—————~۩۞۩~—————
Он проснулся, когда поезд уже полностью остановился и дети начали шуметь, выходя под мокрый снег. Голова была тяжелой, мысли в ней еле ворочались; впервые за эти несколько дней, прошедших со дня смерти Пандоры, Зарксис чувствовал себя в достаточной мере расслабленным. Но это чувство тут же сменилось настороженностью, когда он понял, на чем спал. Вернее — на ком. Руфус обнимал его за плечи, чуть прижимая к себе, чтобы не сползал, и позволив устроить голову на одном из своих. Это было не то чтобы удобно: Руфус в этой жизни был еще более худым и костлявым, чем казался под всеми слоями одежды в прошлой, и от сна на его плече у Зарксиса вполне закономерно болела шея; но сам факт такой неуклюжей заботы грел душу. Зарксис не мог точно сказать, когда его чувства к герцогу Барме сменились с раздражения и почти ненависти на странное тепло, возникающее под солнечным сплетением каждый раз, как он взглядом единственного глаза ловил темно-рыжие пряди — наследие восточных предков рода Барма. Просто в какой-то момент он понял, что от вида тонкого стана герцога внутри все переворачивается; и тем больнее было услышать от госпожи Шерил, что ее старый друг напал на нее и отобрал ключ к Вратам Дома Рейнсворт, и тем больше было облегчения, когда Зарксис узнал, что герцог все еще на их стороне. Осознать все это в полной мере у него не было времени: едва ли не сразу его поглотила тьма смерти, которой он боялся, как переживший пожар боится огня, а потом… потом он проснулся младенцем возрастом примерно в год, ни черта не понимающий, что происходит, и все еще находящийся Там, у Врат Бармаглота, в разрушенной Сабрие, умирающий на руках самых дорогих для него людей. Ему потребовалось почти полтора года, чтобы привыкнуть к этому миру и освоить местный говор — очень похожий на риверрский, но все еще отличающийся — менее возвышенный, более простой, на чем-то похожим говорили вне столицы и высшего светского эшелона, — и еще два, чтобы просто наконец свыкнуться с мыслью, что он заново проходит все этапы взросления — и, следовательно, не может полностью распоряжаться своей свободой. Будучи вассалом, в отличие от того же слуги Гилберта, у него было более чем достаточно свободы в своих действиях, и за годы службы он отвык от столь тотальных ограничений буквально во всем. Не то чтобы у него был иной выбор, кроме как смириться. Зарксис не понимал, что происходит. Этот мир казался странным Чистилищем: несмотря на заботу и любовь его новых родителей, он испытывал боль. Боль эта пожирала его день за днем, подтачивала изнутри, впивалась во внутренности; то была боль тоски и одиночества. Он тосковал по Шерон и Рейму, по госпоже Шерил, по малышке-крольчихе, по Гилберту, по Озу; даже по герцогу тосковал, будь он неладен. Если Чистилище и существовало, то это оно и было — потому что не было для Зарксиса большего наказания, чем знание и одиночество. Он сходил с ума, медленно и постепенно. Отвратительно было быть почти стариком в детском теле, отвратительно было, что некому довериться, рассказать о том мире, отвратительно было, что никто бы и не понял Зарксиса. И от этого боль под ребрами только сильнее сдавливала сердце и легкие, не давая дышать полной грудью. Но на пятый год все поменялось. На пятый год Зарксис увидел знакомые темно-рыжие пряди, покрывающие узкие детские плечи, и взгляд серо-зеленых глаз — которые (боль сдавила сердце) смотрели на него с детской наивностью и без единого грамма узнавания. И тем не менее, Зарксис знал — это Руфус. Это не может быть кто-то еще. Мальчишку, как он выяснил позже, и правда звали Руфусом — Руфусом Уизли, и он был четвертым сыном в семьи Предателей крови и, по совместительству, его ближайшим соседом. Узнав эту информацию, Зарксис невольно подумал о том, насколько дезориентирован и зол будет Руфус Барма, когда проснется в этом теле — Зарксис просто не верил, что это простое внешнее совпадение. Только сильно позже, когда спала эйфория от мыслей, что он теперь не один здесь, Зарксис осознал, что это значит. Если Руфус Барма Здесь — значит, Там он умер. Эта мысль огрела его по голове словно камень, брошенный сверху, и погребла под собой как лавина; Зарксис всю ночь пролежал, не в силах сомкнуть глаз, и думал — о том, как же мог погибнуть Руфус и что, черт возьми, в конце концов произошло Там и Тогда. Но воспоминания были мутными, как вода в застоявшемся пруду, а потом и вовсе обрывались; Зарксис мог довольствоваться только несвязными образами и звоном цепей на фоне оглушающего грохота падающих стен. Последнее его воспоминание было связано с Озом — его голос в отдалении что-то отчаянно кричал, срывая горло. И это было все, что он имел. И этого было катастрофически мало. И то, что не с кем было поделиться, давило настолько сильно, что иногда Зарксис не мог даже подняться с кровати. Он считал себя сильным. Но забыл, что произошло в прошлый раз, когда он остался один. Разве что сейчас не для чего было убивать сто шестнадцать человек — не только потому, что Цепей в этом мире не существовало, но и потому, что он знал — Бездна не вернет его обратно домой. У него больше не было дома. Единственное, что у него осталось, — это мальчонка с лицом юного герцога Бармы, не более чем образ из прошлого. Простая пустышка, которой не закрыть дыру на месте сердца. Потому что даже точно такое же лицо, даже понимание, что душа у мальчонки именно та самая, не значило, что ее обладатель вспомнит. Зарксис был один, и воспоминания о времени, когда это было не так, стали его проклятием. И все же бросить даже пустышку он не смог. Зарксис следил за маленькой копией Бармы: садился на дерево, растущее недалеко от Норы, прятался в кроне и наблюдал. Это стало его отдушиной, своеобразной заплаткой на дырявой груди — видеть знакомое, пусть и такое молодое, лицо здесь, в мире, где он был единственным подкидышем другого, которому почему-то оставили память. Видеть герцога в амплуа ребенка было непривычно — но даже юный и без памяти, это все еще был Руфус Барма. Эту простую истину Зарксис понял где-то на второй неделе наблюдений за домом семьи Уизли: личико пятилетнего ребенка кривилось точно так же, как кривился герцог, когда слышал какую-то особо забористую чушь, противоречащую общеизвестным — по его мнению, разумеется, — фактам, и точно такой же была едва заметная скупая улыбка. Из отличий Зарксис заметил разве что веснушки, густо украшающие чуть курносый нос и пока по-детски пухлые щеки; хотя, может, и в том мире лицо герцога было усыпано темно-рыжими конопушками — просто они прятались под слоями пудры и иллюзий. Манеры мальчишки были под стать аристократии, в отличие от его братьев, и это тоже очень сильно выделялось; не раз и не два Зарксис случайно — конечно, случайно, он же не виноват, что Молли и Артур встали как раз в зоне его слышимости, — слышал, как эту тему поднимали старшие Уизли, с неким подозрением косящиеся на своего четвертого ребенка. Они, совершенно простые люди, не понимали Руфуса, который даже после перерождения и потери памяти остался все тем же аристократом высочайшего полета. И не то чтобы Руфуса это сильно волновало. Все поменялось в мае. Шел ледяной дождь — один из последних этой весной, ведь дальше их ждал теплый июнь, — но Зарксис был не дома — сидел на том самом дереве, который позже будет принадлежать им двоим. Этот день был одним из плохих — ему снилось прошлое: дом Рейнсвортов, мягкая улыбка Оза, золото глаз Гилберта; каждый раз, когда он снова пытался уснуть, перед взглядом вставали знакомые, родные картины: вид ночной Риверры, сад в поместье, театр, в который их пригласил герцог Барма. Он промучился так час, прежде чем решил, что к черту это все и вышел через окно на улицу, чтобы проветриться. На него тут же обрушились по ощущениям тонны льда, но это не остановило мечущуюся в клетке из ребер душу, и Зарксис, посильнее запахнувшись в огромный свитер, связанный ему Пандорой собственными руками, что отличало его от многих других свитеров, отправился по с каждой секундой становящимися все больше лужам к своему месту. Он был один ровно три минуты двадцать секунду. А потом услышал, как кто-то бежит уже не по лужам, а почти по болоту в его сторону. Зарксис с любопытством отодвинул ветки с листвой, загораживающие обзор, и встретился взглядом с серо-зелеными радужками, наполненными каким-то странным чувством. Они молчали еще минуту, мокли под дождем, а потом Руфус Уизли открыл рот. — Что это вообще такое, Шляпник? — прохрипел он, хватаясь за горло. И Зарксис почувствовал, как от звучания этого прозвища внутри все переворачивается. Потому что сейчас перед ним стоял Руфус Барма.—————~۩۞۩~—————
Они тогда, помнится, подрались: едва Зарксис слез с дерева, как руки сами потянулись к чужому вороту и с необычной для его хлипкого детского тельца встряхнули Руфуса так, что даже сквозь шум дождя было слышно, как клацнули друг о друга его зубы. Он повалил Руфуса на землю — во все стороны разлетелась мокрая грязь, — и пальцы на чужом тонком горле сами собой сжались, вырывая едва слышный хрип. Они дрались как дети — точнее, Зарксис дрался как ребенок. Никакой катаны, никакого тэссена — только грязь и кулаки, как у переулочной шпаны за пределами столицы; да и дракой назвать это было сложновато: Руфус совершенно не сопротивлялся, смотрел только своим безмятежным, пустым взглядом и был будто бы совсем не здесь; может, где-то Там. И от этого ярость в сердце Зарксиса разгоралась только сильнее. И наконец он мог выплеснуть ее на того, из-за кого ее испытывал. Зарксис и не подозревал, что в нем окажется столько ярости, — когда он думал о герцоге, в горле вставала разве что тоска. Но тем не менее, оказывается, он был зол. Потому что Там герцог умер. — Ублюдок, — прошипел Зарксис ему в лицо; ткань под его пальцами с треском порвалась, и Руфус, которого держали на весу, всем своим весом плюхнулся в глубокую лужу. Не ожидав такого, он тут же захлебнулся водой; Зарксис с мрачным удовлетворением наблюдал за тем, как тот садится и пытается откашляться от хлынувшей от неожиданности в легкие воды. Руфус в ответ на тяжелый взгляд только булькающе рассмеялся и снова подавился водой. — Благодарность выглядит по-другому, Шляпник, если ты вдруг не знал, — просипел Руфус, и в его глазах мелькнула искра смеха. Но это было меньше мгновения — и его глаза снова стали мертвыми. Зарксис растянул губы в презрительной усмешке; уголки ее слегка подрагивали: от холода, едва сдерживаемого бешенства или волнения — не сказал бы и сам ее обладатель. — Благодарность за что? — поинтересовался Зарксис, с мрачным удовлетворением наблюдая за жалкими попытками Руфуса привести одежду в цивильный вид. Его мать будет зла, но, пожалуй, это меньшая из проблем бывшего герцога. — За то, что мы все равно все сдохли? Об этом он догадался по оставшимся осколкам воспоминания, которые, видимо, застала уже его душа, утащенная в водоворот хаоса Бездны: голос Оза, кричащего больно и отчаянно, другие смутные голоса, как один похожие — наполненные страданиями и ужасом, они совершенно не отличались, и Зарксис даже спустя года не мог различить, кто же кричал; сильный, забивающийся в ноздри смрад крови, оседающий на корне языка мерзкой солью; звон цепей, разбивающиеся стекла, разрушающиеся стены. Он слышал новую трагедию Сабрие и жалобную песнь Черного Кролика, оплакивающего свой дом и свою хозяйку. Он слышал главный свой кошмар — кошмар о том, как все дорогие ему люди разом умирают. И он ничего, совершенно ничего не может сделать, чтобы их спасти. Настолько же беспомощным он ощущал себя только тогда, более шестидесяти лет назад, — когда убивал одного за другим жителей бедняцкого квартала, чтобы скормить их Цепи. Потому что прекрасно понимал, что это убийство ради убийства, а не высшей цели. Потому что понимал, что менять прошлое чревато. Потому что понимал, что ни черта у него не получится. Но катана раз за разом окрашивалась кровью, и раз за разом болела печать на груди. Руфус скривился. — За то, что я сдох первым, пожертвовав собой ради того, чтобы у вас, героических идиотов, был шанс спасти ваш драгоценный мир, — прошипел он, с силой сжимая ткань на плечах, за которые себя обнял. — Вы это сделали, поздравляю. Теперь пришла пора постадренолиновых истерик, или я чего-то не понимаю? Зарксис от шока аж кулаки разжал, глядя в хмурое, полное совсем не злости лицо. Бывший герцог Барма смотрел на него с тоской и болью. — Успокоился? — поинтересовался он спустя минут шесть их тяжелых гляделок. Вместо ответа Зарксис со всей силы вмазал Руфусу в нос так, что брызнула кровь, а потом схватил за ворот свитера и поставил ровно, не давая снова упасть в лужу. Руфус, совершенно не удивленный его действиями, просто утер кровь рукавом, больше не убирая, а размазывая ее по мокрому лицу.—————~۩۞۩~—————
Прошли года, а Зарксис все еще со вкусом любил вспоминать, что воплощение аристократии валялся с ним в грязи как последний простолюдин, и наблюдать за тем, как кривится хорошенькое личико. Но сейчас настроения ворошить это забавное, если смотреть со стороны, воспоминание у него не было. У него вообще не было настроения ворошить хоть что-то; если говорить откровенно, больше всего ему хотелось снова уснуть на плече герцога и оказаться во времени, когда все было хорошо: когда матушка была жива и когда ему не приходилось оставлять младшую сестренку один на один с ее горем. Руфус, будто чувствуя его упаднический настрой, чуть крепче сжал объятие, но по-прежнему смотрел в окно, а не него. Хогвартс, как и думал Зарксис, давил — оседал на плечах неподъемной тяжестью, пытался прижать его к земле, вдавить в нее, похоронить под своей громадой, как наверняка в более ранние времена хоронили не одного ученика этой проклятой богадельни. Гомон детских голосов в Большом зале раздражал настолько, что в какой-то момент Зарксис вонзил вилку в мясо с такой силой, что треснула тарелка; Джек Безариус покосился на него с весьма сомнительным выражением на лице, но, поймав совсем не добрый взгляд соседа, отвернулся и занялся своим ужином. У Зарксиса не было даже капли настроения учиться, и все же он пахал как не в себя, чтобы получать оценки лучше, чем у Руфуса и всего факультета умников вместе взятых. На каждой смежной паре серо-зеленые глаза упирались ему в макушку, и Зарксис всем телом ощущал чужой скепсис, но останавливаться отказывался: когда он с головой уходил в учебу, было легче не думать о трупе мамы и горе сестры, и о вмиг погасшем отце тоже. Он думал только о звездах в небе, парящих кружках и правильно нарезанных слизняках, и времени на остальные мысли, и на горе в том числе, просто не оставалось. Зарксиса это устраивало. Но Руфуса — нет. — Когда ты спал в последний раз? — поверх страниц легла узкая бледная ладонь, закрывая текст о какой-то редкой траве, из которой делалось не менее редкое зелье; профессор Снейп отказывался жалеть даже студентов своего факультета, задавая свиток об ингредиенте, который использовался чуть ли не в единственном зелье, и то редко. Честно? Зарксис даже не понимал, для чего вообще это зелье было нужно. — Земля вызывает Зарксиса, — насмешливо сказал Руфус; когда Зарксис заторможенно поднял на него взгляд, в серо-зеленых глазах читалось беспокойство. — Отвлекись от учебников хотя бы на три минуты, а то скоро факультет сменишь. Зарксис так же заторможенно кивнул и снова посмотрел на текст на желтых страницах, будто совершенно не слышал Руфуса. Тот с тяжелым вздохом закрыл книгу, придавив обложку ладонью, а второй рукой вытащил свиток из-под рук Зарксиса и аккуратно отложил в сторону. Зарксис этого даже не заметил — продолжил пялиться на пустой стол с зажатым между пальцев пером; с кончика упала капля чернил. Он чувствовал беспокойство Руфуса — оно мурашками пробежало вверх по позвоночнику и осело где-то в шейном отделе, — но не мог на него ответить или хоть как-то среагировать. В голове будто был сплошной туман, и Зарксис в нем терялся: блуждал среди своих мыслей и боли, коррозией разъедающей его тело. В нем не было ни отчаяния, ни надежды — только одна сплошная боль, от которой ломило кости и тянуло блевать почти только что съеденным обедом. Руфуса он не слышал: его голос эхом терялся в этом алом мареве, среди воспоминаний о бледном личике Луны и красной крови Пандоры на стене. Руфус, казалось, прекрасно его понимал: не давил своим присутствием, просто сел рядом, плечом к плечу, чтобы дать Зарксису почувствовать, что он не один в своем горе, аккуратной стопкой сложил книги и свитки и вплел пальцы в белесые волосы, чуть сжав у корней, чтобы привести в чувство. — Кого ты потерял? — спустя минут десять, когда туман в голове начал рассеиваться, прохрипел Зарксис — от долгого молчания голос сел. Руфус закостенел всем телом, превратился в каменное изваяние. — Шелли, — наконец ответил он, отпуская Зарксиса и отстраняясь, пряча боль во взгляде. — Я думал о ней как о родной дочери и всегда относился к ней именно так. Зарксис сглотнул; слюна с раздражением прошла по сухому горлу. Он даже не представлял, что мог чувствовать Руфус, когда Шелли медленно умирала и никто ничего не мог с этим поделать; это можно было бы сравнить с той болью, что Зарксис испытывал, когда умер Элиот и когда слышал, как умирали Оз и Гилберт. Они просидели так до самого ужина: достали домашнее задание и делали его вместе, и не заметили, как прозвенел колокол. Они не разговаривали больше — только переговаривались по темам из домашнего задания, не более. На ужин они шли переплетя пальцы и спрятав руки под широкими рукавами мантий. Чувствуя друг друга и разделяя боль на двоих. Это был первый момент за прошедший со дня смерти Пандоры месяц, когда Зарксис не чувствовал себя пустым.—————~۩۞۩~—————
— К вам на лето? — Элиот оторвался от книги — Защита от Темных Искусств, насколько Зарксис мог рассмотреть содержание, — и посмотрел на него несколько скептичным взглядом. — А мы… не помешаем? Зарксис отмахнулся. — Если вас не смутит степень сумасшествия моего отца — думаю, нет. У нас хватит места на всех. И к тому же, — он замялся, — Луне будет компания помимо Уизли. Они славные, но сейчас для нее их слишком много. Элиот задумчиво кивнул и нахмурился, видимо, обдумывая предложение Зарксиса. Тот его не торопил, болтая ногами в воздухе и ковыряя прыщ на щеке — один из минусов юного тела сладкоежки, с которым оставалось по большей части только смириться. — Хорошо, — Элиот захлопнул книгу. — Я переговорю с, — он скривился, — родителями и передам тебе ответ совой. Зарксис удовлетворенно кивнул. В дипломатических способностях Элиота он не сомневался, поэтому сразу планировал, как разместить еще три тела в их доме. Лето обещало быть… интересным.