Райская персиковая роща

До дома старосты шли молча. Неспешный шаг позволял мыслям в голове свободно приходить и уходить, и Лань Ванцзи счел за лучшее не цепляться за них — у него не находилось никакого желания поддерживать ровную нить рассуждения. Проку от подобных усилий вряд ли набралось бы на полноценный вывод, а утруждать и так взбудораженный разум не хотелось не только из рациональных причин, но и просто из чувства тотальной усталости. Хотелось либо уснуть, либо погрузиться в длительную медитацию. Разобрать эмоции, которые тварь вытащила из глубин сердца, прижечь старые, вновь кровоточащие душевные раны, успокоить потоки тихой тревоги, льющиеся с новой силой… Лань Ванцзи знал, что после такого одновременно тонкого и грубого вмешательства в его потаенную часть сердца для переосмысления потребуется в лучшем случае месяц. А может, и того дольше. — Кому-то придется искать себе кровать в других домах, — вяло пробормотал Вэй Усянь, упрямо стараясь держаться на ногах самостоятельно, — в доме у старосты места хватит только двоим. Лань Ванцзи красноречиво хмыкнул. Слова Вэй Усяня ни в коей мере не были предисловием к вопросу, все было и так ясно и предельно понятно для каждого: условно раненых двое, а значит, кровати в доме старосты достаться должны именно им. Что ж, Лань Ванцзи не противился подобному раскладу; честь и достоинство его никак не пострадали от факта ранения на ночной охоте, тем более такой непредсказуемой и опасной. Правила запрещали излишек в таком обманчиво обычном чувстве, как гордость — стоило всего лишь однажды поставить ее выше жизни или здоровья, как она неминуемо превращалась в гордыню. Лес кончился быстро и незаметно: деревья в какой-то момент исчезли, и единственным, что цепляло взгляд, была утоптанная тропинка, по которой они шли в осторожном и медленном темпе. Солнце утратило свою жаркую силу и готовилось в ближайшее время уйти с небес. Лань Ванцзи чувствовал себя нелепо споткнувшимся на ровном месте. Дыхание все еще приходило к своему естественному ритму, в груди тянуло и как-то даже горько ныло. Случившееся нельзя было назвать полноценным ранением в привычном для заклинателей смысле, — физически он остался относительно целым и невредимым, за исключением пары царапин, — однако телесные ощущения, все как один, выражали единогласное мнение. Рана была. Причем весьма болезненная. Лань Ванцзи знал, что это так сказывались способности той твари, знал, что к нему в сердце и душу вероломно залезли, не забыв с упоением потоптаться по больным местам. Он это знал, и потому его беспокойство лишь росло и множилось: Вэй Усянь, похоже, стал из всех них самой лакомой и аппетитной жертвой для темной твари. — Я вижу крыши домов, — с блеклой радостью выдохнул Вэй Усянь и прикрыл глаза. Силы у него, кажется, с каждым мгновением стремительно таяли, и он все тяжелее приваливался на плечо Лань Ванцзи. — Какие мы быстрые, — бесстрастно прокомментировал Цзян Чэн, — даже закат обогнали. Удивительно. Голос его звучал ровно, но подобранные слова сами по себе давали знать о том, какие эмоции он хотел передать. Язвительность Цзян Чэна для Лань Ванцзи всегда отзывалась под кожей раздражением, но в нынешнем состоянии реагировать было неразумно и глупо. В какой-то мере Лань Ванцзи даже согласился с ироничным контекстом. — Надо ускориться, — тихо и чуть хрипло вдруг попросил Вэй Усянь. Телом он слегка дрожал и прищуренно вглядывался в потихоньку приближающиеся дома деревушки. — Я сейчас вырублюсь прямо так. Беспокойство резко подкатило к горлу, и Лань Ванцзи крепче ухватил Вэй Усяня за талию. Это было плохим знаком: что бы не происходило, как бы сильно не ранился Вэй Усянь, подобные прямые заявления означали только одно — достигнутый предел. Этакую границу терпения боли. Лань Ванцзи пришлось научиться распознавать эти границы и цепко следить за Вэй Усянем, дабы старые привычки скрывать все подряд не вылезали из своих глубин. Сколько сил и сколько терпения Лань Ванцзи вложил, чтобы отучить его от этого! Сколько бился над тем, чтобы Вэй Усянь покорно позволял обрабатывать не только серьезные раны, но и мелкие царапины! Цзян Чэн усмехнулся и фыркнул: — Значит, двигай задницей! — И это твоя благодарность? — в тон отозвался Вэй Усянь. — Я, значит, спас тебя из зоны поражения, а ты… Лань Ванцзи сжал пальцы на талии крепче, и Вэй Усянь тут же состроил виноватое выражение. Шутливо переругиваться, конечно, было весело, — в понимании Вэй Усяня, — но и про крайне неважное самочувствие забывать не стоило. — Вэй Ин, — укоряюще уронил Лань Ванцзи, и Вэй Усянь тут же присмирел. — Ладно-ладно, молчу. *** План ближайших действий составили практически сразу: Цзян Чэн и Лань Сычжуй отправлялись дальше искать свободное место по соседству, в то время как более-менее оклемавшийся Лань Ванцзи должен был расположиться вместе с Вэй Усянем в доме старосты. Время клонилось к вечеру, и было единогласно решено дождаться хотя бы утра. В доме их встречали двое: сам староста и его дочь. Тела хозяйки дома, Гу Лян, внутри не оказалось — староста то ли перенес ее в другое место, то ли просто закрыл в одной из комнатушек; для Лань Ванцзи это не имело никакого значения в данный момент. Во-первых, он, как посторонний человек, пусть и заклинатель, не мог укорять их за несоблюдение похоронных традиций и обычаев, а во-вторых, у него не осталось ни капли сил, чтобы заводить какие-либо разговоры. И староста, и А-Лянь не решались заваливать их накопившимися вопросами: А-Лянь нервничала, не поднимая взгляд от пола, а старый староста молча махнул рукой на одну из комнат. Лань Ванцзи не стал размениваться на вежливые и пустые разговоры и только благодарно кивнул: глаза старосты и А-Лянь выражали скорбь напополам с отрешенностью; едва ли кто-то в этом доме желал раскрывать рот, проявляя неуместное сейчас воспитание. Лань Ванцзи развернулся вместе с Вэй Усянем и уже шагнул было в сторону выделенной комнаты, как тишину вдруг всколыхнул тихий и робкий голос А-Лянь. — Гос-сподин бессмертный, — едва слышно окликнула она, — вы же убили… Вы убили ее? Убили эту тварь? Лань Ванцзи обернулся и скупо кивнул. Болезненность все еще присутствовала на ее лице, но выглядела А-Лянь гораздо более здраво и осмысленно, чем пару часов назад. Видимо, все-таки близость тела умершей матери сильно влияла на ее рассудок, раз, потеряв труп из виду, она смогла сразу и осознать, и оценить двух истощенных заклинателей на пороге. — Убили, — едва сумел улыбнуться Вэй Усянь и чуть не грохнулся на пол от внезапного головокружения. Лань Ванцзи спас его от падения на одних рефлексах, перехватив руками поперек живота. — Ох, Лань Чжань, — невнятно пробурчал Вэй Усянь. Послышался тяжелый вздох старосты. — Вам что-нибудь нужно? — уточнил он измученно. — Наша старуха Мэн довольно умелая травница, может, чем помочь сможет? Лань Ванцзи покачал головой. Пусть это и было весьма учтивое предложение, но все же больше бесполезное. В этой местности вряд ли произрастали нужные лекарственные травы, а те, что имелись, не шибко сильно могли повлиять на выздоровление — заклинателям с хорошо развитым золотым ядром травяные вытяжки и настойки в большинстве случаев все равно что обычная вода. — Таз с теплой водой не помешает, — негромко ответил Лань Ванцзи и спустя краткую паузу, дополнил, — и если вас не затруднит, еще небольшой отрез ткани. *** Руки привычно погрузились в таз с теплой водой и прополоскали тряпицу. Тишина наступившей ночи позволяла слегка расслабиться и вспомнить о повседневных нуждах. Пусть полноценно помыться они смогут, лишь вернувшись обратно в Гусу Лань, однако липкий пот с лица и шеи все же стоило убрать. Лань Ванцзи на мгновение обернулся: растянувшись на скромной кровати, Вэй Усянь выглядел так, словно отчаянно боролся со сном. Редкая для его лица хмурость не покидала его, губы были чуть поджаты в недовольстве, а взгляд неотрывно следил за движениями Лань Ванцзи. — Вэй Ин? — тихо, с вопрошающим намеком позвал Лань Ванцзи. Это не было ни требованием рассказать, ни укором за оттягивание такого нужного сейчас ночного отдыха — это была просьба не держать в себе, поделиться тем, что гложет прямо сейчас. Лань Ванцзи знал и видел, как Вэй Усянь с каждым вздохом все больше и больше уходил в себя. Понимал на своем непрошенном опыте: то, что вытащила наружу тварь, так просто не забудется. Все это: потаенные страхи, худшие кошмары, которые только может выдать разум и память… Что-то, что сам Лань Ванцзи назвал бы самым жестоким наказанием. — Мадам Юй, — вдруг выдохнул Вэй Усянь, едва Лань Ванцзи присел на край кровати с теплой и влажной тряпицей в руках, — в юности я боялся, что однажды она не сможет остановиться. Что она… — он прикрыл глаза, будто пытаясь скрыть вспыхнувшие от воспоминания неприятные эмоции, — что она просто забьет меня до смерти. Лань Ванцзи молча потянул ладонь Вэй Усяня к себе на колени. Приложил тряпицу к костяшкам пальцев, обтер запястья, нажимая на кожу несильно, но ощутимо. Сказанное не принесло Лань Ванцзи ни удивления, ни злости. Юй Цзыюань давно была мертва, а сам он не мог ничего поделать, как бы яростно не желал стереть эту жестокость из жизни Вэй Усяня. …Возможно, именно жестокость Юй Цзыюань и породила ту трепетность, когда Вэй Усянь осмеливался трогать руками шрамы Лань Ванцзи. Первые месяцы брака прикосновения к спине были именно такими: аккуратными, боязливыми и очень-очень нежными. Боль от кнута ни с чем нельзя спутать. Неважно, дисциплинарный это кнут или же Цзыдянь — боль одна и та же. Ее не забыть и не вычеркнуть из памяти так просто — эта боль особенная, боль, проникающая под кожу вспышками обжигающего физического страдания, боль, впивающаяся ржавыми иглами в месте соприкосновения, боль, ноющая долго и невыносимо. Такие вещи нельзя выбросить из разума одной только волей. Лань Ванцзи нежно обвел венку на запястье Вэй Усяня и принялся за вторую руку. Торопить подобные откровения было нельзя, и Лань Ванцзи, наученный терпеливым ожиданием, не стал озвучивать вслух свое неприятие поступков Юй Цзыюань. — Три месяца, — отстраненно продолжил Вэй Усянь, — те три месяца… Я боялся, что в какой-то момент меня просто переломит. Что я упаду и не найду сил встать. Что я умру на той мертвой земле просто потому, что не осталось даже желания пытаться. Взгляд Вэй Усяня затуманился, и сердце Лань Ванцзи кольнуло привычной острой иглой. Вспоминать тот ужас не хотелось и в самые худшие времена — те дни смазывались в одну долгую черную бесконечность с крохотной, почти прозрачной надеждой. Недели, проведенные в бесплодных поисках, глухая тоска, разделенная с молчаливым и осунувшимся Цзян Чэном… Для Лань Ванцзи те три месяца были отвратительны. Он отнял остывшую влажную тряпицу от кожи запястья и вновь прополоскал ее в тазу. Руки у Лань Ванцзи двигались ровно и будто бы без участия разума. Тело все чаще и чаще подавало сигналы об усталости, однако о сне он сейчас не думал. Голос у Вэй Усяня пусть и не передавал всю глубину переживаемых эмоций, но Лань Ванцзи чувствовал всем собой: внутри у Вэй Усяня клокотало и трещало по швам. В такой тишине звук дыхания слышался отчетливо. Затянувшаяся пауза в откровении насторожила и Лань Ванцзи, и он, едва заметно хмурясь, оставил таз и тряпицу. Он посмотрел Вэй Усяню в глаза. — Ты выбрался, — твердо обронил Лань Ванцзи и потянулся к Вэй Усяню. Мягко развязал ему пояс, стянул с плеч верхний слой ханьфу. Безучастность, написанная на лице Вэй Усяня, заставляла Лань Ванцзи проявлять еще больше чуткости и неторопливости. — Ты не остался там, Вэй Ин, — настойчиво повторил он, — ты здесь. Со мной. Вэй Усянь дернул уголком рта, но покорно позволил избавить себя от одежды. Бледность кожи уже не выглядела болезненной, но Лань Ванцзи все равно обернул Вэй Усяня в тяжелое одеяло. Затем вытянул ленту из волос и крепко прижал в объятии. — Это так глупо на самом деле, — спустя с десяток ударов сердца вдруг глухо прошептал Вэй Усянь рядом с ухом, — мадам Юй мертва, с погребальных холмов я выбрался… — Он прижался к Лань Ванцзи всем телом, сцепляя руки за спиной. Обманчиво размеренное дыхание щекотало Лань Ванцзи шею. — А еще я тебе солгал. — В чем? — мягко спросил Лань Ванцзи. — Ты спросил меня, — Вэй Усянь вздрогнул и чуть сполз, прижимаясь щекой к груди, — спросил, помню ли, как я умер. — Спросил, — подтвердил Лань Ванцзи спокойным тоном. — Я сказал, что не помню. — Но ты помнишь, — все так же спокойно отозвался Лань Ванцзи. — …Да. Лань Ванцзи глубоко вздохнул. Признание Вэй Усяня его не удивило — где-то на самых глубинных слоях души он знал о лжи. Глаза Вэй Усяня выдавали слишком много боли и абсолютного нежелания вспоминать. Непомнящий человек никогда так не посмотрел бы. Никогда не отводил бы глаза, как если бы боялся, что в них можно было бы прочитать правду. Сердце у Лань Ванцзи кольнуло вновь. Он ослабил объятия и плавно опустил замотанного в одеяло Вэй Усяня на постель. Мысли Лань Ванцзи тяжело осели на дно, оставляя на поверхности лишь самые трудные для преобразования их наружу. Он не стал спешить — требовалось занять себя чем-нибудь, пока изнуренный охотой разум подбирал нужные слова. Разобрал скромный и удобный для путешествий гуань, в пару движений сбросил с себя сразу несколько слоев одежды и молча забрался к Вэй Усяню под одеяло. Лань Ванцзи редко делился переживаниями, предпочитая запирать их в голове, однако сейчас поступить так не мог. Вэй Усянь имел полное право узнать все, что творилось у него в сердце. — Раны от дисциплинарного кнута заживали больше года, — начал Лань Ванцзи издалека, выдерживая ровную интонацию. Обнимая Вэй Усяня, говорить было намного легче, — первые пару недель я провел в лихорадке и иногда… — он тихо выдохнул, — сознание меня обманывало. Были дни, когда я был уверен, что вернулся в Гусу без Сычжуя. Что он умер в том дупле, а я не смог найти его. Что все было наваждением. Последствием… Горячки. Слова резали горло, но он отгораживался от этого ощущения как мог. Ребенок Вэй Усяня, пусть и не по крови — Лань Сычжуй стал настоящим спасением для Лань Ванцзи. Сын, оставленный его любовью… Не было ни дня, когда бы одно существование Лань Сычжуя не укрепляло его треснутую волю. Он прижал Вэй Усяня ближе. — Потом родилась Юньлань, — голос Лань Ванцзи дрогнул от переполняющей его благодарности. — Через пару недель после того, как я взял ее на руки… — он сделал небольшую паузу, — мне стали сниться сны, — и тут же уточнил. — Не кошмары. От воспоминаний тело Лань Ванцзи мелко вздрогнуло. Это был поистине омерзительный в своей правдоподобности сон. Не кошмар — кошмары отличить сложно, но вполне возможно. Особенно, если не пренебрегать медитациями. О нет, то, что приходило к Лань Ванцзи ночами было намного хуже, чем просто кошмары. — Мне снилось, будто бы ты и не возвращался. Что я… — Лань Ванцзи глухо выдохнул Вэй Усяню в волосы, — что я не дождался и мое горе вынудило разум придумать тебя. Придумать наш брак и нашу дочь. В ту ночь, в самый первый раз, когда он проснулся после приснившегося, Лань Ванцзи провел остаток времени до утреннего колокола, стоя рядом с колыбелью и вглядываясь в спящее личико дочери. Будить такого маленького ребенка было нельзя, и он безжалостно задавливал желание взять Юньлань на руки. Он просто слушал ее тихое дыхание, изредка позволяя себе чуть-чуть подкачивать колыбель. Внутренности тогда холодели от одной мысли о том, что он все себе выдумал. Что обманул сам себя, чтобы трусливо убежать от выворачивающей наизнанку тоски и боли. Что проиграл и… — Ох, Лань Чжань, — Вэй Усянь прервал мрачные мысли Лань Ванцзи одним красноречивым фырканьем, — я так сильно люблю тебя, — он чуть поерзал. — Мой великолепный, невероятный Лань Чжань. — Люблю тебя, — ответно признался Лань Ванцзи и подтянул одеяло повыше. — Нам нужно поспать, да? — устало пробормотал Вэй Усянь, — как гора с плеч… — Мгм, — подтвердил Лань Ванцзи. Спать. Им обоим нужно было поспать. *** Это было ужасно странно — смотреть на обеспокоенное лицо дяди Сичэня и чувствовать себя словно под водой в каком-то ограждающем пузыре. Мой взгляд лениво скользил по стенам и потолку лекарского павильона без всякого интереса, и подобное сухое равнодушие слегка настораживало. Я не могла внятно описать свои эмоции — они просто рассыпались на непонятные частицы еще до того, как я могла бы ухватиться за них крепче. То ли так действовал мощный отходняк, то ли банально не выдержала нервная система. — Юньлань? — позвал меня дядя Сичэнь очень осторожным голосом, и я чуть повернула голову. Мозг отказывался работать даже вполсилы, и это не могло не сказываться на моем здравом смысле. Плакать мне не хотелось, спать — тоже, потому, видимо, я пялилась в стены, напрочь игнорируя состояние тела. Я устала: физически и морально. Глаза пекло от выплаканных слез, руки тряслись мелкой дрожью, а мыслительный процесс больше походил на неудавшееся цирковое представление. Непрошенная истерика выпила из меня все соки. — Да, дядя? — отозвалась я с пугающей отстраненностью. Дядя Сичэнь слегка наклонился ко мне и предупредительным движением взял за руку. Пальцы у дяди были мозолистыми от кистей и меча, но невероятно теплыми и нежными. Он сидел на старом трехногом стуле вот уже третий по счету час и неусыпно за мной следил. Выражение лица дяди выражало далеко не спокойствие: беспокойная хмурость бровей делала его взгляд серьезнее, а чуть поджатые губы говорили о том, что он непрестанно о чем-то размышлял. Ощущения в целом, если честно, меня не радовали вообще. Мне все казалось, что на языке застрял кислый привкус недавней рвоты, и даже выпитая горькая травяная настойка не шибко улучшала ситуацию. — Как ты, А-Юнь? — дядя Сичэнь нежно погладил большим пальцем выпирающую косточку на моем запястье и наклонил голову. Я посмотрела на него и попыталась улыбнуться. Было ясно как день, что случившееся сильно напугало его. Да что там, это напугало и меня тоже! — Хочу к папе, — тихо пробормотала я, не желая напрягать голосовые связки. Горло пусть и перестало дергать болью изнутри, но все же лучше было его поберечь. В душе скребли кошки. Я ужасно, просто дико хотела увидеть папу, обнять его и побыть так минут пять. Мне было жизненно необходимо его присутствие, чтобы унять хотя бы ту мерзкую потерянность. То, что я увидела… Что это вообще? Галлюцинации? Видения? Я не понимала, и от этого становилось еще хуже. — Я уже написал им письмо, — деликатным тоном сказал дядя Сичэнь, — они скоро вернутся. Хотелось бы в это верить. Пережитая боль шипованными отголосками проходилась по телу, но мне даже морщиться было лень. Руки и ноги наливались свинцом и не желали двигаться, как при тяжелой и изнуряющей болезни. Дядя сжал мою ладонь и принялся успокаивающе массировать пальцы. Делал он это легонько, едва нажимая, но это удивительным образом утешало. Я невидяще уставилась на собранные до локтя рукава дяди и попыталась воззвать к контуженному разуму. Тогда, во время той истерики я была уверена, что папу на самом деле разрывали на части те отвратительные и голодные мертвецы. Абсолютно все во мне будто бы не сомневалось в том, что боль, что переживал папа, реальна. Кожа горела от фантомных разрывов, а кровь, ведомая страхом и ужасом, стучала в голове как ненормальная. — Тебе стоит поспать, — вздохнул дядя, — утром тебе станет намного лучше. Я мысленно согласилась: сон после подобной нервной встряски требовался как никогда. Моим нервам и так досталось с лихвой, и я уже не знала, как к себе подступиться, чтобы выключить наконец свое сознание. Так хоть раз, но бывало со всеми: тело уставало настолько сильно, что не могло выделить даже каплю сил на засыпание и, хочешь не хочешь, еще как минимум час ты будешь безрезультатно вертеться в кровати. Дядя выжидающе глянул на меня, потянулся вперед и пригладил на голове растрепавшиеся волосы. Он переживал за меня так ярко и сильно, что это можно было почувствовать в воздухе. — Хорошо, — едва слышно прошептала я и закрыла глаза. Уйди! Уйди от меня!.. Тело резко дернулось, и я с неожиданной силой ухватилась за один из рукавов дяди Сичэня, с легкой паникой пытаясь сморгнуть вспыхнувшую картину. Оскаленные лица мертвецов были настолько реалистичны, что на мгновение меня пробрало вонью гнили и разложения. — Дядя! — я судорожно дернула его на себя и зарылась носом в жесткий отворот одежды. Горло необъяснимо сдавило, и я еле как заставила себя дышать через нос. Ровно и глубоко. Дядя Сичэнь неловко отодвинул ногой трехногий стул и уселся на постель, перехватывая меня так, чтобы как можно основательнее укрыть в объятьях. — Папа, — бессвязно позвала я, напрочь забывая про невозможность его появления здесь и сейчас. Меня снова начало трясти, и я малодушно порадовалась, что силы у дяди в руках достаточно, чтобы заземлить и пресечь новую истерику. — Ну-ну, — принялся увещевать он, — он скоро вернется. Как только прочитает письмо, так сразу же поторопится к тебе. Я задушено всхлипнула и тут же разозлилась на себя за этот невнятный звук. Вбитое воспитание и характер откровенно проигрывали последствиям нервного срыва — я это понимала отчетливо. Как если бы в свежую рану снова и снова тыкали веточкой, не давая ей затянуться как следует. Дядя протяжно выдохнул над моей головой и, видимо, решил применить последнее средство — он принялся медленно, по чуть-чуть покачивать меня, без слов напевая одну из клановых мелодий. — …Прекрати это, Лань Хань, — глухо послышался знакомый сердитый голос, — я хочу знать, что случилось! Дедушка, чуть истерично подумалось мне, эти интонации ни чем не спутать. Двоюродный дедушка Лань Хань за дверьми глухо возразил дедушке. Завязался спор. — …Ты правда думаешь, что я останусь в стороне?! — Дядя, хватит кричать, — негромко, но очень раздраженно произнес дядя Сичэнь, и в следующее мгновение двери раскрылись. Я не видела лица дедушки, но и без этого понимала его настроение. Дедушка явно злился — твердые и чеканные шаги доносились до меня весьма отчетливо. — Что происходит, Сичэнь? — спросил он, — что с моей внучкой? Дядя Сичэнь повернулся вместе со мной в объятии и холоднее обычного отозвался: — Вы не делаете лучше, старший учитель Лань. Формальность обращения неприятно удивила дедушку, но почему-то сгладила острые углы. Дедушка поднял опрокинувшийся треногий стул, отодвинул его подальше и положил руку дяде Сичэню на плечо. — Я просто беспокоюсь, — удивительно ровно проронил дедушка. Мягче его голос не стал, но в нем слышались извиняющиеся нотки. — А-Жэнь, — укоряюще пробормотал двоюродный дедушка Лань Хань. — Сейчас не время давить авторитетом. Дедушка выразительно хмыкнул, но не стал язвить в ответ. Я очень осторожно выглянула из своего живого укрытия и встретилась с ним взглядом. Дедушка, пусть и не так явно, но тоже тревожился. — Что ж, — спустя непродолжительную паузу выдохнул он, — объяснение имеется? Хотя бы теоретическое. — Я еще работаю над этим, — недовольно ответил двоюродный дедушка, — и ты бы узнал это, если бы выслушал, а не принялся давить. Оба: и дедушка, и двоюродный дедушка бросили друг в друга хмурый взгляд. — Могу я попросить вас обсуждать теории в другом месте? — выверенно вежливо, но так же прохладно обратился дядя Сичэнь одновременно к обоим старшим. — А-Юнь надо поспать. — Да-да, конечно, — закивал двоюродный дедушка, — А-Жэнь, пошли, лучше поговорить в моем кабинете! Я молча проследила за тем, как оба моих дедушки развернулись в сторону одной из дверей и буквально испарились за ней. Дядя Сичэнь чуть расслабился, ухватил меня удобнее и возобновил покачивания. — Не думай об этом, А-Юнь, — тепло прошептал мне он, — постарайся сосредоточиться на моем голосе. Попробуй уснуть. Лекарский павильон снова заполнило размеренное пение дяди Сичэня. Это была знакомая мелодия — что-то одновременно умиротворенное и завлекающее. Мелодия, что время от времени мне играл на гуцине отец. Я боязливо прикрыла глаза, но теперь кроме темноты не было ничего. Изнуренное сознание наконец отключилось полностью.