Райская персиковая роща

Лето в Пристани лотоса оказалось на диво плодотворным — я повеселилась, от души поплескалась в озерах, потискала любимых собачек дяди Чэна, которых он держал в царской — не иначе, — псарне. И, что немаловажно, утолила информационный голод. Жить в новом для меня, изначально незнакомом мире было сложно. Сколько всего я натерпелась за эти несчастные годы! Одно дело, когда отсутствует знание языка, и то это поправимо, и совсем другое, когда нет понимания устройства мира в общем. Я ведь выросла в совсем ином времени: по-другому относилась к смерти, к этикету и прочим социальным фиговинам. Сложно мне пришлось переучивать себя под новый лад, но я старалась. По большей части даже не ради выживания себя любимой, а ради родителей. Не хотелось их подводить. Лето в Юньмэне дало мне много пищи для размышлений. Я то и дело сравнивала дом в Гусу с Пристанью Лотоса, ловила тонкие, совсем незаметные различия в поведении людей и без конца анализировала. В век технологий мы так привыкли к постоянному потоку информации, что в первый год, когда я условно разобралась с новым тельцем, я была готова взвыть. Напоминало какую-то наркотическую ломку, если честно. Благо, родители поощряли мой интерес к миру и даже способствовали развитию. Их кажется только радовало мое любопытство, лезущее из всех щелей. Жаль, что поднять я могла только флейту да подергать отцовский меч — на все остальное не хватало физических сил. Красивые все-таки мечи в этом мире ковали, одна красота смертоносная. Даже дядя Чэн включился в этот «марафон». Его меч, Саньду, я тоже оценила по достоинству, что, кажется, весьма воодушевило его. Дядя Чэн частенько не мог уделить мне достаточно внимания, поэтому иногда усаживал меня в своем кабинете, разрешал все трогать и рассматривать, играть с безделушками на полках, разглядывать дипломатические подарки и даже заглядывать в книгохранилище. При всем при этом он также часто забывался и начинал говорить вслух, разыгрывая со мной шутливые диалоги вроде: «Ну что, мартышка, поднимем налоги на северо-востоке?» или «Вот был бы император, мы бы всех этих дельцов к нему отправляли, верно?». Так я и узнала для себя много нового. Пусть все и указывало на то, что нахожусь я в Древнем Китае, этот Древний Китай разительно отличался от того, что знала я. Здесь власть держал в руках не Император, а Великие заклинательские ордена. И именно «великие», потому что орденов, вообще-то, была целая куча. Но те, что поменьше, всегда обращались за помощью в ордена великие, и таких здесь было четыре. Удивительно, но мои родители — те, кто по-своему их объединил. Потому что папа и дядя Чэн из одного ордена, отец и дядя Сичэнь — из другого, Лин-гэ — из третьего, и он аж дважды племянник папы (я не знаю, как это могло произойти чисто технически, но не доверять дяде Чэну и его бубнежу причин у меня не было). А глава же четвертого великого ордена — тот самый «дядюшка Не», которого я помню очень смутно, но он всегда отправлял мне целую кучу подарков едва ли не на каждый праздник. И вот разобраться, кем же приходится моей семье дядюшка Не, я не смогла ни с первого раза, ни со второго. Кажется, его единокровный старший брат — названный брат моего дяди Сичэня и папиного единокровного брата, который еще дядя Лин-гэ. Где-то на этом моменте я сильно запуталась. Дядя Чэн и папа неоднократно упоминали, что учились с дядюшкой Не в Облачных Глубинах когда-то, и на тот момент я решила, что этих знаний мне достаточно, чтобы звать дядюшку Не именно дядюшкой (ведь письма к своим подаркам он так и подписывал: «от дядюшки Не»). Я очень, очень долго думала, сколько же нужно потратить времени, чтобы нарисовать хотя бы примерную схему взаимоотношений людей в этом мире. Вероятно, очень много, но я пообещала себе, что когда-нибудь это сделаю: должен же хоть кто-то упорядочить этот бардак. …и-и, собственно говоря, меня немного огорчил тот факт, что на самом деле я — достаточно немаловажная фигура. Хотя я могла бы понять это и раньше: на абы кого похитителей не натравливают. Оказалось достаточно того, что я «наследница» великого ордена, хотя принадлежу к побочной ветви семьи. Это ведь так работает, да? Побочной ветвью семьи внутри главной семьи становятся младшие братья и сестры, тогда как старшие наследуют «престол». Мой отец — младший из двух братьев, и если бы дядя Сичэнь озаботился тем, чтобы завести наследника, моих родителей и меня не настигла бы подобная участь. Вы только вдумайтесь! Да я с рождения — публичная фигура! Нет-нет, я не виню дядю Сичэня, я прекрасно понимаю, что если не тянет тебя жениться и плодить детишек не для себя, а из-за возлегших на плечи обязанностей, то и не надо! Кому таким образом ты сделаешь лучше?.. Но, все же… Пока я слушала, как дядя Чэн, перебирая бумаги, бормочет себе под нос, потихоньку поражалась. Некоторые его фразы не могли уложиться у меня в голове! Вопросы множились, ответы не озвучивались, и я потихоньку сходила с ума. Мне нужны были факты. Я обрадовалась бы даже просто краткому пересказу событий. Вроде бы ничего сложного, но… Всегда все упиралось в это «но». Болезненные воспоминания не так просто сходу облечь в полноценный рассказ. По тем крохам, что роняли то мои родители, то дяди, то левые люди, можно было понять одно — прошлое для всех было сплошной болью. Помнится мне, однажды дядя Чэн обмолвился случайно… То были последние дни лета, дядя Чэн жутко устал от бесконечных документов и вылакал два сосуда вина. Сидели мы тогда с ним вдвоем на пирсе, смотрели на закат и наслаждались медленно спадающей жарой. — Совсем как тогда… — вдруг прошептал как будто в пустоту дядя Чэн. — Была бы она жива, если я наступил бы себе на горло? Сначала я даже не поняла о ком он говорил: взгляд дяди Чэна был рассеянным, голос тих, а лицо… печально? Он словно забыл, что я сидела рядом и слушала его. Усталость рабочего жаркого дня давала о себе знать и, кажется дядя Чэн захмелел. — Так глупо. …Что глупого я узнала только много позже, почти два с половиной года спустя. Осмелюсь сказать: эти годы я только познавала мир. Тао-Тао стал гораздо общительнее, и вдвоем мы обучались не только языку и особенностям этикета, но и понемногу внимали правилам. Их — тысячи, и все они высечены на большой скале, именуемой Стеной Послушания. Это место, наравне с Храмом Предков и Библиотечным Павильоном, являлось местом для наказаний тех, кто правила нарушал. Нам с Тао-Тао впервые назначили наказание незадолго до моего шестого дня рождения. Здесь как-то по-особенному считают время, и я не берусь уточнять, когда именно это произошло. Ни календарей, ни привычных мне дней недели здесь тоже не было. Люди опирались на фазу луны, и папа поведал мне, что скоро нас научат читать по звездам. Наказали нас с Тао-Тао за то, что мы выкрали книги из библиотеки. Точнее, не выкрали, а одолжили. На одном из уроков папа рассказывал про огненные талисманы, но на них не было ни единого иероглифа, который обозначал бы «огонь» или «пламя», это нас заинтересовало, и мы решили с Тао-Тао взять книжку про основы талисманов и еще словарь заклинательских символов. К сожалению, папа настолько беспечен, что вел свои занятия «вслепую», и дома у нас находились только сложные книги и свитки, которые даже Юань-гэ, наверное, не разобрал бы. Я примерно представляла, как учителя должны были составлять планы занятий, и что эти планы должны опираться на соответствующую литературу. Но… папа и порядок? Пф. И вот, мы сидели с Тао-Тао перед Стеной Послушания и я вдруг поняла, отчего атмосфера в семье в последние недели сгустилась. В волосы Тао-Тао была вплетена лобная лента, такого же яркого белого цвета, ослепительного даже, как и у остальных адептов Гусу Лань. На ней не было облаков, как у отца или Юань-гэ, и я уже знала, что это обозначало принадлежность. Кровь. Пусть в случае с Юань-гэ все немного запутаннее (став «старше» я уточнила, действительно ли Юань-гэ мой родной брат, ведь ни на кого из ближайших родственников он совершенно не походил, при виде Юань-гэ мне скорее вспоминался дядя Нин, который наконец-то стал показываться мне на глаза). Лента. Принадлежность. Кровь. В других орденах не было такой традиции, здесь же… Здесь же лента — нечто особенное. Что-то, завещанное основателем клана, о котором так любил рассказывать дедушка. Тао-Тао получил свою ленту прошлой зимой, в Праздник Весны — так называемый лунный новый год. Как следствие, в этот Праздник Весны ленту должна получить и я. Дедушка это и рассказал мне, когда настали первые заморозки. Он учил меня нотной грамоте и музыкальности, а Тао-Тао уже как второй год игре на сяо. — Юньлань, — дедушка остановил меня до того, как я набросила на плечи накидку на меху и вышла прочь. — Грядет знаменательное событие. — Какое же, достопочтенный учитель Лань? — именно так я должна называть его во время занятий. — Скоро ты официально будешь считаться заклинателем нашего клана, — он в задумчивости погладил бородку. — Ступишь на путь совершенствования, свяжешь в узел зачатки меридиан, сформировав золотое ядро. Готова ли ты к этому? Не зная, что ответить, я склонила голову. — Не посрами же кровь отца своего, — дедушка прикрыл глаза и тяжко вздохнул. — Стань великой заклинательницей. На напутствие походило слабо, но я кивнула и склонилась перед дедушкой в уважительном поклоне. Хотя после того инцидента, когда он довел меня до рыданий и горьких слез, он старался как можно меньше давить на меня, я считала, что правила обязывают. Все-таки дедушка — не самый плохой человек. Непростой, да. Но заслуживающий должного уважения. Он взялся лично учить меня и Тао-Тао, привил основы, был терпелив и никогда не наказывал за ошибки. Хотя в будущем меня ждал музыкальный класс, и дедушке, вообще-то, можно было бы и не возиться с нами. Юань-гэ и Цзинъи уже поведали мне, что адепт Гусу Лань не обязан учиться музыкальному заклинательству, но овладеть искусством — обязан. Когда дедушка отпустил меня, я вышла на улицу и остановилась на пороге, слегка припорошенном снегом. На нем прослеживалась цепочка следов, принадлежащая таким же маленьким, как и у меня, ногам. Тао-Тао наверняка уже дома и ожидает меня, чтобы обсудить полученные сегодня сведения. А я… я не знала, что мне делать. Имею ли я право получить свою собственную ленту? Пусть я и действительно считаюсь дочерью своего отца, во мне течет кровь самого Лань Аня, но… я ли это? Или та, чье место я заняла? Для чьей души было сплетено это тело? Моей? Или по случайности и незнанию я отобрала чье-то место? Кто я?

***

Вэй Усянь находился в каком-то странном, чуть меланхоличном состоянии. То ли на него влияла погода за окном — в этом году снега навалило даже больше, чем в прошлом, — то ли так действовало осознание. Его дочь… их с Лань Ванцзи дочь стремительно подходила к тому возрасту, когда ступающие на заклинательский путь начинали свое обучение. Вэй Усянь не мог не размышлять об этом. Думал он долго, мысли проскальзывали иногда странные, иногда печальные. Все-таки совсем недавно он держал Юньлань на руках — совсем крохой, что полностью могла поместиться в его ладонях, а сейчас… Сейчас Юньлань готовилась к получению своей первой ленты. Событие, достойное тщательной подготовки, ведь это было не просто лаконичное повязывание на лоб куска ткани — пусть и весьма статусной, — это было практически ритуалом. Сам Вэй Усянь помнил день, когда дядя Цзян торжественно вручил ему колокольчик. Ярко светило солнце, у Вэй Усяня лихорадочно билось сердце, и даже Цзян Чэн расщедрился на целую поздравительную речь. Вэй Усянь при всей дырявости памяти никогда не забывал те слова. Они врезались в его кости, отпечатались на душе и он искренне желал дочери пережить похожие эмоции как и Вэй Усянь когда-то. Так что, да, он переживал. И Лань Ванцзи — тоже. Как Вэй Усянь узнал, ленту в каждой конкретной семье вручал глава — самый старший и уважаемый родственник. Тут, конечно, крылась загвоздка. Старшим в семье считался Лань Цижэнь, но главным являлся Лань Сичэнь. Вэй Усянь наблюдал эту незримую дискуссию почти год до назначенной даты и облегченно выдохнул, когда право все же передали Лань Сичэню. Своего дядю Юньлань любила несколько больше дедушки, пусть отношения у них немного наладились. Лань Ванцзи на озвученное решение просто кивнул. Одна проблема решилась. Но… Это было только началом. Вэй Усянь любил свою дочь безмерно, он обожал ее так сильно, и в этом он и Лань Ванцзи совпадали полностью. Что-то Юньлань взяла от него, что-то от Лань Ванцзи, что-то от своих дядюшек. Вэй Усянь был так горд ее успехами, любопытством, открытостью к миру и сообразительности. Казалось, дочь взяла от своих родителей самое лучшее и умножила это на два. «Во мне говорит гордый отец», — мысленно фыркал Вэй Усянь, когда ловил себя на подобных мыслях. Но как бы они все ни были ослеплены любовью, Вэй Усянь не мог отбросить свою проницательность и ум. Юньлань в последнее время ходила вся задумчивая, бросала долгие, совсем не детские взгляды и изредка трогала ленту Лань Ванцзи так, будто размышляла о чем-то важном и сложном. Вэй Усянь не мог не насторожиться. Лань Юньлань источала что-то вроде… тоски? И однажды вечером, когда Вэй Усянь пришел с дополнительных занятий по изготовлению талисманов для отстающих, все стало понятно. — Папа, — обняла его с порога Юньлань и Вэй Усянь по старой привычке тут же поднял ее на руки, раскрутил на пару оборотов и поставил на ноги. — Папа, ты пришел вовремя. Вэй Усянь недоуменно приподнял брови. Теперь ему стали видны и накрытый для чаепития столик, и спокойно сидящий Лань Ванцзи, и даже нетронутая еще чаша с засахаренными ягодами. Он прищурился. Юньлань редко когда баловалась сладким, ей больше приходились по душе овощи, приготовленные руками Лань Ванцзи, и сладости она ела только тогда, когда нервничала. — Так, что натворили? — сходу спросил Вэй Усянь и плюхнулся рядом с Лань Ванцзи. — Я вижу, вы во всеоружии. Что происходит? — Не знаю, — отозвался Лань Ванцзи и степенными движениями начал подготавливать чай к заварке. Юньлань села напротив и, как ее и учили, с идеально ровной осанкой сложила руки на коленях. На ее лице проступило серьезное выражение. Она оглянулась, скользнула взглядом по закрытой двери, где как обычно спал Чу Тао. Будто проверяла, не побеспокоит ли он их. — Мне… — Юньлань глубоко вздохнула, одернула рукав и нервно закусила губу. — Я хочу вам кое-что рассказать. Пожалуйста, выслушайте меня до конца. — Да когда б мы тебя не слушали? — возмутился Вэй Усянь, но покорно кивнул. Атмосфера нагнеталась как-то слишком стремительно и Лань Ванцзи так же не понимал происходящего. — Сначала… Хочу сказать, что я люблю вас, я благодарю Небеса за то, что я родилась именно у вас, я так рада, что вы оказались такими хорошими… хорошими и… — Юньлань вдруг споткнулась на слове и подняла на них беспомощный взгляд. Речь, что начиналась так спокойно, вдруг стала надрывной, и Вэй Усянь увидел, что глаза Юньлань стали влажными. Да она едва слезы сдерживала! — Хорошие, добрые, понимающие… Я люблю вас так сильно и причин у меня так много. Так много, что я не смогу их всех озвучить чисто физически. Что ты папа, — она посмотрела на Вэй Усяня, — всегда… всегда такой… — взгляд метнулся на Лань Ванцзи, — или отец… Уф, — Юньлань прикрыла глаза. Складывалось ощущение, что она никак не могла подобрать слова. Но Вэй Усянь с Лань Ванцзи точно знали, что языком Юньлань владела на приличном уровне для своего возраста. Они вложили в это много сил и энергии. — Никогда не думала, что это окажется так сложно! В общем, вы замечательные и я горда быть вашей дочерью. Горда и благодарна. Так, я похоже повторяюсь… — прозвучало растерянно. — У меня есть секрет. Дело в том, что я… как бы это сказать… я помню свою прошлую жизнь. — Прошлую жизнь? — Да. Я помню детство, помню как взрослела, как… как я умерла. — У-умерла? Что?.. — заикнулся Вэй Усянь. — Да. Смерть. Не такая ужасная на самом деле. — И как ты?.. — О, эм, я умерла… от потери крови?.. Я почти не почувствовала. Меня больше возмущает, что меня продали как какого-то котенка! И кто! Собственные родители! Я их знаю, наверняка они эти деньги пропили!.. — и, внезапно серьезно: — Спасибо, папа! — За что? — выдохнул Вэй Усянь. Он выглядел так ошалело, словно кто-то ему только что сказал, что у него вырос хвост. — За то, что при всей своей любви к алкоголю, ты относился ко мне так, что у меня и мысли не возникло, что когда-нибудь и ты продашь меня. — Кто, — Лань Ванцзи был крайне напряжен и каждое его слово вырывалось рыком, — кто тебя убил? — Без понятия, какие-то придурки с мозгами набекрень, — беззаботно ответила Юньлань, отмахнувшись. Она явно испытывала стресс, что даже слова не выбирала, а вываливала так, как думала. — Я хорошо помню тот день. Лето, лес… Я даже помню как сильно пекло солнце. Я даже помню вкус яблок, что я купила у одной тетушки на рынке, — голос Юньлань приобрел какие-то мечтательные нотки, что на фоне нервного ерзанья смотрелось несколько необычно. — Такая добрая тетушка, она как-то раз даже предложила мне переночевать у нее. — Зачем? — деревянно переспросил Вэй Усянь. Он не улыбался и даже глаза его стали холоднее. Вся поза Вэй Усяня говорила о том, что он начинал догадываться о невысказанных словах дочери. Лань Ванцзи также нахмурился. Оба казались донельзя ошарашенными темой разговора и явно старались переварить откровение Юньлань как можно быстрее. Юньлань же на вопрос вздохнула тяжко и с усилием заставила тело перестать нервно ерзать на своем месте. — Иногда на моих родителей находило, эм, что-то вроде белой горячки и они становились агрессивными. Последствия… заметила тетушка. Вот и предложила. Добрая была женщина, муж у нее пьяницей был. Вот и пожалела меня. — Они… били тебя? — неверяще прошептал Вэй Усянь и бессознательно оглянулся на Лань Ванцзи. Как вообще можно было поднять руку на своего ребенка? Да, Вэй Усянь и сам нередко отхватывал, но то было наказанием за выходящие за рамки выходки! — Уже неважно. Пап, отец, серьезно. Я вам это рассказываю не для того, чтобы вы меня пожалели, а потому что я испытываю к вам лишь любовь, уважение и доверие. Вэй Усянь снова переглянулся с Лань Ванцзи. В голове никак не укладывалось. И он, и Лань Ванцзи пребывали в полном замешательстве, но слушали внимательно. Теперь многое становилось понятно. В том числе и ее сдержанность, и взрослое отношение к вещам, и забота о других — хотя маленькие дети в большинстве своем эгоистичны. В этот вечер они проговорили до самого поздна, наплевав и на режим, и на правила. Слишком внезапно все это получилось. Юньлань рассказывала о многом, часто перескакивая с места на место. О том, как она любила срывать свежие ягоды у бабушки в огороде, о том, насколько сильно стремилась к независимости и как училась плавать. — …Когда я свалилась в реку именно это меня и спасло, — сказала она и хихикнула. Вэй Усяня слегка покоробило от того, с какой легкостью Юньлань упомянула об этом. — Спасибо тем мальчишкам. Если бы не наши игры в воде, я бы точно померла в этой холодине… — Юньлань фыркнула. — Меня конечно шокировало, когда я поняла, что я, эм, снова прохожу через рождение, но я действительно счастлива, что вы мои родители. И… я опять повторяюсь. — Так вот почему ты не называла меня мамой, — вдруг рассмеялся Вэй Усянь, будто отпуская все эмоции. — Ага. В моем прошлом мире рожать могут только женщины. Я посчитала, что это будет неловко для тебя. — Так и у нас тоже! — с тенью смешливости фыркнул Вэй Усянь. Он-то все думал, почему ни разу он не услышал «мама» в свой адрес! Даже Цзян Чэн единожды высказался по этому поводу. Вэй Усянь покачал головой. — Это я, как всегда, отличился. Но зато я породил такую прекрасную девочку! Как часто я слышал упреки от тех, кто знал тайну твоего рождения. Мальчика всем подавай! Тоже мне, — возмущение было слышно отчётливо. Вэй Усяня действительно раздражали все эти претензии. И если от Цзян Чэна он мог ещё что-то принять, то от чужих людей — нет. — Сначала меня винили, что я соблазнил Ханьгуань-цзюня, потом — в том, что я использовал темный путь для твоего зачатия, — и, несмотря на всплывшую правду, Вэй Усяню было неловко все это говорить, — в конце концов, упрекнули в том, что ты девочка! Да пусть подавятся, я горжусь, что ты у меня девочка! — Папа, — перебила его Юньлань, — вообще-то пол ребенка зависит от отца. И Вэй Усянь, и Лань Ванцзи совершенно неожиданно покраснели. Лань Ванцзи заполыхал ушами, а у Вэй Усяня румянец разлился по щекам и дотянулся даже до шеи. Они вдруг поняли, что их дочь с самого младенчества прекрасно осознает, что предшествовало ее зачатию! И вообще! Вэй Усянь ее кормил! Небеса, теперь, когда он понял это, все предстало в другом свете! — Не напрягайся так, пап, — снисходительно произнесла Юньлань, словно мысли его прочитала. — Психологических травм мне хватило в прошлой жизни. В этой я как в самом лучшем сне. И, честно говоря, я больше переживала о том, что это я буду недостойна вас. На глаза Вэй Усяня навернулись слезы. — Что бы ты ни сделала мы от тебя не отвернемся. О превратностях судьбы не беспокойся. Никто из нас не смеет судить о том, как это получилось и зачем. Ни я, ни Лань Чжань, ни твои дяди. Запомни это.

***

Когда Юньлань уже мирно спала в своей постели, Вэй Усянь нервно расхохотался. Его била лихорадочная дрожь, и унять ее ему помогал всегда один и тот же способ. Он отодвинул подушку для сидения и приподнял крышку тайника, в котором хранились кувшины с «Улыбкой Императора». Но взять ни одного не решился, только смотрел на них гипнотическим взглядом, будто силясь найти ответ. И закрыл тайник, раздраженно цыкнув. — Продали, да? — спросил он ни к кому не обращаясь. — Сколько же они выручили? Бутыль? Две? — Вэй Ин. — Ты понимаешь, Лань Чжань? Это хуже того, что делал Цзинь Гуаншань со своими детьми. Хуже того, что сделал Цзинь Гуанъяо… — Вэй Усянь схватился за голову. — Продать свою дочь безумным фанатикам… Какой отвратительной гнусной тварью нужно быть?! Юньлань… Она же… Она — само чудо! Благословение! Как рука поднялась?.. — и в ужасе подскочил, хватая Лань Ванцзи за рукава. — Успокойся, Вэй Ин, — Лань Ванцзи не показывал того, насколько сильно потрясли его сегодняшние откровения. Но это не значило, что не потрясли вовсе. Он был в не меньшем ужасе, чем Вэй Усянь. Он впервые чувствовал осознанную жажду крови. Впервые он желал чьей-то смерти настолько сильно, что тряслись руки, а Бичэнь все норовил выскочить из ножен и начать кромсать все вокруг. И лишь стальная уверенность в том, что это ничего не исправит, а также в том, что и самой Юньлань это вряд ли пришлось по душе, удерживало Лань Ванцзи от бессмысленных метаний, которыми занимался Вэй Усянь. Усадив Вэй Усяня обратно на место и еще раз проверив, работают ли заглушающие талисманы, Лань Ванцзи прикрыл лицо ладонью, чего никогда в жизни не делал. — Она все равно наша дочь, — сказал он приглушенно. — Иначе и быть не может, — согласился Вэй Усянь. У него и мысли не возникло, будто бы Юньлань им чужая. — Неважно, кем она была и как кончила. Она — наша дочь. Неважно, сколько черт она переняла от нас, а сколько воспитала в себе в иной жизни. — Вэй Ин. — А? Что терзает тебя, муж мой? — Существуют ли… иные миры? Цикл перерождения распространяется и на них? — Боюсь, законы мироздания мне неизвестны, — пожал плечами Вэй Усянь и уткнулся Лань Ванцзи в плечо. — Даже если и так, все свершилось. И пусть все миры содрогнутся, когда наша дочь станет величайшей из величайших дочерей.