Прощальные письма

До отправления поезда ровно тридцать две минуты неловкого молчания. Александр придвинул к столу ящик с армейской маркировкой, сбросил шинель и сел напротив Равель. Стальной взгляд, натянутые нервы, губы тонкие, бледные. Глаза у Лары папины — тот так же глядел на Блока из толпы приговорённых, когда на Карстровых Бродах приказом Инквизиции был объявлен один на всех смертный приговор. Безмолвие затягивалось. В вагон украдкой заглянул солдат, салютнул генералу и поспешно ретировался. — Я посмотрю? — указал Блок на револьвер, лежащий на столе. Лара скривила губы и кивнула. Сама же пришла. Сдалась с повинной, растерялась от человеческого отношения, подумала поди, что расстреляют или арестуют. А тут вон оно, как получилось: сам генерал Пепел предложил выпить чаю. Такое только в сказках бывает. Александр усмехнулся и взял оружие. Револьвер давно не чистили, в барабане (щёлк!) — один патрон. Самоуверенно. — В голову планировали стрелять? — спросил он с задумчивым смешком. — Чтоб наверняка, — неловко призналась Лара. — Надеялась, попаду. Александр вернул оружие, но она не приняла его обратно. — А дальше что думали делать, хм? — Сама бы умерла. Оправдываться смысла нет. Не знаю. Равель шмыгнула носом, прикрыла губы ладонью и, не глядя на Блока, меланхолично усмехнулась. — Скажете — дура? — Дура. Блок улыбнулся, заметив румянец на щеках — Лара хотела возмутиться по-женски, уже почти вспыхнула, но тут же погасла. Плечи опустились. Взгляд забегал. Она поджала губы, строго свела брови, решилась что-то вымолвить, и вопрос застрял комом в глотке. Знакомое чувство. Всхлипнула. К своему стыду, женские слёзы укрощать знаменитый генерал так и не научился. Благо и не понадобилось. Равель силой воли сдержала шквал рвущихся наружу эмоций и под пристальным взглядом не сломалась. — Вы, должно быть, про отца пришли узнать, — кивнул Блок в ответ на растерянность. — Так отпираться не стану — спрашивайте. — Если обещаете ответить честно. Помните, что вы уедете, а мне с этим знанием ещё жить, — ответила Лара и убрала за ухо прядь волос. — Повинен ли был капитан Равель в том, что совершил? А уж кто приказ отдал, больше не имеет значения. — Ой ли? Александр придвинул револьвер ближе к Ларе и хмыкнул. — Говорят, что человек под прицелом никогда не врёт. — Я не собираюсь в вас стрелять, — выдохнула она. — Тогда как узнаете, что я говорю правду? Равель подалась вперёд и вернула револьвер на его половину стола. — Поверю на слово. А там пред Богом сами по уставу отчитаетесь, коли виноваты. Блок кивнул на справедливое замечание и выпрямился. Он многое повидал за годы службы, многое совершил, и список для Господа уже заготовлен немаленький. Не зря же Пеплом прозвали, а жадный до крови народ возведёт в ранг героя даже психопата, если он начнёт с трибун вещать про извечные идеалы и человеческие свободы. Александр не образец добродетели. Врать Равель не имело никакого смысла. — Приказ отдал я. Лара нахмурилась и через силу кивнула, соглашаясь и принимая сказанное. — Не соверши я этого, каратели бы забрали всех. И, выбирая между двух зол, я предпочёл меньшее. Ваш отец знал, к чему всё идёт. Блок сцепил руки в замок. Скрипнула кожа солдатских перчаток. — И что же такого сделал мой отец, что ему вынесли столь чудовищный приговор? — тихо спросила Равель. С каждым словом из её голоса утекала растерянность. Взглядом она вперилась в лежащий на столе револьвер. Александр заметил это, но не дрогнул и спокойно продолжил: — Он совершил преступление, которое на войне, к сожалению, не прощается. Пепел поднялся, сложил руки на груди и сделал несколько шагов вглубь вагона. Собрался с мыслями, поискал в кармане папиросы, но передумал курить. Вспоминать расстрел на Карстровых Бродах было тяжело, будто Блок ножом себя резал по живому. Потом горько проговорил: — Капитан проявил милосердие к неприятелю. По документам записали, что предал. А предательство в военное время карается смертью. Приказ, который я нарушить не смог. — Тем не менее, город наш до сих пор стоит, — тихо прошелестел голос Лары. — Чьими же стараниями? — Не моими. Александр обернулся и увидел направленное в лицо дуло револьвера. Очень неестественно тот смотрелся в тонкой женской ладони. Рука Лары едва заметно дрожала. — И всё-таки будете стрелять? — спросил Блок. Равель поджала губы, дёрнула плечом и задумчиво поглядела на барабан с одним патроном. С такого расстояния не промахнётся. Генерал убрал руки за спину и замер, готовый принять выстрел, и до того ему жалко стало Лару, что сердце наполнилось необъяснимой нежностью к женщине, искренне желающей ему смерти. — Капитан Равель был человеком, достойным восхищения, — сделал шаг вперёд Александр и медленно поднял руку, касаясь револьвера. — Он часто говорил о вас. — Что же? — процедила Лара. — Что он говорил? — Форель? Блок повернул голову на голос. В дверях вагона стоял Артемий Бурах. Едва тот заметил оружие в руке Равель, как стремительно изменился в лице и растерялся. Не каждый день подобное увидишь — даже за двенадцать дней изнуряющей эпидемии. Пальцы разжались, револьвер гулко ударился о деревянный пол и, слава богу, не выстрелил. Она его даже не зарядила. Смешная получилась мстительница. Шаркнули каблуки. Лара подошла к остолбеневшему от изумления Бураху, легонько толкнула в грудь и спустилась по откидной лестнице. — Ваш отец был прав, когда говорил, что вложил в дочь всё лучшее, что было в нём самом! — крикнул ей в спину Блок. — Вы не убийца! Лара замерла на последней ступеньке и поправила отцовскую шинель. — Зато вы — да. Работа войны не подразумевает иного. Бог вам судья, генерал Пепел. Прощайте. До отправления поезда оставалось десять минут. Достаточно для скомканного прощания. Для сумбурных извинений. Для шёпота вдалеке: — О чём ты только думала, Форель?! Десять минут слишком мало для раскаяния. Для этого у Александра Блока будет ещё целая вечность, если удастся вернуться… Живым.