Райская персиковая роща

Следить за временем оказалось делом сложным. День и ночь сливались в одно длинное и сонное нечто, и единственное, что помогало мне хоть как-то высчитывать прошедшие недели, было развитие моего неповоротливого и неуклюжего тельца. Ручки и ножки постепенно становились послушнее, зрение более-менее прояснилось, и недавно я даже сумела перевернуться. Чем не достижение? Радовало также то, что сна мне теперь требовалось чуть меньше, чем в самом начале. Всего лишь минус два-три часа, но зато как это меня мотивировало! Все-таки я со своей уже сложившейся личностью проходила заново через все тернии младенчества, и это нехило так било по психике. Быть настолько уязвимой и беспомощной, полностью зависимой в еде и безопасности от другого человека… Наверное, не пройди я через болезненную и долгую смерть, то было бы намного хуже. Хотя плюсы в моем положении тоже имелись, и весьма недурственные. Прошло примерно около трех-четырех месяцев с момента моего рождения, и я с легкостью признавала — дышалось во второй жизни намного легче. Не в плане физиологии, — однако, я бы отдельно поговорила про местный чистый воздух, — а больше по душевному ощущению. Меня здесь… Любили. Ко мне прикасались руками, полными осторожности и тепла, меня мягко целовали в лоб и щечки, прижимались лицом к животику в порыве нежности и постоянно, — просто постоянно! — тихо ворковали надо мной, будто бы я могла их понять. Одно было хорошо: папа очень редко позволял кому-то другому, — не отцу, — поднимать меня на руки. Порой меня эта родительская ревность очень смешила. Видеть как взрослый человек я еще не могла, но зато прекрасно различала интонации. До привычной четкости зрение еще не развилось, и я даже не пыталась запоминать всех подходящих ко мне людей. Это, кстати, ощущалось странновато: на меня смотрели множество разных глаз и ни разу я не услышала каких-либо подозрительных нот. Не могло ведь мое наверняка еще страшненькое личико их так воодушевлять и восхищать? Ситуация в таком свете смахивала на плохой и несмешной анекдот про паранойю. Не то чтобы я относилась ко всему, ожидая подвоха, но и просто откинуть прошлый жизненный опыт я не могла. Я ведь точно переродилась в какой-то древней азиатской стране — об этом говорили специфическая многослойная одежда, обстановка и переливчатый говор пока еще неизвестного мне языка. Знаний по истории в моей голове наскребалось на троечку, и оставалось только уповать на медленное и неспешное изучение этой любопытной эпохи. Я ведь была маленьким и не знающим ничего о мире ребенком! Время у меня имелось. Я вздохнула и двинула ручками. В животе чувствовался нарастающий дискомфорт, и спать тело резко расхотело. Следом за проснувшимся голодом в сердце вспыхнуло недовольство. Я ведь так уютно пригрелась на дядиной руке! Так удобно умостилась! — А-Юнь? — раздался тихий голос дяди, и следом надо мной показалось уже знакомое дядино лицо. Я очень красноречиво зевнула во весь рот. Дядя просто колоссально походил внешностью на отца, но я пока что ни разу не ошибалась. Возможно, перепутать мне не давало внутреннее чутье — я чутко определяла и отделяла отцовские руки от дядиных по каким-то непонятным даже мне признакам. То ли отец прикасался ко мне с неповторимым трепетом, то ли дядя… пах по-другому? Объяснение найти я так и не смогла, поэтому свалила все на крепкую кровную связь с отцом. — Ох, ты действительно проснулась, — пробормотал дядя и принялся легонько меня подкачивать. В другой его руке я разглядела очертания кисти и преисполнилась к дяде уважением: шутка ли, неподвижно держать одной рукой спящего ребенка несколько часов кряду и одновременно что-то писать? И не поленился ведь! Голос дяди мне нравился — он был приятным на слух, мягким и негромким. Отец, конечно, звучал для меня стократ лучше, но я признавала за дядей третье место. Первое, естественно, занимал папа, потом шел отец, и только после — все остальные. С губ сорвалось сварливое агуканье, и дядя, как это происходило почти всегда, тут же надо мной заворковал. Он торопливо отложил кисть на стол, чуть отодвинулся и перехватил меня поудобнее, на что я среагировала ровно никак. Дядя, в отличие от других моих предполагаемых родственников, держать меня не боялся и в контроле со стороны родителей не нуждался. …На самом деле это было забавно наблюдать. Папа строго следил за тем, чтобы меня держали правильно и не щадил никого, кроме отца и дяди. Хотя нет, вру. Был еще кое-кто, кому мой папа не делал замечаний и вручал меня без промедления. Женщина, которая вроде бы наблюдала меня как врач. Не молодая, но и не старая — просто женщина средних лет с цепкими пальцами и суровым голосом. Ее я видела вне сна от силы раз пять, но она мне запомнилась очень хорошо. Хотя бы потому, что она была единственной женщиной из моего окружения. В животе как всегда не вовремя снова кольнуло от голода. Я взмахнула ручками, дернула ножками и выразительно выдала еще одно недовольное агуканье. — Проголодалась, милая? — спросил меня о чем-то дядя и медленно поднялся на ноги, стараясь не потревожить меня движением. Против воли сердце наполнилось радостью: меня решили отнести к папе! Дядю я любила, — как его не любить, — но голод диктовал свои условия. Мы и так провели почти все утро вместе, и пора было уже возвращать меня к родителю. Наверняка к очень и очень скучающему родителю. Прогулки на свежем воздухе и сон, конечно, хороши всем, но пора бы уже и поесть. — Вэй Усянь был прав: криков от тебя ждать не стоит, — дядя укрыл меня теплой тканью и быстрым шагом спустился с крыльца. — Подожди, подожди, сейчас пойдем к твоему папе. Я сдержала рвущееся наружу нетерпеливое агуканье и мысленно закатила глаза. Дядя болтал со мной так, будто действительно верил в то, что я его понимала.

***

Вэй Усянь чувствовал себя одновременно и ужасно, и прекрасно. Возможно… Восхитительно? Сыто? Удовлетворенно? Чуть виновато? Он не мог подобрать точных слов для описания своего слишком противоречивого состояния. Тело, разгоряченное случившейся близостью с Лань Ванцзи, медленно остывало, дыхание потихоньку приходило в норму, и единственное, что сейчас волновало Вэй Усяня, так это утекающее сквозь пальцы время. Он и Лань Ванцзи слишком уж увлеклись весенней игрой: сначала они долго и со вкусом целовались, испытывая себя ощущениями, а потом все-таки не удержались на одном разе. Хотелось закрыть глаза и полежать так до вечера — за всеми хлопотами и заботами Вэй Усянь, кажется, отвык от оглушающей страстности Лань Ванцзи. Ноги у него, слава богам, не дрожали, но внутренне он понимал: его удовлетворили так, что думать об этой близости он будет еще пару дней точно. Вэй Усянь шумно выдохнул. Да, Лань Ванцзи постарался в этот день как никогда, но… Прошло уже два часа. Два часа, а он уже помирал от того, как сильно он соскучился по дочери! Юньлань… Небеса, какой прекрасный ребенок. У Вэй Усяня слов не находилось, чтобы описать, насколько он ее любил, что даже мгновение разлуки причиняло ему боль. Этот ребенок так крепко пророс в его сердце, что больше Вэй Усянь не мог внятно представить свою жизнь без Юньлань. Любая попытка заканчивалась тем, что мозг отказывался работать, и Вэй Усянь без особого сопротивления подчинялся желанию обнять дочь и не отпускать ее как можно дольше. …Но, тем не менее, им, — Лань Ванцзи и Вэй Усяню, — пришлось отдать ее на время Лань Сичэню. Причин этому было несколько. Первая, и самая важная, заключалась в том, что, в конце концов, это все равно бы случилось. Все дети рано или поздно станут взрослыми и покинут своих родителей — это закономерное течение жизни. Однако, Вэй Усянь… Он очень долго настраивал себя хотя бы на эти два часа. Тем более, что в этом месте подкрадывалась вторая причина, а именно то, что он с Лань Ванцзи давно не уделяли друг другу внимание как супруги. С появлением ребенка они уже не могли беспечно предаваться любви ночами напролет: с такой крохотной малышкой нужно было иметь чуткость и быть готовым вскочить к колыбели в любой момент. Подобный распорядок ничуть Вэй Усяня не угнетал. Нет, дочь приносила ему много, очень много счастья, что порой ему казалось, будто он сейчас разорвется. Каждый раз, как Вэй Усянь смотрел на это спящее личико, или же как поглаживал подушечками пальцев нежные щеки, или просто в угоду желаниям обцеловывал ручки — каждый такой раз придавал Вэй Усяню особое чувство смысла, ощущение важности и цельности для мира. Телу же, к сожалению, на абстрактные понятия было наплевать. Привыкшее к удовольствию, оно довело Вэй Усяня до кратковременного внутреннего срыва и решению начать оставлять дочь доверенным людям. Вина, естественно, тут же начала поедать его изнутри. Он оставил своего ребенка на целых два часа с Лань Сичэнем. Любая часть из этого выражения, — кроме части с Лань Сичэнем, — заставляла Вэй Усяня прокручивать в голове заново все мысленные рассуждения. Все аргументы за и против прошлись по десятому кругу: с одной стороны, он не мог держать дочь подле себя постоянно — это могло дать осечку в воспитании, но с другой… С другой стороны Вэй Усянь испытывал нелепейший страх что-то пропустить. С Лань Сычжуем он уже упустил те самые важнейшие моменты во взрослении, и мысль, что он мог также проморгать первые годы детства Юньлань… Эта мысль царапала изнутри. Он вздохнул и повернулся на постели лицом к Лань Ванцзи. Тот медленно и мягко поглаживал Вэй Усяня по волосам. — Прошло два часа, — поджал губы Вэй Усянь, смотря куда-то в стену, — а я уже готов за ней бежать. Лень Ванцзи не ответил. Высказывание было риторическим и пояснений не требовало. Где-то за пределами цзинши тихо хлопнула ветка. В этом году сезон Холодов не принес большого количества снега, как в прошлые года, но общая промозглость перевешивала все и не позволяла никому расслабиться даже на мгновение. Вэй Усянь из-за этого в два раза тщательнее следил за тем, сколько и где ставятся круглые, не больше ладони размером жаровни. С таким маленьким ребенком вопрос тепла в цзинши стоял как никогда остро. Пусть он и переделал один из талисманов отогрева под нужды дочери, все равно в течение дня помимо колыбели Юньлань могла быть в какой угодно части дома. Особую головную боль Вэй Усяню приносили деревянные полы. С учетом того, что буквально пару дней назад Юньлань научилась переворачиваться, такие ледяные поверхности никуда не годились. Конечно, ковры, что достал Лань Ванцзи, ситуацию частично поправляли, но не до полного одобрения Вэй Усяня. Пока что единственным работающим решением было прикрепить к половицам ослабленные обогревающие талисманы и закрыть их тяжелым ковром. Вэй Усянь прикрыл глаза и шумно потер лицо, пытаясь сбавить то количество нервозности, что успело накопиться за последний десяток вздохов. Видимо, он действительно пока не готов отпускать от себя дочь… — С ней все в порядке, Вэй Ин, — негромко проговорил Лань Ванцзи и, поцеловав костяшки пальцев, что все еще закрывали лицо Вэй Усяня, встал с постели. Нужно было убрать учиненный бардак и одеться. — Брат помнит меня после рождения и знает, что делать, — голос Лань Ванцзи звучал спокойно и настолько уверенно, что Вэй Усянь хмыкнул. Отнял от щек и глаз ладони и расплылся в улыбке. — Цзэу-цзюнь, кажется, был в восторге. Лань Ванцзи, все еще пребывая обнаженным, подобрал с пола нижние белые одежды и в одно движение прикрылся. После он так же подобрал любимые Вэй Усянем нижние плотные штаны и кинул на кровать. Та же участь постигла и рубашку. — Брат любит детей, — повисла непродолжительная пауза. — Не могу сказать, что он стал мне родителем, но в некотором смысле так и есть. Дядя не мог посвящать мне время, а брат — да. Он заботился обо мне с рождения. Лань Ванцзи перекинул по-домашнему распущенные волосы на плечо и принялся проверять талисманы под ковром. Исключительно из предусмотрительности: вероятность того, что они что-то помяли или сорвали в порыве была весьма высокой. — Я понимаю, о чем ты, — Вэй Усянь с мягкой, слегка печальной улыбкой наблюдал за проверкой, — шицзе, конечно, не нянчила меня младенцем, но я помню эти чувства. Повисла тишина. Вэй Усянь не спешил натягивать на себя одежду, вместо этого погрузившись в раздумья. Казалось, вот совсем недавно, буквально вчера Юньлань отметила свой праздник Первой луны, и вот уже прошло почти три месяца с рождения. Решиться на этот праздник было сложно — Вэй Усянь все еще помнил, как его самого пригласили на праздник Луны для Цзинь Лина, и чем все закончилось. Отчасти окончательно сомневаться он перестал из-за двух вещей: во-первых, Лань Ванцзи сразу выразил готовность устроить для дочери какой угодно праздник, а во-вторых, в Гусу Лань с паузой в день, за декаду до праздника, прибыли три письма. Одно от Цзян Чэна, одно от Цзинь Лина и одно от Не Хуайсана. Что было, в общем-то, удивительно. После того, как эти трое относительно «поприсутствовали» в целительском павильоне, в день, когда родилась Юньлань, единственным, кто продолжал слать письма, был Цзинь Лин. Цзян Чэн хранил молчание, Не Хуайсан в своей манере затаился, а вот Цзинь Лин… Цзинь Лин не уставал присылать все новые и новые письма, используя попеременно то гонца из клана, то обученных птиц, при этом не забывая оформлять все как положено. Видимо дорогая бумага и официальная подпись должны были сработать как еще один аргумент. Вэй Усянь без конца улыбался, читая эти возмущенные строчки — Цзинь Лин, слава богам, уже перерос возраст детской ревности, и благополучно воспринимал свою новорожденную сестренку как полагалось старшему брату. С интересом и трепетом. (Вэй Усянь все еще делал вид, что он вовсе не заметил попыток Цзинь Лина выведать секрет у Лань Цзинъи, и не ждал, пока Цзинь Лин осознает, что Вэй Усянь знал обо всем практически все время) С Цзян Чэном же ситуация обстояла иначе: получить от него письмо (второе письмо за год) было для Вэй Усяня очень странным событием. В первый раз он еще мог бы отмахнуться — Цзян Чэн, не смотря на свой дурной характер, все еще в глубине души признавал Вэй Усяня братом, и поэтому не было ничего такого в том, что Цзян Чэн приехал собственнолично, а не послал невнятное, политически нейтральное поздравление. Но второе письмо! Целое второе письмо! Хотя, если взглянуть с другой стороны… Все же стоило признать: именно Вэй Усянь страдал от своей плохой памяти, а не Цзян Чэн. Клятва, что по стечению обстоятельств была произнесена много лет назад, все еще имела место в сердце Цзян Чэна, и Вэй Усянь не мог не вспоминать о ней добрым словом. Пусть одну клятву он уже никогда не сможет исполнить, но эту… Вэй Усянь к собственному удивлению хорошо запомнил тот день. Цзян Чэн и Цзян Яньли тогда горячо поддержали его желание и дальше поддерживать друг друга: юные и наивные, они трое считали, что смогут преодолеть любые сложности ради их теплых отношений. Юный Вэй Усянь был уверен, что они все доживут до свадеб друг друга, что смогут подержать детей друг друга на руках… Из этого и сложилась та наивная, но невероятно крепкая клятва: что бы не случилось, что бы не произошло — дети одного всегда дети троих. Цзян Чэн свою часть выполнил блестяще. Вырастил Цзинь Лина, выучил, выхаживал при болезнях и наставлял. Делал все, что мог и даже больше. Про Вэй Усяня же так сказать было нельзя. Его вклад в Цзинь Лина не поражал годами, но он старался изо всех сил, оберегая этого ребенка от интриг и опасностей. Теперь же, когда уже у Вэй Усяня родился ребенок… Цзян Чэн, кажется, решил всерьез выполнить их клятву до конца. Исполнить хотя бы одно обещание как надо. Праздник Первой Луны запомнился ему урывками: в основном память запечатлела мгновения того, как Не Хуайсан и Цзян Чэн с разными эмоциями заглядывали в сверток в руках Лань Ванцзи. Сам Вэй Усянь стоял неподалеку и мысленно ухахатывался над ситуацией: так перекроить традиции еще надо было суметь! Обычно ведь ребенка на руках держали матери, в то время как отцы принимали от гостей и родственников поздравления и подарки. Вэй Усяню даже стало легче дышать от того, как упорно все присутствующие пытались удержать лицо. Особенно уморительно выглядел Цзян Чэн. Сурово насупленные брови не смогли скрыть вспыхнувших чувств во взгляде, а напряженная линия рта едва сдерживала нечто похожее на полуулыбку. Но это все равно не удержало его от прямолинейного высказывания: Цзян Чэн, абсолютно не стесняясь, вывалил все, что он думал насчет глупых и закостенелых традиций. Это было похоже на выговор от взрослого маленькому ребенку за невероятно глупую и неуместную выходку — Цзян Чэн щедро прошелся по недовольству, что витал тогда в воздухе и этим, кажется, примирил Лань Ванцзи со своим присутствием. Они оба, и Вэй Усянь и Цзян Чэн, выросли под нежной рукой Цзян Яньли и лучше прочих знали о настоящем положении дел. Они оба воспринимали женщин с уважением и пониманием, и их обоих немало злила несправедливость к девочкам и откровенное попустительство к мальчикам. Что же касательно Не Хуайсана… Как глава ордена Цинхэ Не, он не мог пропустить такое событие и прибыл вовремя, не забыв осыпать Вэй Усяня целым ворохом витиеватых, отменно завуалированных шуток по поводу рождения у того ребенка. Не Хуайсану не надо было говорить о том, что Юньлань породил именно Вэй Усянь, а не неизвестная девица из обедневшего клана, как считали в слухах. Не Хуайсан сам все прекрасно откуда-то знал и просто уведомил Вэй Усяня о своем знании исключительно из дружеской вежливости. Удивляться этому не стоило: Не Хуайсан легко читал невысказанное между строк в редких письмах Вэй Усяня и при опыте Не Хуайсана не догадаться о тягости практически тоже самое, что промахнуться палочками мимо рта. Хотя и менее опытные, но знающие клан Лань люди могли понять скрывающийся подтекст по по поведению Лань Ванцзи и Лань Цижэня: у первого взгляд полнился безмолвным счастьем, а второй будто бы съел испорченное столетнее яйцо. К тому же, по мнению практически всех присутствующих, Вэй Усянь улыбался со слишком уж отчётливой тенью ехидности. Явно ведь потешался над чем-то! Быстрее всех причину сообразил Не Хуайсан и присоединился к веселью Вэй Усяня без единого слова — лица некоторых старейшин клана походили на морды старых собак, мучающихся запором. Так все это и продолжалось, пока Не Хуайсан не увидел на руках Лань Ванцзи спящую Юньлань, завернутую в одеяло. В то же мгновение из него посыпались цветастые комплименты и обещания задарить девочку самыми красивыми заколками. Не Хуайсана не смущали ни чужие взгляды, ни то, что Вэй Усянь усиленно давил в себе хохот — первостепенным делом стало воркование над ребенком. И при этом Не Хуайсана вообще не волновало, что Юньлань крепко спала и знать ничего не знала. Тогда Вэй Усянь не смеялся в голос только по одной причине — едва заживший порез на животе мог разойтись и пустить насмарку все усилия Лань Ханя. Вэй Усянь хмыкнул и вынырнул из воспоминаний. Теперь, после праздника Первой луны, им предстоял еще один — праздник Ста дней. Мысли на этот счет ходили разрозненные. С одной стороны, хотелось сделать все по правилам и как положено, раз уж Первую луну отпраздновали, но с другой стоял вопрос необходимости. Так ли Вэй Усянь хотел отметить Сто дней с рождения дочери? Первую луну Юньлань благополучно спала и участвовала лишь своим присутствием, но вот Сто дней… Юньлань уже научилась кое-как переворачиваться и предпринимала решительные действия, дабы научиться еще и ползать. Спала она теперь меньше и проявляла много интереса к внешнему миру. Вэй Усянь закусил губу и рассеянно помотал головой. Наверное, стоило просто отметить в узком кругу близких, не растягивая все это на целые часы. — Что такое? — спросил Лань Ванцзи, закончив и с уборкой и с одеванием. Он присел на край постели и погладил прикрытое одеялом колено, — оденься, Вэй Ин, так можно простудиться. Вэй Усянь хмыкнул и подтянул к себе нижние штаны. — Хорошо, хорошо, оденусь, — он послал Лань Ванцзи небольшую игривую улыбку, но быстро успокоился. В уме вертелось кое-что поважнее. — На самом деле я размышляю о том, нужно ли устраивать для А-Юнь Сто дней. Лань Ванцзи посмотрел на Вэй Усяня с терпеливым ожиданием. — Не хочу ее утомлять. Тем более, что тогда надо и гостей звать… Может, не надо? Вэй Усянь открыл было рот, чтобы вывалить целый ворох аргументов, но не успел — кто-то постучался в дверь цзинши. Вэй Усянь недоуменно моргнул и до него вдруг дошло. Это был Лань Сичэнь. Глаза Вэй Усяня неосознанно опустились вниз на бедра, закрытые как попало одеялом. Он сглотнул и в ужасе осознал, что все еще даже не одет.