***
Бывало так, что вечера у Цзян Чэна выдавались дерьмовыми. В такие дерьмовые вечера он обычно пил, натирал специальным маслом лезвие Саньду и тихо ненавидел свою память. Он всегда хранил в себе множество воспоминаний, бережно раскладывая их по воображаемым полкам. Детство, юношество, взрослые года — Цзян Чэн не упускал ни единого важного для себя момента. Словно хранитель древней библиотеки, он ревностно оберегал в сердце все, что он мог собрать из своей беззаботной жизни в ордене и клане. Жизни рядом с сестрой и… Братом. Что уж теперь отступать, Цзян Чэн и сам понимал как он глупо пытался обмануть самого себя. Вэй Усянь вернулся, и ненавидеть его стало в сотни раз сложнее. Улыбка, знакомая до боли в грудине, смех, бьющий по ушам, бесконечные подколки и шуточки… Цзян Чэн мог бы принять все это за чистое серебро, если бы не знал Вэй Усяня с головы до пят. Характер у того пусть и остался таким же легким и беззаботным, но горький опыт было уже не спрятать. Взгляд изменился: стал намного взрослее и мрачнее, а острота приобрела какой-то странный надрыв. Цзян Чэн заметил это в первую очередь и тотчас мысленно тогда расфырчался. Ну конечно, даже такой человек как Вэй Усянь повзрослеет! Уж после тех событий только блаженный останется самим собой. На то, чтобы осознать и принять факт возвращения Вэй Усяня понадобилось уйма времени. Цзян Чэн к своему стыду провел не меньше двух недель, ежевечерне распивая крепкое лотосовое вино и бездумно пялясь на темную гладь озер. Его разум воспринимал изменения со скрипом, и даже раскрывшееся гнилое нутро Цзинь Гуанъяо не сумело сбить его с бесконечных рассуждений о былом и грядущем. Он думал и думал без конца о том, как дальше жить эту жизнь. Игнорировать существование Вэй Усяня казалось делом легким: с Гусу Лань его орден контактировал редко, а этого… Светоносного Лань Ванцзи Цзян Чэн мог избегать под разными предлогами еще минимум несколько лет. Сердце Цзян Чэна, конечно, обливалось горечью от понимания, что теперь Вэй Усянь прилеплен к Лань Ванцзи так, что не отодрать, но… Те мгновения юности давно прошли. Их дороги уже не смогут слиться в одну, как бы в недрах души этого не желал внутренний ребенок. Цзян Чэн нес полную ответственность за клан и орден, на его плечи легла забота о защите уезда Юньмэн, и именно он отвечал перед своими адептами. А что до Вэй Усяня… Вэй Усянь отбил три поклона с Лань Ванцзи и попросту растворился в глубинах Гусу Лань. Залег на дно, не пытаясь, как в юные годы раздражающе залезть в каждую дыру, и всего лишь по разу в месяц выбирался на ночные охоты с молодняком Лань. Теперь Вэй Усяня повстречать было так же сложно, как заставить старых вояк из ордена следить за языком. Раньше, в годы юности, Цзян Чэн постоянно жаловался на количество Вэй Усяня в жизни: тренировки, по первости общая комната, развлечения… Вэй Усяня порой было слишком много для не особо общительного Цзян Чэна. Их характеры мало подходили друг к другу, а потому идиллии можно было не ждать. Постоянные препирательства, тычки и щипки, короткие несерьезные драки, незлые насмешки и подшучивания — все это наполняло каждый их день. Вэй Усяню не сиделось на месте и часто выходило так, что последствия приходилось расхлебывать не только самому Вэй Усяню, но и Цзян Чэну. Наставники в то время наказывали их чаще, чем хвалили, и, похоже, только Цзян Чэн об этом переживал. Немудрено, что для него Вэй Усянь часто в мыслях, — а иногда и вслух, — именовался как «причина моей головной боли». Формулировка на вкус Цзян Чэна звучала щадяще, а вот сестру она веселила. Наверное Цзян Яньли слышала тщательно запрятанные нотки нежности в его голосе. …Жаль, что теперь об этом не спросить. Возможно сестра смогла бы помочь понять, что творилось с тем клубком противоречивых чувств, что засел у Цзян Чэна в груди. То ли обида, завернутая в тоску, то ли привязанность, политая откровенной циничностью. Он даже малость страшился касаться всего этого. Боль от потери всей семьи ушла на самое дно, но не исчезла насовсем. Трогать рану, даже если она зажила, он считал нецелесообразным. Жил же Цзян Чэн как-то до этого, верно?.. …Как показала жизнь, игнорировать Вэй Усяня у него не получилось. Сначала все выглядело не особо значимым: тут и там Цзян Чэн краем уха слышал слухи про странное поведение ордена Гусу Лань, и даже Цзинь Лин однажды пожаловался, что его не пустили навестить Вэй Усяня, отговорившись бредом про то, что тот в Облачных Глубинах в эти дни отсутствовал, гуляя и празднуя где-то в компании Лань Ванцзи. Цзян Чэн только и мог в ответ задумчиво хмыкнуть. Вэй Усянь редко когда соблюдал правила, а про праздники и того больше — вспоминал только тогда, когда напоминали прямо. Тем более, что Цзян Чэн знал одну очень важную деталь — Вэй Усянь никогда не стремился отмечать середину осени по вполне заслуженной причине. День, что обычно люди проводили с семьей, получился днем, когда еще маленького Вэй Усяня придавило жестоким осознанием собственного сиротства. Цзян Чэн не осуждал его за это ни в юности, ни даже во взрослом возрасте. Потерять семью в семейный праздник… Поэтому в подобные отговорки не верилось от слова совсем. Что-то с Вэй Усянем происходило, и это что-то влияло не только на омерзительно влюбленного Лань Ванцзи, оно влияло сразу на весь Гусу Лань. Цзян Чэну ужасно хотелось съязвить, что это был не первый опыт Вэй Усяня в сведении с ума целой семьи, но он каким-то образом все же сдержался. «Ничего необычного», — думал Цзян Чэн, — «очередное помрачнение Вэй Усяня, вот и все». …Он ошибался. О, как же он ошибался! У Вэй Усяня на подходе был ребенок! Честно говоря, Цзян Чэн, впервые услышав сбивчивые объяснения запыханного Цзинь Лина, приехавшего ради этого лично, решил, что он накануне перепил и разум его временно ослабел от похмелья. — Дядя, я серьезно! — воскликнул Цзинь Лин на вопрос о самочувствии, — Я узнал это по большому секрету! И вообще! Ты не представляешь, что мне пришлось пережить, чтобы это узнать! «Так ты это подслушал?» — отстраненно отметил Цзян Чэн. — Дядя! — возмутился Цзинь Лин, — Ты слышал меня вообще? Вэй Усянь, он!.. — Довольно! Цзинь Лин прищурился, но послушно замолк. Видимо Цзян Чэн выглядел достаточно пришибленным, чтобы ему простили этот окрик. — Как переваришь, тогда и обсудим, мне пора, я и так практически сбежал. — Вздохнул Цзинь Лин и стремительно унесся прочь. Цзян Чэн не успел даже моргнуть, а двери уже хлопнули, оставляя висеть в воздухе необъятное ошарашенное недоумение. Новость не укладывалась в голове. Как и каким образом Вэй Усянь умудрился… Заделать себе дитя? Неужто Лань Ванцзи настолько выкладывался, выполняя супружеские обязательства, что даже Небеса не выдержали? Цзян Чэн скривился. Нет, он не будет думать о том, как часто Вэй Усянь играл с Лань Ванцзи в весенние игры. Ни за что. И все-таки. Если опустить эту…невозможную со всех сторон тягость, перед Цзян Чэном вставала в полный рост другая, намного более важная дилемма. Обещание. Данное когда-то давным давно, но живущее до сих пор. Все они, — Цзян Чэн, Вэй Усянь и Цзян Яньли, — поклялись еще детьми ни при каких обстоятельствах не оставлять детей друг друга. Что бы не произошло, как бы далеко они не оказались друг от друга, все они должны защищать и принимать каждого ребенка как своего. Вэй Усянь со своей стороны обязательство перед сестрой выполнил и без продыху защищал Цзинь Лина от всего возможного. Сам Цзян Чэн и того больше — вырастил этого мелкого поганца. Теперь же… У Вэй Усяня совсем скоро появится ребенок. Не тот, который не родной, приемыш Лань Ванцзи, а свой собственный. Это било Цзян Чэна поддых. Он чувствовал, как его безжалостная память подкидывала воспоминания об обещании, чувствовал, как его руки сами собой тянулись к чернилам и кистям, и он не стал себя останавливать. Написал письмо, куда излил все свое раздражение и непонимание, сходил в храм предков, да просидел перед табличками семьи до самой поздней ночи, так ничего и не решив. Отправлять письмо Цзян Чэн порывался часто, и иногда ловил себя на том, что вот уже полный час он глядел на ящик стола, где это письмо хранилось. Ясное дело, что время тянул — он мог это признать перед собой, но вот перед Цзинь Лином… В итоге в Гусу Лань отправилось полностью переделанное и лаконичное до тошноты письмо с самым простым как гуль вопросом о том, может ли он приехать. Ответ не заставил себя ждать и, разумеется, Вэй Усянь послал свое согласие с нужной датой, насквозь пропитанное осторожностью. Не верил, что Цзян Чэн в самом деле спрашивал о таком? Не знал, как дальше с ним разговаривать? Что ж, Цзян Чэн и сам не знал. В путь Цзян Чэн отправился вместе с Цзинь Лином и голова его была забита совершенно тупыми мыслями. Часть его разума упрямо пыталась найти объяснение случившейся с Вэй Усянем тягости, часть — пребывала в раздрае. Цзян Чэн к своей глухой досаде не заметил ни самого пути, ни приветствующих стражников на своем посту. Вэй Усяня он так и не увидел, и постыдно этому обрадовался. Долгие часы ожидания в целительском павильоне не принесли Цзян Чэну ничего, кроме головной боли. Он так и не придумал, что можно было бы сказать Вэй Усяню. Поздравить его с рождением ребенка? Подколоть припоминанием старых историй про мелких шиди, когда-то днем и ночью липнущих к Вэй Усяню, словно к потерянной матери? Промолчать? Цзян Чэн не мог выбрать, а потому злился и мрачнел все сильней. Небеса его пожалели в тот раз — с Вэй Усянем он не свиделся. Новость о благополучном рождении девочки принес целитель, подозрительно похожий на Лань Цижэня. Этот почтенный целитель представился Лань Ханем и усталым голосом уверил Лань Сичэня, Цзян Чэна, Цзинь Лина и Не Хуайсана в здоровье дитя. Дальше находиться в Гусу Лань больше не было смысла. Вэй Усянь восстанавливался, Лань Ванцзи не хотел сталкиваться с Цзян Чэном так же сильно, как и он сам, к Лань Сичэню соваться не стоило по политическим причинам, а разговаривать с Не Хуайсаном… Нет, Цзян Чэн слишком устал, чтобы пить с кем-либо. Останавливать его никто не стал, и Цзян Чэн молча улетел на Саньду обратно в Юньмэн. Цзинь Лин, пользуясь передышкой от клана и ордена, сбежал к своим приятелям почти сразу, как от них вышел Лань Хань, так что Цзян Чэн мог спокойно все переварить без лишних обсуждений. Вэй Усянь… Породил на этот свет дочь. От Лань Ванцзи. Цзян Чэн отказывался ссылать это «невозможное чудо» на милость богов. Не бывало так, чтобы кому-то столь внезапно перепадало подобной своеобразной удачи. Вэй Усянь с детства мечтал о большой семье и множестве детей, — уж Цзян Чэн это знал не понаслышке, — и поэтому все это выглядело… Как что-то сомнительное. И как что-то, что нужно заслужить. Оставался один вопрос: что именно натворил Вэй Усянь?..***
Время почему-то побежало в два раза быстрее. Цзян Чэн и сам не заметил, как наступили Малые снега и озера в ордене схватились тонким слоем льда. Холода пока что еще не пробрались вглубь уезда и многие в Юньмэн Цзян обходились одним дополнительным слоем одежд. Ветра в этой местности всегда приходили слабые, даже малость мягкие, и пока не выпал снег, можно было подумать, что сейчас всего лишь сезон Холодных рос. Цзян Чэн снова засел на крыльцо с сосудами подогретого вина и снова бездумно созерцал красоту подмерзших озер. Он не напивался, а скорее просто напоминал себе об старых, давно забытых вечерах беззаботной юности. В голове иногда звучал укоряющий мягкий голос сестры, изредка пробивался безудержный смех Вэй Усяня, и думалось Цзян Чэну в такой обстановке паршиво. У него росла племянница. У Цзинь Лина появилась сестра. Вэй Усянь породил дочь. …Помимо этих мыслей больше не было ничего внятного. Так и проходили эти унылые дни, пока в один из вечеров в орден не пожаловал Цзинь Лин. «Вэй Усянь тайком устраивает праздник Полной луны для моей сестренки» — было объявлено Цзян Чэну обиженным тоном. Цзинь Лина злило и расстраивало, что складывалось все именно так: в его жизни вдруг появился аж новый член семьи, целая сестренка, а видеться с ней не получалось. Обидно, как не посмотри. Цзян Чэн повзыдыхал, похмурился, и пошел в кабинет — писать еще одно письмо. «Не думай, что что-то кардинально изменилось, Вэй Усянь», — фыркал он, сжимая в пальцах кисть и мысленно составляя самые хлесткие формальные сочетания сов, — «праздник Полной луны для девочки? А ты себе не изменяешь!»