***
Как я уже говорила — фатализм не был моей фишкой, но, тем не менее, я им прониклась. Что-то определенно где-то повернулось и скрипнуло, раз перерождение — на минуточку чудо чудесное, — произошло именно со мной. Со мной! Я ведь обыкновенная, ничем не примечательная личность. Еще и без особых выдающихся талантов. Какой прок с такого человека? Да спроси меня кто, что я люблю больше всего на свете, то ответ был бы «сон и еда»! «Вкусно поесть и от души отоспаться», — уже почти как девиз по жизни, этакое кредо, прячущее за собой кучу проблем и неразрешенных конфликтов. Где бы я не оказалась, что бы не случилось, первое, что я проверяла — доступность этих двух вещей. Логика была простой и незамысловатой: сон означал наличие относительно безопасного места, а еда гарантировала утоление противного и выматывающего голода. Не сказать, что я гордилась такой жизнью, — вовсе нет, — но и стыдиться мне было нечего. С теми проблемами, что порой мне приходилось решать вот прямо сейчас, якори существования значительно облегчали процесс. Конечно, так я жила не всегда. Когда-то все было хорошо: я не знала печалей, играла себе с друзьями в песочек и пела детские песенки на непонятном языке тоненьким голосочком. Безоблачная пора моей жизни длилась около восьми лет, а потом… То ли моим приемным родителям надоела игра в хороших и ответственных, то ли просто все наложилось одно на другое. В десять лет я узнала, что такое длительный запой. В двенадцать я больше не могла нормально спать в своей комнате. В пятнадцать мне пришлось в срочном порядке решать отвратительную и голодную проблему с диким недобором веса. Ну а в восемнадцать я умерла. …Шикарная биография. Смерть меняла людей всегда, и возможно поэтому ко всему происходящему сейчас со мной я отнеслась довольно… Равнодушно. У меня был папа вместо матери, ну и что? Не мне, знаете ли, судить. Но ступор, надо признаться, нахлынул на меня колоссальный — я никак не могла собраться с силами и отрефлексировать хотя бы факт собственной не особо приятной смерти, что уж тут говорить о новой жизни. К тому же для размышлений имелось одно большое и противное препятствие — сосущий изнутри, как черная дыра, голод, бьющий по мозгам не хуже высокоградусного алкоголя. С таким соседом особо не погрузишься в себя и не поразмышляешь: волей-неволей все мысли будут только о еде и способах ее добычи, законных и не очень. К счастью для меня, молоком меня кормили много и часто, при этом не забывая нежно поглаживать то по голове, то по ручке, то по животику. Прикасались ко мне мягко, даже трепетно, и это было приятно до такой степени, что мне отказывали последние крохи здравого смысла. Я смирилась с тем фактом, что в роли матери во второй моей жизни выступал молодой мужчина. Уж не знаю, была ли я его первым ребенком, но к своим обязанностям родителя он подходил крайне ответственно. С момента рождения меня ни разу не трясло в его руках, — или в руках моего, вероятно, отца, — ни разу больше мое тельце не страдало от холода и даже количество громких внезапных звуков уменьшилось до единичных случаев. Не ответить на подобную заботу я не могла, поэтому решила отплатить хотя бы тем, что, так сказать, было в доступности. Например, собственный рот. Сосать чужую титьку, конечно, не казалось мне чем-то легким и обыденным, — особенно учитывая мою осознанную личность, — но и трагедии из этого делать не стоило. Кожа у ареолов была мягкая, нежная и уязвимая, ранить ее случайным укусом — натуральное свинство. Тем более, я имела полное представление, насколько такой укус болезненный. Об этом мне поведала моя подруга, та самая, что родила на моих глазах. Пацан у нее получился тяжелым, цепким и ужасно прожорливым. Как она мне жаловалась, как плакала! Брр. Нет уж. Если уж именно мне выпала честь родиться вновь у нормальных, на первый взгляд, родителей, то лучше не кусаться. В идеале — держать в узде и детские истерики на ровном месте. Пофигу на мелкие детали вроде двух отцов. Жизнь — вот что было важно. Новая жизнь, странная, непонятная, но такая прекрасная! Особенно меня радовало то, что помимо круглосуточной еды я еще и спала большую часть суток. С первого взгляда ничего необычного, я ведь была новорожденной, такой режим и есть нормальный, но… Все дело упиралось в том, где именно я спала. А точнее при ком. Различать, где чьи руки, я не умела из-за пока не сформированных до конца зрения и слуха, но то, что это были именно родители, мое тело понимало отлично с первых же секунд. Вырубалась я почти мгновенно и крепко спала мертвым сном от кормежки до кормежки. Как карикатурный ленивец, ей-богу. Одной из причин такого проявления физического доверия я видела в запахах. Если про зрение и слух пока говорить было нечего, то обоняние работало на полную. Не прошло и пары дней, как я осознала, что теперь с легкостью определяла, кто из родителей брал меня на руки. Первого я решила считать папой — именно он пах как-то невероятно приятно для меня, и подспудно я уже знала, что это он выносил мое тельце и кормил меня каждые пару часов. Папа ощущался как нечто теплое, вкусное и нежное. Я мало что запомнила из первых недель жизни из-за постоянного сна, но часть все же осела в памяти. Папа обожал меня трогать и гладить: в минуты бодрствования я чувствовала его пальцы на животе и голове, чувствовала, как он умиленно и осторожно тыкал в щечки. С ним мне было спокойно и уютно. С папой я расслаблялась и засыпала. Вновь и вновь. Другой родитель, — в моем восприятии отец, — был не в пример тише и пахло от него немного иначе, но все же похоже. Запах показался мне древесным, но более легким и ненавязчивым. Насколько я поняла, именно отец взял на себя ответственность за прогулки. Было немного странно гулять завернутой в одеяло и не чувствовать на себе давление ладоней, но мне не хотелось ни жаловаться, ни ворчать. Все равно я редко заставала прогулки вне сна. Время шло неумолимо. К мутному зрению и силуэтам вместо четкости я привыкла быстро и не сразу сообразила, что видеть я стала получше. Слышать — тоже. …Как же мне этого не хватало! Информация, мне нужна информация! Отличать голоса от прочего шума я научилась быстро — мотивация была весьма внушительной. Папа звучал, по большей части, звонко, громко и весело. Он часто смеялся, — только если не видел, что я не была на грани сна, — и очень много говорил. Очень. Много. Понимать я его не понимала, но почему-то на меня эта далекая от осознанности болтовня действовала как успокоительное. Папа пребывал в прекрасном настроении, и это хорошо работало против разного рода навязчивых мыслей. Я никого не доставала, не раздражала и не была в тягость — если днем я еще позволяла себе чуть покапризничать, то ночью терпела изо всех сил. Благо, опыт сдерживания голода у меня имелся. Получалось, конечно, далеко не всегда. Есть хотелось часто вне независимости от времени суток. И папа… Папа, кажется, лишь радовался, если ночью я просила поесть. Утешало одно — каких-то особых проблем со сном или здоровьем я ему не доставила. Отец же отличался от папы почти всем: голос у него был глубокий и невозможно красивый, вместо потока слов он предпочитал напевать мне медленные и размеренные мелодии, и я искренне наслаждалась этим каждую секунду своего бодрствования. Иногда мне улыбалась удача исключительной значимости: отец укладывал меня во что-то, похожее на колыбель, садился рядом и играл на каком-то струнном инструменте. Сказать по правде, оценить его игру в полной мере я не могла, но это не мешало мне проникаться какой-то воздушно-возвышенной атмосферой. В какой-то момент пришло понимание — отец перебирал мелодии не просто по велению сердца. Нет, он играл их одну за другой, следя за моей реакцией. Оставлял понравившиеся, отсекал неудавшиеся. Признаюсь честно: это тронуло меня до глубины души. Знать, что даже сейчас, после каких-то пары недель жизни отец столь серьезно отнесся к моим предпочтениям… Это было слишком для моего сердца. Было… Тепло. Настолько тепло, что я смогла наконец отпустить те глупые страхи об отторжении. Никто от меня не отказывался.***
Из-под рук Лань Ванцзи игра на гуцине всегда получалась поразительно изысканной и изящной. Вэй Усянь нередко ловил себя на любовании: то, как двигались пальцы Лань Ванцзи, перебирая струны, то, как размеренно он дышал, как бросал быстрые взгляды на колыбель… Описать все это одним словом не получалось, но Вэй Усянь не расстраивался. Его вполне устраивало сложившееся положение дел. Если Юньлань хорошо засыпала под звуки гуциня, то стоило этим пользоваться. Вэй Усянь тихонько поерзал на своем месте и вытянул шею, заглядывая в колыбель для проверки. Накормленная и переодетая в чистое — Юньлань уже практически спала. Ее глаза были закрыты, но ручками она все еще дергала, и Вэй Усянь, как набравшийся опыта родитель, видел, что скоро надобность в игре отпадет. — Похоже, что ей понравились «Высокие горы», — тихо прошептал он и расплылся в умиленной улыбке. Мелодия, что Лань Ванцзи сейчас играл, была похожа на одну из любимых дочерью композиций: «Спокойствие души». Легкая и ритмичная — эта мелодия часто звучала в стенах цзинши, в основном из-за того, что под нее сон у Юньлань проходил крепче обычного. Лань Ванцзи играл ее без устали, и порой количество повторений достигало почти десятка. — «Высокие горы» написал Лань Ань для своего сына, — таким же шепотом отозвался Лань Ванцзи, плавно подводя игру к завершению, — это одна из базовых мелодий. Вэй Усянь подпер щеку кулаком, уперевшись в колено, и улыбка из умиленной перетекла в поддразнивающую. — Лань Ань, видимо, был хорошим отцом, — протянул он и снова заглянул в колыбель. Убедившись, что их разговор никак не мешал дочери, Вэй Усянь аккуратно к ней подполз и еще раз проверил специально созданные им согревающие талисманы. Ничего сверхсложного — обычные переделанные в паре местечек талисманы обогрева, прилепленные по бокам колыбели. Пусть и простенькие, но, как считал Вэй Усянь, даже такие стоило держать под контролем. Лань Ванцзи в последний раз перебрал пальцами струны и аккуратно накрыл их ладонью, заглушая звук полностью. — Семь из двадцати колыбельных мелодий клана были написаны им, — поведал он, чуть сдвигаясь назад от гуциня. — Знаешь, Лань Чжань, я не очень-то этому удивлен, — хмыкнул Вэй Усянь, почти невесомо покачивая колыбель. Делал он это не потому что дочь нуждалась в дополнительной помощи для сна, а скорее потому что сам Вэй Усянь в эти движения вкладывал особый смысл. Что-то, что помогало ему прекратить лишние переживания. Он еще раз пригладил ближайший обогревающий талисман и медленно выдохнул. — Такая спокойная… — пробормотал Вэй Усянь, — точно твоя дочь. — А были сомнения? — Лань Ванцзи поднял на него добрый насмешливый взгляд. В иной ситуации и с иными людьми такие слова можно было бы воспринять как проявление оскорбленных чувств, однако Вэй Усянь видел, что Лань Ванцзи откровенно веселился, наблюдая за его периодической озадаченностью. Нет, он не сошел с ума — Лань Юньлань была кровь от крови Лань Ванцзи. В ней уже сейчас проглядывались некоторые черты лица, присущие и Лань Ванцзи, и Лань Сичэню. Вэй Усянь вздохнул и взъерошил небрежно затянутый пучок на голове. В мыслях объяснение звучало гораздо логичнее, чем то, что он собирался сейчас озвучить вслух. — Абсолютно никаких сомнений, — веселым шепотом ответил он, — просто она… — Он неловко улыбнулся и продолжил, — она такая тихоня. Серьезно, очень тихая. Настолько, что мне теперь кажется, что госпожа Лань Ци нас обманула. Лань Ци оказалась очень щепетильной и дотошной целительницей. Советов и рекомендаций от нее накопилось много, и каждый ее приход грозился удвоить, а то и утроить это число. Своих детей у Лань Ци не было, но зато имелся любименький племянник от младшей сестры — Лань Цзинъи. Это говорило если не обо всем, то о многом. После Лань Ванцзи именно Лань Ци была для Лань Цзинъи самой авторитетной фигурой. За одно только это Вэй Усянь зауважал ее еще больше. Знаний о тягости и уходе за ребенком в Лань Ци хранилось бесконечное море. Вэй Усянь не уставал благодарить небеса за ее помощь — откуда бы еще он узнал, что кормить, к примеру, при использовании специальной стимулирующей техники полагалось не раз в три часа, а раз в два часа?.. В общем, Вэй Усянь мысленно сошелся с собой во мнении, что Лань Ци здорово им помогла. Того же Лань Сычжуя Вэй Усянь встретил в более старшем возрасте: Лань Сычжуй, тогда еще Вэнь Юань, уже уверенно стоял на ногах и мог есть твердую пищу, будучи уже более-менее осознанным ребенком. Но новорожденное дитя? Такого опыта у него еще не было. Хотя, справедливости ради, Вэй Усянь практически не выматывался. Физически он находился в порядке — и даже рана на животе почти затянулась, — но вот душевно… На него давила ответственность. Он постоянно ждал чего-то, с чем он не смог бы справиться, с чем он бы облажался. Это был первый, настолько крохотный ребенок Вэй Усяня, и он переживал. Постоянно думал и анализировал — делал все, чтобы быть готовым ко всему. И иногда… Иногда Вэй Усянь доходил до предела своих переживаний. В такие дни его спасал только Лань Ванцзи — забирал дочь из рук, уходил на длительную прогулку, давая таким образом передышку. — О чем ты думаешь, Вэй Ин? — послышался голос Лань Ванцзи, вырывая его из ленивого тумана размышлений. Вэй Усянь медленно моргнул. Ответов у него было много — думал он о множестве вещей сразу, но если уж выбирать самое тяжелое и противоречивое… — О празднике Первой Луны. Губы Лань Ванцзи дрогнули. Он развернулся к Вэй Усяню всем телом, и в его глазах застыл немой вопрос. Вэй Усянь тяжко вздохнул. Он знал, что поведение Лань Ванцзи ни в коей мере не означало того, что Лань Ванцзи не считал нужным проводить подобный праздник девочке. Здесь было другое: Лань Ванцзи удивило то, с каким сомнением Вэй Усянь упомянул праздник Первой Луны. — Знаю-знаю, об этом нужно было подумать раньше, чтобы было время на подготовку, — посетовал Вэй Усянь, — да и дядюшка Лань Цижэнь еще непонятно как отнесется… Но, Лань Чжань, — он послал Лань Ванцзи малость неловкую улыбку, — пусть для девочек так не принято, но она наша дочь. То, что она родилась не мальчиком, не означает, что теперь Юньлань недостойна такого празднества. В действительности, Вэй Усянь и правда затянул с этой мыслью. С рождения дочери прошло уже почти три недели, и дней для подготовки осталось буквально впритык. Решить этот внутренний спор с самим собой было сложно, и Вэй Усянь тщательно взвешивал каждую деталь, каждое последствие. С одной стороны, Лань Юньлань была рождена в семье главной ветви клана, и ей полагалось гораздо больше, чем детям из побочных ветвей, с другой же стороны… Пойдут возмущения. В первую очередь негодованием будут кипеть старейшины, считающие именно Лань Сичэня обязанным подарить клану наследника. Вэй Усянь в те долгие месяцы тягости едва с разумом не распрощался, пока вся семья не пришла к единому решению. Скрыться от всех в цзинши, пока не наступит нужный момент он смог без проблем, но не был уверен, что всех в Гусу Лань устроит пространное, витиеватое и абсолютно пустое объяснение Лань Сичэня, которое можно было свести к двум словам: это приказ. Радовало только то, что Вэй Усянь имел полное право игнорировать любые вопросы, отсылая всех любопытных к главе клана. Старейшины боялись Вэй Усяня и почти открыто злорадствовали над его ситуацией с «нагулянной на стороне» дочерью Лань Ванцзи. Почти четыре года эти старикашки, не унимаясь, неустанно раздражали Лань Ванцзи намеками на приличную женитьбу, и теперь, в редкие встречи на тропинках, многозначительно улыбались Вэй Усяню в лицо. Вэй Усянь не злился на их поведение, нет. Вэй Усянь внутренне ухахатывался от того, что эти старики были настолько помешаны на собственной важности, что не видели истинное положение дел. Стоило Вэй Усяню показать хотя бы каплю своего ненастоящего недовольства из-за «ребенка на стороне», как самые ярые его противники тут же меняли мнение — и все ради того, чтобы побольнее уколоть Вэй Усяня! — Хорошо, — вдруг произнес Лань Ванцзи. Голос его был тверд и решителен. Выглядел Лань Ванцзи так, словно он все обдумал и принял решение. Одна брошенная фраза Вэй Усяня, как и всегда, послужила самым веским основанием для намерения исполнить желаемое. Тем более, что и сам Лань Ванцзи счел глупостью такой несправедливый расклад в отношении к детям. — Я сообщу дяде и брату, — серьезно сказал он Вэй Усяню, — и велю начать подготовку. С этими словами Лань Ванцзи встал из-за столика с гуцинем и направился к высокой подставке, где висело его верхнее одеяние. — Что, прямо сейчас? — удивился Вэй Усянь и поспешно вскочил на ноги, украдкой проверяя, не разбудил ли Юньлань. Лань Ванцзи кивнул. — До отбоя еще пара часов, — он разгладил ворот и бросил нежный взгляд на колыбель. — Я успею до момента, как она проснется. Вэй Усянь не смог удержаться от тихого короткого хихиканья. Его по-настоящему умиляла принципиальность Лань Ванцзи в вопросе прогулок. Независимо от того, что происходило за день, как бы Лань Ванцзи не был занят, в вечерние часы он всегда уходил гулять с дочерью по Облачным Глубинам. Заматывал Юньлань в теплое одеяло, скрупулезно устраивал на руках и наворачивал круги по тропинкам. Вэй Усянь редко когда присоединялся к ним — больше потому, что считал эти прогулки особенным и личным временем между Лань Ванцзи и их дочерью. И так считал не только он, но и большая часть адептов. Сам Вэй Усянь, конечно, не слышал, о чем судачило юное поколение, всецело обожающее Ханьгуан-цзюня, но зато слышал Лань Сычжуй. Ну и Лань Цзинъи, куда уж без него. Все, по словам Сычжуя, были глубоко впечатлены тем, что видели. Вэй Усянь примерно представлял, что происходило в их умах в тот момент: это же был Ханьгуан-цзюнь! Человек, которого почти все в клане и ордене уважали наравне с Лань Сичэнем! — Вэй Ин? — Лань Ванцзи остановился у дверей и вопросительно склонил голову. Видимо, Вэй Усянь слишком явно ушел в себя, и это отразилось на его лице. Вэй Усянь рассеянно махнул рукой. — На улице холодает, — пробормотал он. — Скоро снег выпадет. Сегодня лучше не задерживаться на прогулке. Погода не радовала теплолюбивого Вэй Усяня ни на миг. Он, как человек, выросший в жарком и влажном уезде Юньмэн, не терпел ни холодные горные ветра, ни туманные морозные рассветы. Если бы не его случившаяся тягость и последующее рождение дочери, вряд ли бы они проводили зимовки в Гусу Лань. — Сначала навещу дядю, — обронил Лань Ванцзи после недолгого размышления, — к брату зайду завтра с утра. Вэй Усянь криво усмехнулся. Да, такой порядок был более приближен к реальности. Разговор с Лань Цижэнем мог затянуться сразу по нескольким причинам, и не все из них могли похвастаться зрелым наполнением. Вопросы традиций и спешности подготовки Вэй Усянь понимал прекрасно, но было еще кое-что. Юньлань, кажется, совсем не переваривала Лань Цижэня. Без слез или крика — она просто принималась с силой выворачиваться из рук Лань Цижэня. В первый такой раз Вэй Усянь едва успел подхватить ее руками, благо, что стоял в шаговой доступности. Что конкретно Юньлань не нравилось в Лань Цижэне, понятно не было, хотя Вэй Усянь догадывался. В первую очередь шла догадка о неизменно строгом и сухом голосе Лань Цижэня. Следом за непринятием голоса Вэй Усянь предполагал руки. Юньлань будто бы всегда знала, в чьи руки она попадала, и в соответствии с этим либо успокаивалась и засыпала, либо начинала елозить. Руки Вэй Усяня и Лань Ванцзи она обожала в равной степени, руки Лань Сичэня просто снисходительно терпела, а вот руки Лань Цижэня… Стоило Юньлань начать недовольно кряхтеть и выворачиваться в руках Лань Цижэня, как тот тут же принимал какой-то по-детски обиженный вид. Будто Вэй Усянь у него любимую игрушку отнимал, а не забирал своего ребенка. Лань Ванцзи никак не прокомментировал красноречивое молчание Вэй Усяня и ушел, плотно прикрыв за собой двери. На цзинши опустилась сонная тишина. Вэй Усянь послушал ее, пожевал в задумчивости губу и снова уселся рядом с колыбелью. Все его внимание сосредоточилось на тихом звуке дыхания дочери: было видно, как одеяло на животике медленно приподнималось от каждого вдоха и выдоха, будто сообщая всему миру о крепкости сна. Вэй Усянь расплылся в теплой и нежной улыбке, совершенно не стыдясь того, что до сих пор находил настоящую радость в любовании спящей Юньлань. Лань Юньлань… «Надеюсь, что матушка Лань Чжаня не будет против того, что мы дали это имя», – рассеянно подумал он. Эта мысль, – мысль дать их с Лань Ванцзи дочери имя почившей госпожи Лань, – пришла к Вэй Усяню где-то на пятом месяце тягости. На улице тогда стояло лето, возле дома вовсю цвели цветы и в один вечеров его вдруг осенило. Почему-то он вопреки всем прошлым мыслям, все же задумался о том, что у него мог родиться как мальчик, так и девочка. И если для мальчика имя он придумал еще в далеком детстве, то для девочки… Вэй Усянь посмотрел на горечавки, потом на умиротворенное и счастливое лицо Лань Ванцзи и твердо решил: он не позволит исчезнуть в небытии женщине, которая породила на свет самого прекрасного мужчину на свете. Хотя бы имя. Имя. Если вдруг это будет девочка… К удовольствию Вэй Усяня, Лань Ванцзи воспринял все очень легко: кивнул, когда Вэй Усянь сказал, что нашел прекрасное имя на случай рождения девочки, согласился с именем для мальчика, и поцеловал нежно-нежно, с благодарностью. «Скоро вы увидите ее, госпожа Лань», – пообещал сам себе Вэй Усянь, – «мы принесем вам посмотреть на внучку в день вашего рождения».