***
Кухни клана я видела не впервые, но никогда — такими оживленными. Между столами курсировали мальчишки, не прекращался стук ножа, где-то что-то булькало, шкворчало, тут и там звучали быстрые отрывистые команды и нас с отцом не сразу заметили. А заметив, тут же поспешили отвесить вежливый поклон. — Ханьгуан-цзюнь, — улыбнулся повар. Имени этого улыбчивого мужчины я не знала, но выглядел он как стереотипный труженик кулинарного искусства: с небольшим, чуть выпирающим пузиком и усишками, от которых я мысленно ухохатывалась. — И юная госпожа Лань! Прошу прощения за кавардак, вы же знаете, как это бывает иногда. — Все в порядке. — Вы как обычно, Ханьгуан-цзюнь? Отец кивнул, и говорливый повар тотчас развернулся и сходу начал раздавать приказы, уже не обращая на нас никакого внимания. Практически стандартный набор: поприветствовать, поклониться, отчалить по своим делам. Такое я видела уже несколько раз с тех пор как отец иногда дозволял мне висеть на нем целый день. Наблюдать за тем как он готовил было упоительно — по большей части потому, что отец делал это в знак любви к нам с папой. Мог же, к примеру, переложить это на профессиональные плечи поваров. Но — не перекладывал. Сам шинковал овощи, сам промывал рис, сам раскатывал тесто для ютяо, что полюбились мне особенно сильно. И сейчас тоже — подготавливал продукты сам, предварительно усадив меня на чистый край стола неподалеку от себя, наплевав как минимум на десяток правил. Я тут же принялась болтать ногами и напевать не шибко сложные песенки, которые с горем пополам научил папа. Он тогда сказал: «Если дядя Цзян будет злиться, спой ему парочку, а лучше про злого голодного гуля, что подавился курицей, сразу оттает». Песенка оказалась простой, но половину слов я все равно плохо проговаривала. Я подозревала, что все это вообще было начато смеха ради: нелепо серьезная Юньлань пытается петь нелепую песенку. Картина маслом. Но выхода у меня не оставалось — практика в языке требовалась постоянно, а легкие и односложные куплеты действительно помогали. Не сразу, но помогали. — Не «удавился», а «подавился», — вдруг поправил меня отец, едва я закончила петь. И сразу, без паузы спросил: — Кто научил? — Папа. Сказал спеть дяде Чэну. Отец бросил на меня долгий нечитаемый взгляд и вернулся к горшочку, где уже был насыпан промытый рис. Руки его двигались быстро и скупо — сказывался опыт. Рот постепенно наполнялся слюной из-за всех этих запахов, что без конца наполняли кухни. Все сильнее хотелось есть и, видимо заметив мое все более нетерпеливое ерзанье, отец мягко погладил меня чистой ладонью по голове. — Скоро. Потерпи. …Потерпеть пришлось еще минут пять, которые я честно и мужественно отсидела почти не двигаясь. Каша, как и все, что выходило из рук отца, была вкусной и в меру сладкой, благодаря мелким засахаренным ягодам. Пока я ела, отец занялся завтраком для папы: вытащил из воды пока еще сырой рис, уложил в горшочек, разделал курицу, орудуя тесаком как дирижерской палочкой. Я на это смотрела, иногда забывая даже о еде в своих руках — до того это выглядело залипательно. Закончили мы почти одновременно: я — доев кашу, отец — доготовив завтрак. Только когда он вручил поднос какому-то мальчишке с наказом отнести его в цзинши, отец подошел ко мне, намереваясь поднять на руки. И именно в этот момент желудок решил меня предать заодно с дурной памятью, подкинув мне воспоминания о одной вкусняшке. — Ютяо хочу, — вырвалось несчастно. Погода явно портилась, и в такие дни без сладкого мне приходилось туго. Отец замер с протянутыми руками и едва заметно нахмурился. — Не наелась? Сказано было с легким беспокойством. Пусть каши отец наложил не жадничая, притом я еще и залезла в чашу с засахаренными ягодами, но голод утолился не полностью. Кажется, у меня снова происходил скачок роста. — Опоздаем, — на всякий случай проинформировал отец, но мой желудок стоял на своем. — Ютя-я-яо… — еще несчастнее протянула, и отец со вздохом развернулся к еще не убранному мешочку с мукой. — Спасибо! Отец — самый лучший!***
Сидя у отца на руках, я чувствовала себя по меньшей мере центром настоящей звездной системы: то есть, непосредственно, звездой. Потому что едва отец переступил порог ланьши, как все вокруг будто стало вращаться вокруг нас. Не было ни единого взгляда, который не был бы направлен в нашу сторону. Судя по всему, мы действительно немножко опоздали, как отец и предрекал. Но дедушка в этот раз обошелся без своего старперского нытья и ничего не предъявил. Он вообще быстро взял себя в руки и продолжил речь, которую отец ненароком прервал: — Земля, Небеса и Природа есть основа всего сущего. Не забывать свои корни, исследовать сущность мира, наставлять других, стремиться к трудолюбию, — эти четыре правила — предостережение для мудрых людей. И орден Гусу Лань рад приветствовать всех вас здесь, чтобы объяснить вам основы вещей. Как скучно, подумала я. Конечно же, я ни на секунду не разуверилась в том, что дедушка нудный и закостенелый во всем, к чему обращается, но неужели вот все эти двадцать молоденьких красавчиков будут вынуждены слушать его нотации и нравоучения целый год? …про красавчиков я не вру: отец занял свое место позади дяди, как раз у стола дедушки, и отсюда мне открывался просто прекрасный вид на ланьши, в которой собрались сплошь одни Пань Ани да Сун Юи , легенды о которых мне рассказывал папа вместо сказок, тем самым намекая, что я всенепременно отхвачу самого завидного жениха на селе. И большинство этих красавцев откровенно на меня пялилось, пропуская мимо ушей едва ли не все наставления дедушки. Я их тоже не слушала: кому вообще интересен перечет четырех тысяч правил в первый же учебный день? В какой-то момент я даже подумала, что дедушка действительно прочтет их все, я уже привыкла, что в этом мире все были маленько с прибабахом и ни капли не удивилась бы, но… дедушка остановился на первой сотне. Видимо, эти правила — самые важные. — С остальными же правилами вы должны ознакомиться самостоятельно, — заключил он и возвестил: — Церемония приветствия. После этого все как-то засуетились, подобрались, и начали поочередно выходить и представляться: как зовут, из какого клана. Дарить дедушке подарки и расхваливать как их, так и самого дедушку, мол, что они чтут за честь обучаться у такого достопочтенного наставника. Половину слов я совершенно не понимала, но понимала, что из себя представляли эти дифирамбы. Что ж, неудивительно: кем бы ты ни был, в каком бы мире не находился, а умение подлизаться там, где не можешь поставить себя выше другого — самая распространенная тактика для укрепления относительно шатких позиций. Я уже было заскучала и, пользуясь тем, что отец стоял позади дяди, потянула руки к ниспадающим по спине длинным волосам. Тяжелые, густые и шелковистые — мечта почти любой девчонки, и я не смогла отказать себе в удовольствии поиграть с ними. А что? Я еще маленькая, и пока мне это дозволено. Дядя же и плечом не повел на такую бесцеремонность, да и отец меня не одернул. И в какой-то момент, когда я намотала волосы дяди на кулак и ради интереса решила дернуть их, дабы проверить реакцию, ибо мои самые ранние воспоминания о дяде в большинстве своем были связаны с его же волосами, которые маячили перед глазами постоянно, что-то внезапно изменилось. Как оказалось, все затихли. Один из приглашенных учеников, мальчик в нежно-сиреневых одеяниях, уже отдал дедушке почести, но не вернулся на место, а посмотрел прямо на меня. Я подняла на него заинтересованный взгляд. Он прокашлялся, а потом произнес благодушно: — Задумываясь над тем, что преподнести достопочтенному учителю в дар, этот ученик совершенно не ожидал того, что церемонию приветствия посетит такая очаровательная юная госпожа. К сожалению, у этого ученика нет достойного дара для нее, но он надеется, что столь скромный подарок придется ей по душе, — и сделал шаг к отцу, тот напрягся — я почувствовала, как стала крепче его хватка, жестче мышцы. Приглашенный ученик сначала поклонился в нашу сторону, дождался одобрительного кивка, и только после него вынул из своего пучка с вычурной заколкой шпильку. И протянул ее мне на раскрытых ладонях, все так же в почтительном поклоне. Шпилька была сделана из золота, на конце ее была бабочка из фиолетовых драгоценных камней, что переливались на свету бирюзой. Я, без каких-либо сомнений, схватила шпильку свободной рукой, кивнула и сказала: — Спасибо, — и повернувшись к отцу, шепотом уточнила: — Если я ее возьму, мне придется выйти замуж? Но мой бесхитростный вопрос услышали все, потому что… насколько хорошо шепчут трехлетние дети в окружении людей со сверхспособностями?.. Дедушка подавился воздухом и моментально побагровел, а приглашенный ученик весь смутился и потупил взгляд. Отец терпеливо объяснил: — Подарок. Без обязательств. В знак почтения. Я коротким жестом дала ему понять, что его объяснения до меня дошли и еще раз обратилась к приглашенному ученику: — Лань Юньлань из Гусу Лань благодарит, — сделала лицо серьезнее: — Если захочешь жениться, придется спросить у папы. — Почему не у меня? — отец, кажется, был удивлен. — Потому что ты никому не разрешишь, — ответила я. — Умру нецелованной. — Нецелованной?.. — медленно переспросил он, но быстро догадался, — Вэй Ин. Я состроила максимально невинный вид. Это была правда — папа много чему меня учил в часы, когда мы с ним оставались наедине. Рассказывал легенды, объяснял традиции, пояснял смысл крылатых фраз, из-за которых временами у меня перегревался мозг и, в силу своего характера не считался с канонами современного воспитания. Не то чтобы я знала как воспитывали детей в эту эпоху, но сравнить с моим собственным — почти полностью построенным на бытовом насилии — я еще могла. — Не злись на папу, — попросила все таким же шепотом, — папа хочет как лучше. — Я не злюсь. — Вот и хорошо. Дедушка прервал нас недовольным ворчанием, тщательно скрываемым за вежливой просьбой не превращать церемонию приветствия в черт знает что. Ведь мы все еще находились в ланьши, под пристальными взорами двадцати красавчиков. Даже дядя стоял к нам вполоборота и внимал. В общем, последовать примеру того приглашенного ученика решились еще несколько человек. Так я обзавелась бубенцами, что звенели хрустальными переливами, нефритовой подвеской с лунным зайцем и лентой из прочнейшего шелка — не такого прочного, как лента Гусу Лань (ту не берет даже острый клинок, я проверяла, пока отец и папа были в купальнях, а за мной «присматривал» Цзинъи, который больше дремал, чем присматривал), но тоже ничего. Дедушка же с каждым подарком становился все более смурным. Отец сказал, что после церемонии приветствия должен был быть вводный урок, когда намекал, что в ланьши даже с ним и дядей мне будет скучно, а я настаивала. Но этот урок дедушка почему-то отменил и всех отправил восвояси, стоило последнему ученику подарить ему какую-то курильницу странной геометрической формы. Этому вслух удивился дядя, а дедушка не стал оправдывать свои действия, лишь попросил его сделать что-то с планом занятий, а на нас с отцом и не посмотрел даже. Но отец попрощался как полагается и только потом вышел на улицу.***
Меня не прельщала перспектива почти каждый день проводить в так называемой «цзыши», но выбора мне не оставили. Во-первых, старший дедушка и по совместительству семейный лекарь неоднократно вещал родителям о необходимости ребенка, то есть меня, контактировать со сверстниками. Во-вторых, я уже считалась достаточно сознательной личностью, чтобы со мной не нянчились все кому ни попадя. Я давно уяснила, что мои родители и все ближайшие родственники — дядюшки, дедушки и братья — в этом мире личности знатные, поэтому у них есть дела поважнее и поинтереснее. Дядю Сичэня, Дядю Чэна и Лин-гэ все звали «главами», оба дедушки — старшие, один старший учитель, второй старший лекарь. У отца вообще был какой-то замудреный титул и все, кроме семьи, обращались к нему именно так. Как я поняла, это максимальная степень уважения. Что уж там говорить, даже у Юань-гэ титул уже имелся! То есть личности они уважаемые и максимально занятые. Это значило, что возиться со мной, увы, некому. То есть кто-нибудь, конечно, мог бы попустительствовать игнорированию дел, но… Даже я осознавала, насколько безответственно это выглядело бы со стороны. Остальные ведь заклинатели не кичились статусом и, как положено, отводили своих детей в «сыновью комнату». Где сидел воспитатель и вдалбливал малолеткам обычаи и традиции Гусу Лань. Да. Меня отдали в детский сад! И я никак не могла с этим смириться! Как минимум потому, что по интеллектуальному развитию я во много раз превосходила тех, кого в этот детский сад ссылали. И если родители, дяди или братья могли со мной поговорить, ответить на вопросы и разжевать любую мудрость так, чтобы понял и младенец, то в цзыши воспитатель этим совершенно не заморачивался! А я совершенно не хотела подходить к незнакомому человеку, который сидел из себя весь напыщенный и созерцал, как малолетки познают мир. Он только одергивал их, когда кто-то начинал ковыряться в носу, сосать пальцы или драться. Да-да, даже в Гусу Лань не могли требовать от маленьких детей безукорительного поведения (кроме дедушки это понимали все), поэтому тут никого не отчитывали в соответствиями с правилами, только пытались вбить в головы основы того, что можно, а что — нельзя, приучали к распорядку дня и сопли вытирали. Тут даже не обучали ничему! Считалось, что наукам (чтению, счету и письму) в таком возрасте детей нужно учить дома и в индивидуальном порядке, поэтому я… …отчаянно скучала. Господи, неужели и я такой была в три-четыре года в свое время? Блеяла, пускала слюни и облегченно смеялась, пропердевшись? Из всей оравы, а детей моего возраста тут было одиннадцать человек, мне приглянулся только один. Он, как и я, никуда не лез, тихонечко сидел в облюбованном уголке и наблюдал за однообразной, творящейся изо дня в день, вакханалией. Спустя дня три я догадалась попросить у воспитателя лист, чернильницу и кисть, стала учиться по памяти вырисовывать простейшие иероглифы, и этот тихоня ко мне присоединился. Мы с ним не разговаривали, просто сидели за соседними столиками у самой стены и занимались бумагомарательством. Я, право, даже не решилась имя его спросить! А еще я ни разу не видела его родителей. Когда отец или Юань-гэ приводили меня в цзыши, он уже был здесь, а когда забирали — он здесь же и оставался. Я спросила у папы, кто этот тихоня, когда минула неделя моих пыток. А папа и сам не знал, но предположил, что он — сын тех самых приглашенных адептов, что недавно погибли на ночной охоте. Приглашенные адепты — это члены ордена, не связанные кровным родством с главной семьей, их отличало отсутствие облаков на лобных лентах. Что означало: о тихоне некому позаботиться. Его родители были бродячими заклинателями, а потом примкнули к Гусу Лань, где и оставили своего сына перед злополучной ночной охотой. Отец догадку папы подтвердил. Чу Тао — так звали тихоню — сирота. Уже полгода изо дня в день о нем заботится воспитатель. Тот самый, что на детей в цзыши обращает внимание только когда возникает угроза его эстетическим чувствам или самим детям в ходе потасовки. Я… была недовольна. Для начала, этот идиот тихоню ничему не научит! К тому же, ребенка обязан кто-то любить! И… и я поставила родителям первый в жизни ультиматум: мы забираем тихоню к себе и никаких цзыши! За нами же как-то приглядывали Юань-гэ или Цзинъи! Да за нами вообще можно и не приглядывать! Есть слуги, которые приносят еду, в три года одеваться самостоятельно не составляет труда, а лезть куда не надо мы не будем: я уже залезла во все щели, в которых хотелось побывать моему носу, а тихоня просто по характеру не такой! …папа, очевидно, ни капли не удивился моему упрямству, сказал только, что с самого начала прочил, будто бы я буду вить из него веревки. А потом мы вместе наседали на отца. — Ну, что в этом такого плохого, Лань Чжань? — Отец, пожалуйста! — подключилась я канючить, надувая губы и дергая отца за рукав. — Лань Чжань, мы же с Цзян Чэном тоже не родные братья, но ты только посмотри на нас, какие мы выросли замечательные! — Цзян Ваньинь пытался убить тебя. Трижды. — Ой, да ладно тебе! Подумаешь, названные братья пытались убить друг друга, с кем не бывает? — папа легкомысленно пожал плечами. А для меня это была новость… да, дядя Чэн не подарок, и характер у него не сахар, но чтобы аж три раза доходило почти до братоубийства… Когда родители поняли, что о таких вещах при детях вообще-то не говорят, было уже поздно, и я сказала: — Если Тао-Тао захочет меня убить, это будет значить, что его плохо воспитали. Папа сразу же сник. Я… я не знала его истории. Я знала лишь, что он тоже сирота, и что его воспитывали родители дяди Чэна. Видимо, не все у них было так гладко. Я, скорее всего, надавила на больную мозоль, сама того не осознавая. Мне сразу же стало стыдно, но отступать я была не намерена: — Тао-Тао хороший и умный. Ни с кем не дерется и не плачет! И в скором времени я повела своих родителей знакомиться с Чу Тао. Каким-то образом из-за моей выходки Юань-гэ стал относиться ко мне еще лучше, хотя казалось, что лучше быть не может — более идеального старшего брата и так было не сыскать! Юань-гэ стал чаще на меня смотреть долгим и наполненным нежностью взглядом, папа вился вокруг, рассказывая, как это замечательно, иметь братьев и сестер, вот его шицзе… О тете Яньли он говорил часто, но это «часто» выпадало на периоды пика его алкоголизма. Дядя Чэн о ней обмолвился всего лишь раз. Да и вообще все грустили, когда речь заходила о прошлом и ушедших людях. В глазах окружающих я еще не выросла, чтобы знать эти грустные истории. Но когда-нибудь… когда-нибудь определенно настанет момент и я все пойму. Ну а пока мне оставалось лишь набраться смелости и стать самой лучшей старшей сестрой в мире! Даже если родители не усыновят Чу Тао и даже если мы не станем… побратимами? А такое вообще возможно между мальчиком и девочкой? Наверное, нет… В любом случае, несмотря ни на что, после перерождения у меня наконец-то появилась первая и серьезная цель: «спасти рядового Чу Тао»!