецки, и Руфус кожей почувствовал, как тот с каждым шагом Молли закипает все больше, пусть внешне это было и не так заметно. Зря она превратила Луну в пустое место — Зарксис никогда не прощал тех, кто сделал хоть сколько-нибудь больно его людям. — Я же просила, — зло выдохнула Молли, не удостоив Зарксиса даже взглядом. Руфус демонстративно поднял брови — от такого жеста замолкала даже Шерил, потому что понимала, что невольно ступает на опасную территорию. — Это больше походило на приказ, — Молли задохнулась от злости. — Который выполнять я не намерен. Они тогда поругались — снова, но на этот раз куда сильнее, потому что Молли обвиняла его в безответственном отношении к младшим и что он подвергает их опасности, позволяя находиться рядом с Зарксисом. Обычно Руфус не отвечал и молча слушал, как его поливают всевозможными помоями, но в тот раз не сдержался — потому что, как бы ни отрицал, прикипел душой к своим братьям и сестрам, а своих людей он привык защищать, и подобные обвинения даже его заставляли вспылить. Особенно когда Молли начала отчитывать и Зарксиса: стоило ей ляпнуть в порыве праведного гнева, что от его выходок — точнее, существования — пострадать может и Луна, как взгляд и тон Зарксиса сразу же стали ледяными. Он спровадил Молли за полторы минуты, и они оба смогли выдохнуть. Но настроение было безнадежно испорчено, и через минут десять все решили разойтись по домам; в Норе Руфуса ждало игнорирующее молчание, но не то чтобы в его года на такое реагировать. Первой из-за такой молчанки длиной в месяц сдалась все же Молли, со скрипом резюмировав, что общаться с Зарксисом ему можно — как будто он собирался спрашивать, — но не в пределах дома семьи Уизли. Руфус просто пожал плечами: они и так не особо тут встречались, так что не много потеряли. Но атмосфера в доме осталась напряженной и становилась взрывоопасной каждый раз, как упоминалось имя Лавгудов; младшие, слава Бездне, пребывали в счастливом неведении по поводу конфликта между старшим братом и матерью, но к несчастью именно из-за этого знания не следили за тем, что говорят. И поэтому Руфусу приходилось терпеть обжигающие яростью взгляды родителей, когда младшие говорили, как хорошо провели время с Зарксисом и Луной. Хорошо еще, что, следуя просьбе-приказу Руфуса, они молчали о том, что Зарксис их тренирует. Это было их общим решением: в мире, где правит магия, люди совершенно забыли о физической подготовке — и даже не думали применять что-то не волшебное, введя волшебство даже в самый простейший быт. Зарксиса, как человека, который даже при Цепи больше полагался на спрятанный в трости верный клинок, от этого корежило; Руфус, несмотря на натуру больше теневую и редко участвующую в каких-то боях, тем не менее прекрасно владел техникой боя тессеном и никогда не делал ставку только на Додо. И потому для них было странно наблюдать то, как без палочки маги превращались в беспомощных новорожденных котят. Младшие, если и удивились этому, не думали сопротивляться: за годы с младшей сестрой и притворства ребенком Зарксис неплохо приноровился работать с детьми и приподнес эти тренировки как увлекательную игру; то, что во время этой «игры» он иногда тревожно морщил нос, замечал один лишь Руфус — и сам невольно холодел от мысли, что однажды эти навыки им понадобятся. И, к сожалению, сомнений в этом не было. Это был вопрос не «если». Это был вопрос «когда». И самое ужасное — они не могли даже предположить, сколько у них было времени. И тем тревожнее Руфусу стало, когда Зарксис не явился на собственно назначенную встречу. На небольшой полянке были только укрытая навесом стойка с деревянными мечами, которые они сделали с помощью приехавшего повидаться с семьей Билла, и холодный зимний ветер, зарывающийся своими ледяными пальцами в огненные пряди, — и ни следа пребывания Зарксиса. Обычно он не опаздывал — наоборот приходил раньше и тренировался в одиночестве. Не хотел, чтобы дети разглядели в его сосредоточенном лице тень убийцы. Джинни дернула Руфуса за рукав, привлекая внимание. — А где братец Заркс? — малышка смотрела на него с искренним беспокойством, и почему-то от этого Руфусу стало тошно. — С ним все в порядке? Он не заболел? Руфус поджал губы. — Не знаю. Он оглядел поляну еще раз в смутной надежде, что глупый Шляпник просто решил пошутить, но эта надежда быстро погасла. Снег повалил метелью ровно в тот момент, как они вернулись домой и узнали от Молли, что Пандора Лавгуд не справилась со своим экспериментом.—————~۩۞۩~—————
Зарксис не появлялся. Руфус специально не защелкивал окно и мерз ночами, когда оно открывалось от ветра, но молчаливое приглашение не сработало. Он подозревал, что Зарксис даже из дома не выходил, не то что не приближался к Норе, и это сильнее прочего заставляло волноваться. Как бы Руфус ни отнекивался даже от самого себя, истина оставалась истиной: он переживал за Зарксиса и то, как он пережил смерть матери. Пусть Зарксису и было больше полувека, он скучал по семейному теплу, который ему дарили Рейнсворты. Лавгуды были странными, казались сумасшедшими, но они были семьей: ни Пандора, ни Ксенофилиус не допустили даже тени мысли отказаться от сына, когда тот открыл глаза и оказалось, что один из них алый, и не ополчились против него, когда Зарксис нарушил многовековую традицию носить синий галстук, поступив на змеиный факультет; и вот в чем их нельзя было обвинить, так это в недостатке любви к своим детям. И Зарксис тоже их любил — купался в этом тепле, как добравшийся до прохладной воды в пустыне одичалый зверек. Несмотря на его возраст, старшие Лавгуды стали ему настоящими родителями, рядом с которыми Зарксис мог хоть немного отпустить контроль и побыть ребенком, чего его лишили в самом раннем детстве, когда начали готовить для верной службы дому Синклеер. И неизвестно, что происходило с Зарксисом сейчас — когда он потерял уже вторую любимую мать и почти потерял еще одну младшую сестру — ведь Луна была очень, очень привязана к своей матушке, и сейчас ей, наверное, было еще хуже, чем Зарксису — который, так-то, был взрослым мужчиной в теле ребенка. Он мог это выдержать и не сломаться, Руфус знал. Зарксис со своей жизнью не сломался, даже когда она потеряла всякий смысл, и у смерти тоже не получилось его сломить; потеря родного человека ударит по нему, никаких сомнений, но сильнее она ударит по маленькой девочке. Руфус не хотел даже представлять, что испытывала сейчас малышка Луна. Он лежал в кровати, нервно комкая одеяло; луна почти достигла своего зимнего пика в небесах, снизу стих шепот старших Уизли, тоже наконец ушедших спать. Зарксис все не появлялся — хотя обычно не упускал возможности поиздеваться над Руфусом или просто в плохие дни прийти помолчать, сидя на подоконнике. Рождественские каникулы заканчивались, и это угнетало и без того унылое настроение: что бы Руфус ни говорил, он любил своих младших и переживал за них — особенно за то, как с ними ведет себя Молли. Потому что Руфусу меньше всего хотелось, чтобы младшие ненавидели Зарксиса. Он думал, как заново выходящая замуж вдова, переживающая, как ее новый супруг отнесется к ее ребенку. Услышь эту ассоциацию Шляпник, наверное, умер бы со смеху. Но его здесь не было. Он был где-то там, в очередной раз неся бремя в одиночку и в заботе о других. Руфус напряженно прождал еще несколько минут, а потом раздраженно сдернул с себя одеяло и принялся надевать поверх пижамы теплые уличные вещи.—————~۩۞۩~—————
От дома Лавгудов тянуло смертью и безнадегой, и Руфус, разглядывая темные окна и огромные сугробы, которые никто не удосужился убрать, поежился, обняв себя за плечи в каком-то совсем детском защитном жесте. Не с его прошлым бояться смерти — но он боялся. Наверное, впервые с тех пор, как умерла от болезни Шелли. Он всегда хотел, чтобы первая красавица высшего эшелона аристократии была его дочерью. Он любил Шелли как свою дочь. Потому что она была дочерью Шерил, которую он любил как женщину — единственную, которую запустил в свое сердце. И горевал он по ней так, будто мир покинуло его собственное дитя. Они не были особо близки, потому что Руфус как раз тогда и начал жизнь большей частью затворника, да и не умел он с детьми обращаться, но боль от ее потери запомнил надолго. Он видел отражение Шелли в ее дочери — красавице-малышке Шерон, которая унаследовала от матери лицо и добрую улыбку; а еще Шерон унаследовала силу воли своей бабушки, и в глазах у нее горел тот же огонь, в какой Руфус влюбился пятьдесят лет назад. Он не мог ее видеть — не мог видеть в ней тех двух женщин, которых единственных любил в своей жизни. Его воротило от грустного понимающего взгляда Шерил, и поэтому тогда он избегал и ее. Руфус не думал, что сможет еще когда-нибудь в жизни полюбить. Но стоя под ночным мокрым снегом и глядя в единственное окно, в котором был свет — вероятно, от свечи, — он понимал, что пропал уже давно — с тех пор, как Шляпник разбил его иллюзии как стеклянную вазу. За прошедшие семь лет с тех пор, как он вспомнил свою прошлую жизнь, они сблизились — стали едва ли не ближе, чем когда-то Руфус был с Шерил, от которой в последние годы отгородился стеной. И хотя бы себе можно было признаться, что он не слепой. Он любил Зарксиса. Не испытывал симпатию, не был влюблен — именно любил. Эта любовь пережила смерть и другой мир и расцвела в его грудине под надежной клеткой из ребер, сдавливая легкие каждый раз, как он видел Зарксиса и не мог прикоснуться к нему не как к другу, а как к любимому человеку. Звучало сюрреалистично, и Руфус отказывался в это верить — отрицал всеми возможными и невозможными способами. Но правда оставалась правдой. Руфус постучал в дверь и замер в ожидании. Он вообще не представлял, что ему делать и что говорить, но чувствовал, что должен. И ровно в момент, когда он решил пойти на попятную и поиграть в кошки-мышки очевидным, Ксенофилиус открыл дверь. Изнутри дом казался еще мрачнее: свет везде выключен, и странные штуковины, у которых Руфус даже не пытался вспомнить названий, в темноте казались жуткими существами из какой-нибудь черной книги в самом дальнем конце старой библиотеки; Ксенофилиус и сам выглядел как одно из таких чудовищ: длинные белые волосы спутаны, глаза погасли, под ними залегли глубокие тени, какие Руфус не видел ни у одного студента Латвиджа в период сдачи экзаменов или даже у Рейма, когда у того случался аврал в Пандоре. Руфус с тихим «здравствуйте» скользнул мимо даже не пытающегося его остановить мужчины и по воспоминаниям принялся нащупывать дорогу к комнате Луны — вряд ли Зарксис мог быть где-либо еще. Вблизи и в темноте диковинки, разбросанные тут и там, казались еще более жуткими, и впечатлительное сознание Руфуса рисовало их низшими Цепями; не то чтобы он боялся, но приятного все равно было мало. На втором этаже было немного света — он сочился в щель под дверью; Руфус неуверенно замялся на пороге, не зная, имеет ли право войти, но все равно постучал. Когда минуту спустя ответа так и не было, он аккуратно приоткрыл дверь и скользнул в небольшой прием, тут же закрывая за собой. Картина, возникшая перед его глазами, наверное, будет преследовать его в кошмарах. На большой кровати среди темных простыней ореолом раскинулись почти белые на таком фоне длинные волосы Луны; девочка лежала неподвижно, даже казалось, что не дышала, и смотрела в потолок пустым взглядом — с ее светлым цветом радужки это выглядело еще более жутко. Рядом, на стуле, сгорбился Зарксис, обнимая ладонями ладошку Луны; лицо его было занавешено длинной челкой, поэтому Руфус не мог видеть его выражения, но представить было несложно — достаточно было взглянуть на тонкие дрожащие пальцы, чтобы в голове возникла картина искаженных болью утраты черт красивого лица. Руфус нервно сглотнул и почти на цыпочках подошел ближе, встав за спиной Зарксиса. С этого ракурса, вблизи, Луна выглядела еще хуже: маленькая и бледная, она утопала в своем пушистом одеяле, терялась в нем; и с огромными синяками под покрасневшими от слез глазами, бледная, выглядела как труп в гробу. От этого сравнения стало тошно, и Руфус почти наяву ощутил привкус желчи на языке; он тяжело сглотнул. Здесь, в этом мире, можно было себе не врать: можно было признать и чувства к Зарксису, и любовь к этим детям. Здесь некому было использовать их против него на арене аристократических игрищ, некому было с их помощью нацепить на герцога Барму поводок, здесь они не могли пострадать от того, что близки с ним. Поэтому Руфус позволил себе отпустить напряжение и любить — даже если немного со стороны, потому что он не привык, не умел выражать искренние, теплые чувства, слишком сросшийся с маской едва ли не самого влиятельного человека — после короны — человека в стране. Поэтому Руфус осторожно, медленно, давая шанс убрать руки, положил ладонь поверх сцепленных ладоней Зарксиса и Луны и слегка сжал, выражая молчаливую поддержку. И вздрогнул, когда Зарксис молча откинулся в сторону и прижался к его животу щекой. Они пробыли в такой позе несколько минут, слушая тиканье часов, а потом Руфус все же сдался и зарылся пальцами в светлые спутанные волосы. — Все будет хорошо, — пробормотал он, аккуратно сжав пряди. — Мы справимся. Зарксис ничего не ответил. Но плечи его заметно расслабились.—————~۩۞۩~—————
Когда Руфус уходил из дома семьи Лавгуд, занимался рассвет: они просидели всю ночь плечом к плечу и молчали, держа Луну за крохотную холодную ладошку. Он ушел после того, как она зашевелилась и перекатилась на бок лицом к старшему брату и тихонько потянула на себя, приглашая лечь рядом. На полпути он почувствовал, как бедру стало тепло, и вытащил из кармана золотые часы. Там, среди стрелок и цифр, под стеклом циферблата дрожала золотистая пыльца, складывающаяся в слова. «Как он?» Руфус обернулся на дом, поймал взглядом окно с небольшим отблеском света свечи. И ответил: «Будет в порядке. Он сильный». Крышка захлопнулась громко в утренней тишине, пальцы с силой сжали корпус. Руфус не стал добавлять, что лишь надеется на это — собеседник и без его дополнений об этом знал, — и быстрым шагом отправился обратно к Норе.