Райская персиковая роща

У Вэй Усяня всегда были странные отношения с собственной памятью. Он не запоминал имена людей, лица, мог с легкостью пройти мимо старого знакомца по одной улице — все, что появлялось в жизни Вэй Усяня лишь единожды, зачастую, ждала именно такая судьба. Любой человек, любое событие, не отозвавшееся в сердце яркими эмоциями едва ли занимали в его голове мысли более одного дня, а то и часа. Такой уж Вэй Усянь был человек. Он относился к этому спокойно, принимая как данность свои особенности. Не растрачивал ни свое время, ни свои силы на то, чтобы переломать себя там, где понадобится слишком много всего. Вэй Усянь не видел в этом смысла. В новой жизни все… Переменилось. Появился смысл. Смысл смотрел на Вэй Усяня обеспокоенным взглядом светлых глаз, лежал в абсолютной тишине с другой стороны кровати, обнимая их общую дочь поверх одеяла. Вэй Усянь беззвучно вздохнул и легонько погладил Юньлань по голове, стараясь не сбивать ей сон, и в то же время донося таким образом свое присутствие. Разум у него был холоден и полон тяжких рассуждений, как в самые темные времена. Ныне он помнил все, что касалось его близких — любой, даже самый незначительный факт был вырезан и отпечатан в голове. То, как Лань Ванцзи любил, когда Вэй Усянь распускал руки, то, как Лань Сычжуй обожал сидеть рядышком и играть на гуцине, то, как Лань Юньлань была неравнодушна к ютяо, что готовил Лань Ванцзи, то, как Чу Тао искренне почитал их всех, словно родную семью… Все, что мог, Вэй Усянь запоминал и бережно раскладывал у себя в мыслях: трепетно, с уважением к новому шансу. Не так, как было раньше — легкомысленно, небрежно. Вэй Усянь усвоил урок и повторения не хотел. Сердце его захватила тревога. Он лежал практически без движения, грея своим боком дочь, и без конца раздумывал. О прошлой своей жизни Юньлань рассказывала по настроению. В тот, в первый раз, она поведала лишь самую верхушку, то, что ей пришло на ум первым. Как Юньлань умерла, как жила, что ей было интересно. Что-то тут, что-то там и ни слова о семье. Только сухие факты. Потом, конечно, были еще разговоры. У Юньлань имелись друзья, смешные и нелепые истории, имелась мечта и куча мелких желаний, что она исполняла походя. Все, как у любого другого человека. «Было обидно, когда все отцы дарили женам и дочерям цветы на праздник, а я не могла даже помечтать об этом», — весело сообщила она Вэй Усяню в один из таких разговорных дней, — «ужасно обидно, да. Поэтому цветы я покупала сама и делала вид, что подарили. Глупо ведь, пап, как считаешь?». Вэй Усянь так не считал. Он спросил ее тогда зачем вообще дарили цветы, так как традиция для него была неизвестной и малопонятной. Спросил о смысле, о значении, и после, когда их беседа затерялась среди прошедшей декады, послал письмо Цзинь Лину. Ланьлин Цзинь был знаменит своими круглогодичными оранжереями и если уж искать цветы ослепительной красоты, то именно там. Так и получилось. Важное задание по доставке Вэй Усянь поручил Лань Сычжую и Лань Цзинъи, что волей судьбы гостили у Цзинь Лина после ночной охоты. Нежные розовые пионы потрясали своим утонченным запахом. Красота была невероятная. Юньлань цветы встретила сначала с недоумением, потом с неверием, а после — с такой счастливой улыбкой, что Вэй Усянь чуть слезу не пустил. Это ощущалось как победа, как личное достижение на отцовском поприще, куда он влетел со скоростью стрелы. Ему в тот момент хотелось расплакаться как ребенок. И он, и Лань Ванцзи понимали, что дочь не то же самое что и сын, девочку по подобию А-Юаня не воспитаешь. Тут надо иначе, надо совершенно по-другому. Вэй Усянь подтянул одеяло и нежно убрал с лица Юньлань непослушную прядку волос. Как бы он вслух не бахвалился о легкости воспитания, как бы не гордился своими родительскими успехами, мысленно он всегда держал на уме первые месяцы после рождения. Было страшно. Просто неописуемо страшно: держать на руках такое крохотное существо, укладывать спать с вечным подспудным желанием проверить дыхание на всякий случай, следить за тем, как Юньлань ест, думая как бы она не подавилась… Вэй Усянь и сам не понимал, как смог возобладать над всем этим и сохранить спокойствие. Того же Лань Сычжуя он впервые увидел уже более взрослым, умеющим стоять на ногах и держать голову прямо. Можно сказать, в те месяцы он преисполнился уважением к мадам Юй и собственной матери. Быть ответственным за настолько беззащитную душу — участь сильных, а главное смелых духом. — Крепко уснула. — подал голос Лань Ванцзи и Вэй Усянь тут же вынырнул из воспоминаний. Проверил ритм дыхания дочери, осторожно убрал руку и чуть приподнялся на постели, садясь к изголовью. — Сколько осталось до подъема? — спросил он. Лань Ванцзи задумался, сверился с чем-то внутренним и отозвался: — Около палочки благовоний. Вэй Усянь прикрыл глаза. У него всегда было плохо с ощущением времени и он отчасти испытывал настоящее облегчение от знания, что у Лань Ванцзи с этим царил порядок. — Что будем решать? — спросил Вэй Усянь свистящим шепотом. — Поговорить сегодня или подождать? Как быть он не знал. С одной стороны по опыту он мог сказать, что таким мало кто будет рад поделиться, но с другой… Опять же по опыту Вэй Усянь понимал, что задерживать разговор нельзя. Чем больше проходило времени, тем сложнее было хотя бы раскрыть рот. Родная мать никогда Вэй Усяня не била. Могла отругать в шутливой форме, могла щелкнуть по носу, если маленький Вэй Ин выходил за рамки, но никогда, — никогда! — не бывало так, что на него поднимали руку. И где-то в глубине, на самом дне души, Вэй Усянь знал: его собственное воспитание закончилось ровно в тот момент, когда он проснулся в гостинице, один, в полном одиночестве. Сейчас, спустя года, он ясно это осознавал. Наказания Юй Цзыюань, крики Цзян Чэна, мягкие упреки Цзян Фэньмяня, расстроенные взгляды Цзян Яньли — все это не было воспитанием. Пристань Лотоса стала ему близким и драгоценным местом, стала новым домом, но все равно не смогла вытеснить из сердца то, что осталось от настоящих родителей. Вэй Усянь старался не думать об этом. Все уже сгорело, ушло, погребенное трагедией и болью, так что смысл исчерпался сам собой. Лань Ванцзи чуть переменил позу, взглянул на него выжидающе и задумчиво, и вдруг Вэй Усянь призадумался. Что было у него на уме? О чем Лань Ванцзи думал? Испытывал ли ненависть к неизвестному человеку, желал ли убить его так, как желал Вэй Усянь? Насколько жестокое наказание назначил бы этому ублюдку Лань Ванцзи, имей они такую возможность? — Вэй Ину стоит поговорить с А-Юнь. В ближайшее время. — все же высказался Лань Ванцзи. — Я? Лань Ванцзи кивнул. — Одному всегда легче открывать душу, чем двоим. Вэй Усянь озадаченно нахмурился и моргнул. Нет, слова были разумны, тут он не имел возражений, но почему именно Вэй Усянь? Неужели Лань Ванцзи считал, что их дочь благоволила Вэй Усяню больше? Это… из-за их частых личных разговоров? — Лань Чжань, — начал он, понижая громкость до едва слышимого, — ты же… Вэй Усянь не договорил. Юньлань шевельнулась под одеялом, тревожно вздохнула и снова утихла. Мысль Вэй Усянь потерял. «Может и к лучшему», — подумал он, — «едва ли я сейчас адекватно соображаю». — Сегодня никаких занятий. — твердым голосом сказал Лань Ванцзи. — Предупрежу дядю. Вэй Усянь в ответ согласно кивнул. Даже если Лань Цижэнь будет против и заявится на порог, презрев достоинство, он откажет. *** Лань Ванцзи выбрался из кровати лишь спустя еще час после утреннего колокола. Обычно в это время он уже находился на кухнях, преисполненный нежностью и тихой радостью от самой возможности приготовить что-то для своей семьи, с чувством тепла на сердце и мыслями о предстоящем дне. Но не сейчас. Сейчас голова Лань Ванцзи была полна тяжестью от мрачных дум. Он не запомнил ни как умылся заготовленной с вечера водой, ни как расчесался; руки его действовали быстро и наученно — все утренние необходимые ритуалы прошли мимо, вытесненные обдумыванием произошедшего. Лань Ванцзи то и дело бросал взгляд на кровать, словно тихий звук от расчесывания волос мог как-то помешать сну Юньлань или отвлечь Вэй Усяня. На сердце было неспокойно и тревожно. О каких еще вещах их дочь умолчала? Что еще она припрятала в себе? Поделилась ли с Чу Тао своими мыслями, раз тот не задал ни единого вопроса, застав Юньлань спящей в их с Вэй Усянем постели? Лань Ванцзи хорошо разглядел задумчивость на лице Чу Тао, расслышал тонкую нотку понимания, когда тот похвально быстро сообразив, тихо и вежливо откланялся на свои занятия. Что Чу Тао мог знать, чего не знал Лань Ванцзи? Вопросы, сплошные вопросы. Лань Ванцзи поправил в волосах простую, но изящную корону, скользнул рукой по щеке Вэй Усяня в легчайшей ласке и с осторожностью, сохраняя безмолвность, вышел из цзинши. В лицо тут же привычно слабо ударил прохладный утренний ветер — неизменный житель гор и извечный спутник Гусу Лань. Лань Ванцзи неспешно двинулся по тропинке, мысленно составляя список дел. Сегодня у него почти не было занятий, кроме как музыкального урока для младших адептов. День был свободен и от традиционного чаепития с Лань Цижэнем, и от неторопливых бесед с Лань Сичэнем — редко когда так совпадало. Изначально Лань Ванцзи планировал ужин в окружении семьи: с Вэй Усянем под боком, с Юньлань и Чу Тао, с вернувшимся с ночной охоты Лань Сычжуем… Он свернул с тропинки в сторону лекарского павильона, через который привык ходить. Намеченный со вчера план рухнул. Лань Ванцзи решил все же сначала зайти к дяде и уведомить об изменении их обыденного распорядка. С Лань Цижэнем Юньлань занималась почти сразу после окончания занятия у приглашенных учеников и тратила на это едва ли не полных два часа. — Ханьгуан-цзюнь! — позвал его знакомый голос, и Лань Ванцзи остановил свой шаг. Он все еще находился в лекарских владениях Лань Ханя и без удивления встретил бодрый взгляд старшего целителя клана. — Нечасто вас встретишь здесь в такой час. — без излишней церемонности произнес Лань Хань после короткого поклона вежливости. — Что-то случилось? Чем могу помочь? — Нет нужды, — качнул головой Лань Ванцзи, — благодарю, все в порядке. Лань Хань с весельем приподнял брови, но не стал настаивать. Вместо это он спросил: — Как поживает наша юная госпожа-наследница? В последнее время совсем ее не вижу. Как у нее со здоровьем? Лань Ванцзи на мгновение прикрыл глаза, скрывая их выражение. — Юньлань здорова. — ровно отозвался он, не допуская даже малейшей заминки. Лань Хань знал Лань Ванцзи с самого детства — в умении читать его характер Лань Хань уступал лишь Лань Сичэню и Вэй Усяню. Первому — потому что Лань Сичэнь все же был родным братом, второму — потому что Вэй Усянь был родственной душой и супругом. Лань Хань мог с легкостью понять его мысли, только взглянув повнимательнее. — Это хорошо, что здорова, — протянул Лань Хань задумчиво и вдруг опомнился, — раз уж я вас встретил, то напомню. В ближайшую декаду жду юную госпожу на осмотр. Лань Ванцзи кивнул и чуть склонился. — Не смею задерживать Ханьгуан-цзюня, — понятливо улыбнулся Лань Хань, — меня ожидают дела. Ох, дела-дела!.. Они разошлись и Лань Ванцзи возобновил шаг. Путь он прокладывал напрямик к дяде и вскоре оказался перед ланьши, где по обыкновению можно было найти Лань Цижэня в такой час. Рядом в нервном томлении переминались приглашенные ученики — судя по всему сегодня у них планировался экзамен и все как один страшились сдавать его грозному и строгому старшему учителю Лань. Брови Лань Ванцзи едва заметно нахмурились, но затем он расслабился. Времени ему хватит. Так даже лучше — дядя не сможет потребовать всестороннего объяснения пропуска занятия для внучки. — Ханьгуан-цзюнь! — зашептались приглашенные ученики, — Это Ханьгуан-цзюнь!.. Лань Ванцзи краем глаза взглянул на разномастную крохотную толпу. В этом году в Гусу Лань поступило много адептов из малоизвестных орденов, что означало их достойный уровень и знания. Он не стал смущать их излишним вниманием и бросил скупой кивок. Сейчас разум Лань Ванцзи занимал только дядя и то, какими словами стоило воспользоваться. Лань Цижэнь, как бы грубо это не звучало, иногда забывался и воспринимал Юньлань больше законной наследницей клана, которую он непременно должен блестяще выучить, нежели чем родную кровь. Упрек, который Лань Ванцзи пока держал при себе. Он постучался и с разрешения раскрыл двери. *** — Ванцзи? — удивленно произнес Лань Цижэнь. — Что привело тебя в такое время? Лань Ванцзи предпочел отвечать не сразу: он закрыл за собой двери ланьши, прошел до стола, за которым восседал дядя, и поклонился. — Приветствую, дядя. Ванцзи пришел сообщить о том, что сегодня Юньлань пропустит занятие. Лань Цижэнь нахмурился, враз растеряв радость от нежданной встречи, и требовательно глянул на Лань Ванцзи. — Пропустит? По какой причине? Голос Лань Цижэня потяжелел, а выражение лица посуровело. Как бы он не относился к Лань Юньлань, прежде всего для него она была долгом. Долгом обучить и воспитать, как это было с Лань Ванцзи и Лань Сичэнем. И, как подозревал Лань Ванцзи — дядю ни капли не волновало его мнение как родителя. — Юньлань нездоровится. — ответил он. — Она заболела? Чем? — еще сильнее нахмурился Лань Цижэнь. — Вчера у нас был урок каллиграфии и я уверен: моя внучка была полностью здорова. Лань Ванцзи подавил в себе желание отвести взгляд. Он не мог рассказать дяде о произошедшем утром не из опасения того, что Лань Цижэнь воспримет причину пустяком, а из чувства заботы и отцовского беспокойства. Истерика дочери, ее слезы и болезненно-испуганные глаза — разве есть на свете что-то, что пугало бы родителя больше, чем боль дитя? Лань Ванцзи мысленно прикинул время. Занятие дяди должно было вот-вот начаться. — Ванцзи извиняется, — неспешно ответил он голосом, сквозящим непоколебимостью, — но таково мое решение как ее отца. Ни ответ, ни интонация Лань Цижэню не понравились: он поджал губы, глаза блеснули зарождающимся раздражением. Дядя начинал злиться, как всегда было, когда Лань Ванцзи начинал говорить с ним непреклонным тоном. — Что ж, — сухо бросил Лань Цижэнь, — будь по-твоему. Можешь идти. В отдалении прозвучал колокол, извещающий о начале занятий. *** Просыпаться было лень. Так лень, что мне казалось хорошей идеей поспать еще часика так три. Мне было тепло, уютно, со всех сторон доносился родной запах, чьи-то руки нежно перебирали волосы… Мысль недоуменно споткнулась. Руки? Чьи руки? — Не притворяйся, — раздался тихий голос папы, — я уже заметил, что ты проснулась. Я открыла глаза и тут же столкнулась с теплым взглядом — папа глядел на меня внимательно и с легким волнением. Почему я вдруг оказалась в родительской постели, скажите на милость? Опять что ли спросонья залезла? Вроде я этот период уже переросла… — Доброе утро, — пожелала я, задавливая лезущий зевок. — Сколько времени?.. — Час змеи, — со смешком ответил папа. Час змеи? Я задумалась, по-быстрому копаясь в памяти. Насколько я помнила час змеи… С девяти и до одиннадцати часов?! Нехило так меня разморило! — Я все пропустила, да? Папа улыбнулся, потянулся прямо в постели, и рывком сел. Волосы у него были в полнейшем беспорядке, а выражние лица смутно предрекало что-то нехорошее. Он явно был не в лучшем расположении духа, но все равно пытался держать непринужденный вид. Что-то мне подсказывало, что дело тут было не в том, что я так бессовестно проспала все на свете, а в том, что произошло ранним утром. — Раз уж проснулась, то вставай. — велел мне папа, собирая волосы в хвост. Я тотчас скатилась с кровати. Телу было неуютно и неприятно после такой мощной истерики и слишком долгого сна, поэтому я принялась тянуться во все стороны, пытаясь сбросить пакостное ощущение в мышцах. Папа коротко рассмеялся, наблюдая этот своеобразный мини-комплекс упражнений и указал рукой в сторону одной из комнат. — Бегом умываться! Голос звучал хоть и шутливо, но непререкаемо. Под внимательным взглядом папы я послушно умылась, расчесала волосы и тщательно совершила весь остальной утренний ритуал. Ощущения, честно сказать, я испытывала странные. Вроде и порывался папа что-то спросить, но молчал, а мне говорить не хотелось совсем. Сон приснился на редкость отвратный. Спустя столько лет, образина, достал! — Что теперь? — осторожно спросила я папу, когда мы оба закончили с умыванием. В цзинши стояла тишина и слабо пахло едой. Взгляд зацепился за привычно накрытый низкий столик с завтраком. Над чашами едва заметно мерцало заклинание. Нетрудно было догадаться чьими руками готовилась еда. — Отец? — вяло удивилась я больше факту крепости своего сна, чем тому, что отец снова приготовил нам с папой поесть. Я уже давно приняла привычки своего отца и не изумлялась. Благородный господин он или еще кто, отец не считал позором личное посещение кухни. — Ну а кто еще? — хохотнул папа и ткнул себя пальцем. — Или ты думаешь, что это я приготовил? — Оно не красное. — отозвалась я и безжалостно добавила. — И папа не умеет готовить. Папа тут же театрально схватился за сердце. — Умею я готовить! Ты просто еще не пробовала! Я выразительно на него глянула, намекая на давний разговор родителей, что закончился неоспоримым вердиктом: для меня готовит исключительно отец. — Ах ты маленькая моя копия. — побежденно проворчал папа. — Неужели и я был таким в детстве? Я промолчала и села за стол. Папа плюхнулся напротив, сковырнул пальцем заклинание и развеял мерцание взмахом руки. Завтрак был похож на этаких близняшек: одна чаша с кашей с белоснежным рисом и одна с красным перцем, две пиалы для чая, две тарелочки с ютяо… — Ютяо! — радостно вырвалось из горла и я тут же смутилась. Что-то разморило меня совсем, напрочь забыла про манеры. — Ешь, ешь, милая, — проворковал папа, сверкая весельем, — ютяо, небось, Лань Чжань специально для тебя сделал. Я смутилась еще сильнее и принялась за кашу. Силы возвращались медленно и будто бы неохотно. Любимые ютяо, конечно, подсластили мне настроение, но лишь чуть-чуть. Мне было… Стыдно? Неловко? Грустно? Я не могла подобрать определение и бросила попытки вывернуть мысли наизнанку. Взгляд сам собой заскользил по цзинши, оценил неубранную родительскую постель и остановился на папе. Тот смотрел на меня, будто терзался неразрешимым вопросом. Естественно, я знала каким именно. Плакала и истерила я в его шею, будто трехлетка! Вздох получился усталым. Сказать первой? Дождаться вопроса? Я уныло поковыряла остатки каши. Нечасто завтрак у нас выходил таким бессловесным. — Ты беспокоишься. — тихо сказала я. — Разумеется. — откликнулся папа, чуть нахмурившись. — Это мой долг — беспокоиться за своих детей. Я отложила палочки, притянула к себе чайничек и быстро, отточенными движениями налила в пиалы чай. Как бы мне не хотелось отложить разговор примерно на лет двадцать, я все же должна была его пережить. Мариноваться в таких мерзких эмоциях — пренеприятнейшее занятие. Папа взял из моих рук пиалу и отпил. Чисто символически покружил чай мелкими кругами в пальцах и поставил пиалу на столик обратно. — Кто это был? — наконец спросил он. Вроде и звучал папа мягко, не давил, но все равно сердце у меня ёкнуло. Эту часть прошлой жизни я предпочла бы забыть, уничтожить до последней крупицы и больше никогда не вспоминать. Я негромко выдохнула и все же поежилась. — Отец. — получилось горько. Папа сощурился и я поспешила пояснить: — Не родной. Он забрал меня из детского дома. Это такое место, где живут дети, от которых отказались их родители. Там, где я жила, власти платили семьям, если у них был такой ребенок. Папа нахмурился, но не перебивал. Я набрала побольше воздуха и постаралась продолжить ровно и безэмоционально. — Этот человек, можно сказать, спился. Поначалу все было хорошо… — я призадумалась, — первый десяток лет. Потом он запил. Сначала чуть-чуть, раз в месяц или около того. После — каждый день. Не помню уже когда я заметила. Повисла пауза. Папа взял пиалу, отпил сразу половину и молча поставил ее обратно. Я видела, что настроение его портилось с каждым словом и он явно вспоминал все те разы, когда выпивал сам. — Тот случай… — уронила я тихо. — Моя ошибка. Я не совладала с эмоциями и вовремя не прикусила язык. Так сложилось, что я сглупила и уязвила его в самое больное место. Это была правда. Если бы я вовремя сообразила, что очередной запой отличался от предыдущих, то точно бы избежала тех побоев. Плевать на плакаты, — их можно было бы потом купить заново, — мне не хватило ума сопоставить количество бутылок и отсутствие людей рядом. — Если бы я не… — Лань Юньлань! — оборвал меня папа самым строгим голосом, который я от него слышала. — Ошибка? Эмоции? Ты что такое говоришь? Я осеклась и дернулась. Не от страха, нет, страшно мне не было. Просто от неожиданности. Папа никогда прежде на моей памяти не говорил со мной таким тоном: одновременно возмущенным и серьезным. — Он не имел никакого права поднимать на тебя руку! Неважно по какой причине, причины вообще не важны! Раз взял на себя обязательства отца, то должен соответствовать. — он поднялся на ноги и рывком пересел на мою сторону. Я удивленно хлопнула ресницами от его стремительности. Папа притянул меня в объятья. — Ты — драгоценное дитя, — шепнул он бескомпромиссно, — Что бы ты не сделала или сказала, все это никогда не будет поводом, чтобы причинить тебе боль. Запомни, хорошо? — Папа… — М? — Папа, — я повторила, сама не понимая зачем. — Я тут. — Папа… Он рассмеялся. — Вот уж действительно, вся в меня. — папа обнял меня еще крепче и принялся укачивать как в раннем детстве. Похоже, он скучал по тем временам, когда я помещалась у него в руках. — В смысле? Не поняла, это к чему вообще сейчас было сказано? Папа фыркнул мне в волосы. — Просто вспомнил юность. Было время, когда я так доставал Лань Чжаня, повторял и повторял имя, пока он не отзовется… Ну или пока не схватится за меч. Рассказать? Я тут же воспряла духом. Неприятный разговор наконец закончился, и сердце желало что-то теплое и необременительное. — Конечно!..