Райская персиковая роща

Тишина в цзинши казалась мрачной. Внутри не горели свечи, в расставленных по углам курильницам было пусто, и от этого Вэй Усянь чувствовал себя наглым вором, прокравшимся за драгоценностями в благородный дом. В руках у него тихо сопела дочь, позади со спящим Чу Тао в руках шел Лань Ванцзи, и иногда Вэй Усяню ужасно хотелось, чтобы все это было следствием какой-нибудь безобидной семейной посиделки, а не результатом столкнувшихся проблем прошлого. — Я отнесу Чу Тао в его комнату, — подал голос Лань Ванцзи, обозначая намерения. Слова прозвучали практически беззвучно, но для цзинши в ночи получились вполне различимыми. Вэй Усянь медленно кивнул, посторонился, сжимая чуть сильнее Юньлань поверх одеяла, и развернулся. Лань Сычжуй и Цзян Чэн переступать порог не спешили, оставшись на крыльце. Их лица выражали разную степень усталости и измотанности, но оба, и Цзян Чэн, и Лань Сычжуй, будто бы не могли уйти к себе по единогласной причине. Взгляд Лань Сычжуя, помимо простого желания уткнуться в подушку, выражал также немалую долю беспокойства. — Идите спать, — бесцветно обронил Вэй Усянь, не имея сил ни на какие эмоции, — будет нехорошо, если вы свалитесь прямо у меня на пороге. Он понадеялся, что намек вышел более чем выразительным. Сейчас у Вэй Усяня на руках был спящий ребенок, сам он ощущал себя как вновь подранный собаками бродяга, ну и что более важно — Вэй Усянь испытывал смутное чувство, будто бы глаза его пекло как перед постыдными слезами. Плакать при Цзян Чэне или Лань Сычжуе… Нет, просто нет. Он еще не был настолько разбит, чтобы позволить видеть его слабость кому-либо кроме Лань Ванцзи. Лань Сычжуй поклонился, тихо пробормотал вежливое прощание и, мазнув взглядом по Цзян Чэну, стремительно зашагал по тропинке прочь. Цзян Чэн же не двинулся с места и лишь поджал губы. Выглядел он, если начистоту, просто отвратительно. Кожа у него казалась слишком бледной, и это было видно даже с учетом того, что луна сегодня светила мало, постоянно скрываясь за облаками. Вэй Усянь поежился. Пусть зимние сезоны уже оставили Облачные глубины, по ночам тело иногда все еще пробирало на ветрах, дующих с севера. Его глаза неосознанно опустились вниз, на замотанную в одеяло Юньлань. Кожа у дочери тоже не внушала спокойствия за ее состояние. Она не дрожала от холода, дышала размеренно и привычно сну глубоко, но… Вэй Усянь нутром понимал, что ее до сих пор мучали отголоски той боли. Юньлань росла сильной девочкой, — что тут говорить, она, как и Вэй Усянь, уже однажды испытала на себе смерть, — но это не перекрывало то, что Юньлань была его ребенком. Ребенком, которого Вэй Усянь обещал ограждать от любой боли. — Цзян Чэн, — чуть более раздраженно произнес он и почти спросил, какого такого гуя тот продолжал стоять у цзинши, — поговорим позже. Цзян Чэн едва слышно вздохнул, словно приказ Вэй Усяня, обернутый в грубоватую просьбу, что-то объяснил, и наконец отправился в специально выделенные покои. Хотел ли Цзян Чэн больше внятных слов о связи душ, или же просто от физической усталости соображал хуже в десятки раз — Вэй Усяню было глубоко наплевать. Он ужасно, просто невероятно сильно желал добраться до кровати. Внутри у него сидело что-то страшное, что-то, что притаилось буквально под кожей и выжидало подходящего момента, дабы вдарить по Вэй Усяню со всей дури. Колкие и болезненные чувства царапались в сердце и с каждым вдохом все явственнее проявлялось на поверхности понимание — он промахнулся по всему. Его дочь познала на себе последствия его же ошибок, и Вэй Усянь не мог отделаться от липкого и холодного ужаса при мысли, что именно произошло или что могло произойти. Кошмар юности воплотился в худшем из возможных смыслов. Раньше, в годы беззаботной молодости первой жизни Вэй Усянь боялся немногих вещей. То были собаки, слезы Цзян Яньли и… страдания близких по вине Вэй Усяня. Иногда эти страхи казались ему преодолимыми: собак отгонял Цзян Чэн, шицзе можно было утешить и порадовать, а свои поступки — проконтролировать во избежание их возможного нехорошего влияния на семью… Юный Вэй Усянь не дрожал перед опасностями и не робел перед трудностями. Он и по сей день твердо глядел вперед, предпочитая сделать что-то, нежели просто ожидать решения судьбы. С течением времени эта позиция почти не потеряла в своих принципах. Единственное, что все еще пугало Вэй Усяня хуже стаи бешеных собак — быть причиной боли любимых людей. Лань Ванцзи, Лань Сычжуй, Цзян Чэн, Цзян Яньли… Все они так или иначе страдали по вине Вэй Усяня. Пережить это осознание было сложно и потребовало от него многих часов раздумий. Вэй Усянь, можно сказать, даже как-то, с горем пополам, примирился с этим… И тут случилось нечто подобное. — Вэй Ин, — негромко позвал его Лань Ванцзи спустя продолжительное время молчания. Вэй Усянь вздрогнул, поморгал, пытаясь быстро вернуть себя из глубин разума, и поднял глаза. Как-то так получилось, что он без всякого осознания вот уже сколько времени сидел на постели с Юньлань на руках и пустым взглядом глядел на порог. Дверь в цзинши все еще стояла распахнутая, отчего внутрь иногда задували ночные ветерки. — Что?.. — малость бессвязно пробормотал Вэй Усянь. Отдельной частью себя он догадывался, что вид у него был потерянный и разбитый. Руками он вцепился в Юньлань, смотрел в никуда, не слышал чужих шагов… Да тут целый список причин для углубленного беспокойства! — Уложи ее спать на постель, — мягко произнес Лань Ванцзи и кивнул на дочь, — ты обещал ей. Вэй Усянь рассеянно подул на торчащие волоски Юньлань, убирая таким образом их с лица. Да, что-то такое он говорил, что-то про крохотного ребеночка и про укладывание рядом с собой. Руки немного ослабили хватку и сразу стало ясно — они, оказывается, мелко тряслись все это время. Лань Ванцзи сделал глубокий вздох, подошел к кровати и бережно выпутал Юньлань из одеяла, осознавая, что сейчас Вэй Усянь был явно не в состоянии действовать аккуратно. Юньлань от внезапной потери тепла нахмурилась, забормотала что-то сквозь сон и, не открывая глаз, уцепилась пальцами за запястье Вэй Усяня. На мгновение даже показалось, что она вовсе не спала, а притворялась, дабы вынудить их обоих отложить все разговоры на потом, однако Вэй Усянь отмел этот вариант. Юньлань на его руках или руках Лань Ванцзи засыпала невероятно быстро, и привычка эта давала о себе знать до сих пор. Возможно, она чувствовала себя в большей безопасности, когда находилась рядом с ними в непосредственной близости. …В безопасности. Вэй Усянь прикусил губу изнутри. Мысль, промелькнувшая как нечто обыденное, внезапно ударила его под дых. Из-за него, из-за ошибок Вэй Усяня, ей пришлось пережить… — Вэй Ин, — чуть строже позвал его Лань Ванцзи и сел рядом, накрывая прохладную от переживаний щеку ладонью для того, чтобы повернуть его голову к себе, — хватит. Тебе надо лечь. Нам надо лечь. Нам нужен отдых. Вэй Усянь зажмурился на пару ударов сердца и глянул на Лань Ванцзи, не скрывая болезненного выражения лица. — Но я… Лань Ванцзи ласково погладил пальцами тонкую кожу под глазами, будто бы знал, что от слез Вэй Усяня отделяла крошечная нелепая тростинка, и принялся ослаблять ленту в волосах и тугой пояс. — Я знаю, — с нажимом отозвался Лань Ванцзи, — я знаю, что ты не виноват. И Юньлань тоже знает. Вэй Усянь еле успел удержать в горле плаксивый звук. Не потому, что стеснялся рыдать на глазах у Лань Ванцзи, а потому что знал: если дать волю сейчас хотя бы одному всхлипу, его могло накрыть так сильно, как никогда раньше. Сам Вэй Усянь иронично сравнивал творящееся внутри с облитой кошкой в корзинке. Стоило только открыть плетеную крышку, как сердобольному тут же прилетят злобные удары когтистыми лапами. Пока кошка находилась в корзинке, она не могла выпустить все скопившееся раздражение и испуг. Но вот после открытия крышки… Вгляд метнулся к спящей дочери, и он очень осторожно вытянул из-под пальчиков Юньлань свою руку. Волосы без ленты мягким облаком легли на плечи и спину, пояс стараниями Лань Ванцзи был на время убран в изножье кровати, и Вэй Усянь неловко выдохнул. — Умойся и иди переоденься в ночные одежды, — мягко повелел Лань Ванцзи. Затем он придвинулся на постели поближе к дочери и невесомо погладил ее по волосам. Это было самая нехитрая демонстрация того, насколько Лань Ванцзи знал и понимал мысли Вэй Усяня. Подобной лаской в виде поглаживания волос он успокаивал Вэй Усяня в том, что Юньлань не останется в одиночестве. Что Вэй Усянь мог — и должен был, — пойти и сделать хотя бы минимум из приготовлений ко сну. Пусть час уже давно перевалил за полночь, но эти действия Лань Ванцзи счел необходимыми. Они прекрасно заземляли сознание и отвлекали от тяжести в мыслях. Что-то знакомое, происходящее много-много раз, давало подсознанию чувство вернувшейся стабильности, и в данный момент Вэй Усянь нуждался именно в этом. — Лань Чжань, — растерянно прошептал Вэй Усянь и сам не понял, зачем позвал супруга по имени. Взгляд снова прошелся по спящей дочери и остановился на слишком уж медленном движении руки Лань Ванцзи. Похоже, тот был измотан и измучен настолько, что сил едва хватало даже на такую незатейливую ласку для ребенка. — Хорошо, — Вэй Усянь прикрыл глаза, отсчитал до пяти и заставил себя встать. …Умывание и смена одежд на более подходящие не задержались у него в памяти даже на мгновение. Вэй Усянь делал все практически без участия осознания действий: вот он открывал небольшую комнатку для омовений, а вот уже он собирал волосы вместе, перекидывая их на плечо, одетый и чуть более свежий. — Заплести тебя? — спросил Лань Ванцзи, едва Вэй Усянь дошел до кровати. За время, что тот потратил в специальной комнатке, Лань Ванцзи успел вынуть из волос простенький серебряный гуань и снять лобную ленту. Верхних одеяний для охоты на нем уже не было — остались два не слишком замудренных слоя. Вэй Усянь задумался над предложением серьезно, будто вопрос касался чего-то по-настоящему важного, а не выбора прически на ночь. Разум отчаянно цеплялся за любой предлог, лишь бы не думать о том, что без конца лезло к и так тяжелым размышлениям. Волосы он обычно заплетал сам небрежной слабой косой — все равно на утро все будет растрепанно и малость запутанно. Хотя тут Вэй Усяню повезло: мягкий волос у тела Мо Сюаньюя был послушен гребню и прекрасно впитывал в себя масла. Лишняя палочка благовоний, потраченная на расчесывания, как считал Вэй Усянь, стоила удобства в повседневности. Да и Юньлань в последнее время снова иногда задумчиво поглядывала на его высокий хвост… — Не стоит, — все же отказался он и из последних сил залез на постель, плюхаясь поближе к дочери и утыкаясь ей в макушку, — лучше ложись скорее, Лань Чжань. Глаза у Вэй Усяня закрылись, и он принялся подводить свое дыхание на счет. Дыхательная техника для успокоения редко когда на нем срабатывала, но Вэй Усянь решил пользоваться всем, что могло в теории хоть как-то ему помочь. Юньлань спустя пару десятков вдохов заворочалась, перевернулась, подлезая к нему ближе настолько, насколько это возможно. Сердце Вэй Усяня кольнуло — он широким жестом обхватил дочь руками, зажмурился, пережидая приступ острых и болезненных мыслей, и буквально заставил себя очистить разум. Влияние твари все еще вспыхивало мерзкими воспоминаниями, но теперь, когда Вэй Усянь доподлинно знал, что по крайней мере часть из этих картин передалась Юньлань… Теперь ему было не только тошно на душе, но и больно. К тому же Вэй Усянь подозревал, что тварь что-то пошатнула в нем, что-то сломала, и сейчас все внутри как будто бы… Замерло за мгновение до обрушения. Вэй Усянь не мог внятнее объяснить свои ощущения; у него всегда имелись с этим проблемы, и временами этот изъян нехило так портил ему жизнь. — Папа, — вдруг тихо-тихо пробормотали ему в грудь, — пожалуйста, засыпай. От того, что ты не спишь, никому не будет лучше. Вэй Усянь закусил губу. Затем прислушался к тому, как Лань Ванцзи заканчивал с переодеванием. Выдохнул. И через силу расслабил тело. В следующее мгновение его измученный разум наконец выдохся, перестал работать совсем и Вэй Усянь уснул. *** — Ты просишь что? Голос у Лань Цзинъи дрогнул. Я смотрела на него выжидающе и всем своим видом давала понять, что убийственно серьезна. — Я знаю, что у тебя есть заначка, — я кивнула ему со значением. Цзинъи открыл рот, попытался что-то сказать или, может, возразить, но потом захлопнул его. Глаза у него блеснули ехидством и настороженностью одновременно. Мы стояли под тенью очередной цветущей магнолии и провожали взглядами летящие по ветру бело-розовые лепестки. Красота это была невероятная: большое многолетнее дерево идеально вписывалось в общий фон тренировочной площадки, и взгляд то и дело цеплялся за горы, что высились далеко-далеко впереди. Запах стоял легкий и приятный, и я мысленно радовалась, что моя аллергия на все цветочное осталась в прошлой жизни. Любоваться красотами природы, чихая и роняя слезы, мне не улыбалось ни в каком виде. — Откуда? — поинтересовался Цзинъи. Руки он устроил на груди, строя из себя сурового и строгого брата. Я помнила, что он приходился… троюродным братом? четвероюродным?.. А, неважно! В общем, Цзинъи был мне братом и пользовался этим, когда родство сулило ему выгоду. Хитрожопый человек, пытающийся найти как можно больше лазеек в правилах ордена — вот кем я видела Цзинъи. Из него, конечно, и брат был неплох, но для меня Юань-гэ мало кто мог подвинуть с воображаемого пьедестала. Я выразительно глянула на Цзинъи, намекающе оглядела его с ног до головы и очень красноречиво промолчала. На самом деле мое показное спокойствие трещало по швам, а внутри истерично верещали вздыбленные кошаки. Цзинъи был моим последним вариантом того, как достать необходимое в кратчайшие сроки. — Зачем тебе это, мелкая госпожа? — подозревающим тоном пробормотал Цзинъи. — Что задумала? Не пить же ты собралась! Я как можно безмятежнее улыбнулась. Пить я не собиралась — нахрена, мне в этом году всего лишь девять исполняется! Нет, пить должна буду не я. — Нужно, Цзинъи-гэ, — серьезно произнесла я, — для дела и душевного равновесия. Цзинъи прищурился, но не стал сразу отказывать в помощи. Я в его глазах всегда была здравомыслящим, осторожным ребенком, и то, что он не стал эмоционально махать руками, вопрошая за мою адекватность… Я знала, что правильно сделала, обратившись именно к нему. — Как можно крепче, — уточнила для надежности, — настолько крепкое, что свалит даже старых вояк из Юньмэн Цзян. Губы Цзинъи дернулись, и он хохотнул. Сравнение вышло красочным: дядя Чэн не раз упоминал с раздражением, что некоторых адептов ордена перепить сложнее, чем заставить их не сквернословить. — Хм… — протянул он задумчиво, — есть у меня парочка кувшинов байдзю. Они выдержанные, я их еще по малолетству умыкнул… — Цзинъи почти мгновенно поднял руки, выставляя ладони, — я их по дурости забрал! Просто так получилось! Я тут же закивала. Верю, гэ, верю! Главное, отдай мне эти кувшины! — Так отдашь? Я не буду пить, — уверила я, состроив максимально уверенное лицо, — это для другого человека. — А потом зачем-то добавила, — для взрослого человека. Цзинъи тяжко вздохнул. Он, видимо, все еще не отошел от того, что я внезапно выловила его перед тренировкой в этом красивом уединенном месте, дабы огорошить просьбой поделиться алкогольной заначкой. Это, конечно, было немного тупо. Вот так, без тщательного обдумывания, без скрупулезного взвешивания за и против, просто взять и потащиться к первому в списке, кто мог помочь. Абсолютная глупость! …Однако, я не знала, что еще я могла сделать. С возвращения родителей с той охоты прошло два дня и, если честно, масштабы нахлынувших последствий пугали до усрачки. Я уже и не помнила ужас, что испытала в тот вечер; в памяти остались вспышки боли, какие-то отдельные картины и эмоции — мои и папины вперемешку. Почему так получилось, было непонятно. Я ведь никак не могла вычеркнуть случившееся? Не могла взять и стереть воспоминания? Это случилось не год назад! Не месяц! Почему тогда большую часть как корова слизала?.. Так, ладно, вернемся к насущному. Я не помнила всю ту ужасающую хрень, но зато теперь меня пугал папа. А точнее, его состояние. Папа молчал. Молчал и будто бы все время пытался побороть что-то внутри себя. С момента нашей встречи в лекарском павильоне папа словно не мог нормально посмотреть на меня: глаза, — я видела это отчетливо, — краснели и увлажнялись от готовящихся слез, руки у него порой мелко дрожали, и он в такие моменты подходил ко мне с потерянным взглядом и обнимал. В полной, мать ее, тишине. В тишине! Я подозревала, что так он еще скрывал от меня выражение лица, когда был не в силах его контролировать. Сердце от подобного болело до судорог. Отец переживал со мной наравне и часто уводил папу — подолгу беседовал с ним, держа за руки, обнимал, нашептывая что-то на ухо. Я надеялась, что все обойдется. Мне ужасно не нравилось, что папа расклеивался. Все происходило так стремительно, что это вызывало тяжеловесное паническое чувство под кожей. Я не имела ни малейшего понятия, как мне быть и что предпринять. Как вытащить его из этой ямы? Я видела, как папа все быстрее и быстрее приближался к нервному срыву. Было ли это виной той твари?.. Или просто наложилось одно на другое? Отец мне рассказал немного, больше пытаясь в общем смысле объяснить и успокоить, но… Не получилось. Я только лихорадочнее обдумывала все, что могла вытащить из памяти прошлой жизни. Как помочь человеку на краю, я не знала, — знаний из области психологии у меня наскреблось на пару заметок, — и от этого хотелось выть. Не иначе, как от отчаяния, мне пришло в голову простое и банальное решение. Был у меня в прошлой жизни неприятный эпизод, который я бы с радостью забыла. Моя несчастная родившая подруга жила как мать-одиночка и страдала от этого безмерно. Послеродовая депрессия сожрала у нее все силы, выпила желание жить и от выкидывания ребенка в окно останавливал только крепкий алкоголь. Несколько раз, выпив целую бутылку виски, моя несчастная подруга срывалась в двухчасовую истерику с битьем посуды, матами и громкими рыданиями. Ей было ужасно плохо перед истерикой, в процессе и после, но… Каким-то образом это помогало ей продержаться еще какое-то время. Не знаю, почему я вдруг решила, что это могло бы помочь. Я знала, что папа сам отказался от вина, знала, по каким причинам он так поступил, но все равно решилась рискнуть. Может, если папа напьется, ему будет легче выпустить из себя скопившиеся нервы и переживания. — Хм… — вновь протянул Цзинъи. Я вздрогнула, но продолжила легонько улыбаться. Юань-гэ как-то по секрету поведал мне, что Цзинъи не пренебрегал возможностью выпить после ночных охот, прежде чем вернуться в орден. Заначка у него была внушительная и угадайте, кто научил Цзинъи прятать сосуды с помощью талисманов? Правильно, папа. — Ладно, — наконец согласился он, — когда тебе надо? — Сегодня. Цзинъи окатил меня еще более подозревающим взглядом, но я видела, что он это делал больше для вида. Глаза у Цзинъи блестели, а губы норовили расплыться в улыбке. — Хорошо, сегодня так сегодня. — А лучше прямо сейчас. — Я наклонила голову вбок и стрельнула взглядом на корни магнолии. Юань-гэ никогда не отказывал мне ни в чем, поэтому я знала обо всех их заначках, разбросанных по ордену как конфетти. Удачно получилось, что один из нужных тайников как раз находился в шаговой доступности. — Сычжуй! — возмущенно воскликнул Цзинъи и всплеснул руками, — вот же длинный язык! Я скромненько потупилась и мысленно стала его подгонять. Времени у меня оставалось буквально около трех часов. Отец, пусть и согласился с моим планом, все же до сих пор сомневался, и я не хотела терять драгоценные минуты. Как я уговорила отца дать мне попробовать мой рискованный со всех сторон способ — отдельная история. Главное, что он доверился мне и ушел к дяде Сичэню и двоюродному дедушке Лань Ханю поговорить о чем-то важном. Как раз дедушка проверит еще разок состояние здоровья отца… — Пф, — фыркнул Цзинъи и шагнул к магнолии ближе. Сел на корточки и начал что-то магичить. Я не понимала, какие он там рисовал пальцем знаки, но выглядело прикольно и круто. Земля после манипуляций поддавалась как пляжный песок, и вскоре на свет показались две бутылки неопределенно-серого цвета. — Вот они, — хмыкнул Цзинъи и поднял бутылки за горлышки, — будь осторожна, мелкая госпожа. Я сморщилась. Ну не любила я это обращение! Что поделать, если мне не нравилось! — Спасибо, гэ, — я перехватила горлышки и охнула от веса. Неожиданно бутылки весили намного больше, чем я предположила по виду, — если что, замолвлю за тебя словечко перед отцом. Цзинъи отпустил смешок и махнул на меня рукой. — Иди уже. И смотри не попадись, когда будешь тащить бухло для учителя Вэй. Я молча показала ему язык. И вот нужно было ему это вслух говорить?.. Я и так нервничала и психовала из-за всего этого! Боги, пусть у меня получится. Пожалуйста. Пожалуйста! *** Папу я нашла в глубине дома. Он сидел, привалившись к стене, и рассеянно вертел в руках свою флейту. Глаза у него были не сказать, что пустые, но что-то в их выражении мне не понравилось от слова совсем. Папа редко так смотрел: с сожалением, грустью и затаенной болью. Все еще одетый в два незамысловатых домашних слоя одежд, с распущенными волосами и без обуви — он казался мне задумчивым в том самом плохом смысле, когда не знаешь, думает ли человек о самовыпиле или же это просто приступ меланхолии. Я поджала губы и молча прикрыла за собой двери. Тащить при свете дня две литровые бутылки оказалось непросто, но мне повезло — никто из клана мне не повстречался. Удача эта была сомнительной, но тут уж выбирать я не могла. И то хорошо, что пока все шло без препятствий. Я шумно вздохнула, схватила опять за горлышки бутылки и воинственно направилась к папе, едва удерживая себя от того, чтобы экспрессивно не топать. Будь мой характер послабее, коленки бы точно тряслись от невозможности предсказать исход. Страшно было до одури, но я держала себя, что называется, за метафорические яйца. Пути назад уже нет. Шаги мне давались с легкостью, но, к сожалению, это все, на что хватало моих моральных сил. Смотреть папе в глаза я не могла из-за накатившей неловкости, поэтому пришлось ставить бутылки прямо рядом со стопкой каких-то заумных книг. Взгляд то и дело выхватывал отдельные слова, и где-то на задворках мозг выдал немного невнятную справку о значении. С возрастом я, конечно, выучивала новые иероглифы, множество новых иероглифов, но если уж говорить объективно, до сих пор то тут, то там я натыкалась на неизвестные сочетания. Папа прилагал немало сил и терпения для моего обучения, и пока что до специфических трактатов меня не допускал. Наша разница в восприятии и образе мышления иногда так сильно сталкивались в вопросе логики и обоснования, что порой папа начинал строить отцу неправдоподобно несчастные глаза, таким вот способом прося перехватить бремя учительства на время. Отец в некоторых вещах мог дать объяснения лучше и лаконичнее, чем мы все и пользовались, когда мое мировоззрение выдавало финты, и я не понимала банальностей. На десяток секунд я задержала внимание на самой верхней книге, небрежно брошенной на стопку в раскрытом виде. Было там что-то про духовную связь, какие-то непонятные медицинские термины и, кажется, что-то смутно напоминающее схему меридиан… Беременной женщины? Я нахмурилась и мысленно сопоставила все обстоятельства последних двух дней. Папа явно ушел в изучение вопроса случившегося со мной непонятного срыва и приступа глюков, однако… Это все равно не помогало в понимании его состояния. Такие люди, как папа, можно сказать, в прошлой жизни были мне знакомы очень близко. Люди, не умеющие выпускать наружу все неприятные и социально неодобряемые эмоции. Несчастные люди, которых нужно было провоцировать на взрыв, потому что иных вариантов уже не оставалось. — Папа. Я внимательно оглядела его, ненадолго остановилась на флейте и уселась на прохладный пол, полностью игнорируя буквально осязаемое в воздухе недоумение. Ноги медленно начинали подмерзать без сапог, но мне было несподручно возвращаться к дверям и их натягивать. — А-Юнь? — вскинул брови папа, но добился лишь моего терпеливого кивка в знак приветствия. Я знала, о чем он думал — все это было видно на его лице. Беспокойство, озадаченность, усталость, нервозность и тень тщательно скрываемой бури внутри — читалось все это так легко, что становилось страшно. Насколько же ему было хреново, раз я могла увидеть это без всякого анализа? — Я должна быть у двоюродного дедушки, знаю-знаю, — пришлось вклиниться вперед всяких еще не озвученных вопросов, дабы закрыть у папы все пункты тревоги полностью и как можно быстрее, — дедушка отпустил меня пораньше, отец отпустил тоже, тетушка Лань Ци сказала, что мое состояние удовлетворительно, все трое уверены, что я в порядке, так что не переживай. Мое ядро в норме, я в норме, абсолютно все в норме! Папа медленно моргнул, переваривая поток информации, затем открыл рот. Хотел спросить что-то, но не смог подобрать нужных слов. Это меня немного… расстроило. Папа никогда не имел трудностей по этой части; он болтал обо всем на свете и часто мы с ним не замечали течение времени за бессмысленными и иногда глупыми разговорами. Так и не найдя нужных формулировок, он закрыл рот, посмотрел на меня и вытянул из-за спины небольшую серую подушечку. Старую, видавшую виды, но очень удобную и мягкую. Кажется, ее купили лет двадцать назад, но я не была уверена. Папа отдал ее мне со сложным выражением лица. Он точно заметил бутылки с алкоголем, но пока никаких комментариев не давал. Это казалось не очень хорошим знаком, но отступать уже не было смысла. Я молча подложила подушечку под задницу, скрестила ноги и уставилась на папу. Изучать его черты мне нравилось еще с того момента, как мое зрение более-менее нормализовалось. Что не говори, а папа имел не только мощную харизму и обаяние, но и довольно мягкую внешность. Внешний возраст мне было сложно определить, поэтому я всегда ставила на года от двадцати пяти до тридцати. Кожа у папы была светлая, усы и борода практически не росли, и иногда я в шутку мысленно называла его юным красавчиком. Волосы у него на ощупь казались мне мягче, чем мои собственные, и я не отказывала себе в удовольствии временами поиграть с ними, заплетая косички. И в отличии от дяди Чэна, мне при этом было скорее тепло, чем смешно — все ощущалось как нечто очень доверительное. — Итак. — Начала я спустя пару минут молчания. — У меня есть просьба. Папа выгнул в притворном удивлении брови и флейтой указал на бутылки. — Откуда они?.. — Не могу сказать. — Я ведь узнаю, — он попытался состроить на лице что-то похожее на суровость родителя. — И Лань Чжань… Отец твой знает про это? — Отец? — я улыбнулась и подтянула к себе одну из бутылок, — Знает, конечно. Не одобрил, но разрешил. Папа тяжело вздохнул, будто мои слова попали по какой-то особой точке, и закрыл ладонью глаза. — Лань Чжань никогда не умел тебе отказывать. Что правда, то правда: отец ни разу не сказал мне нет, неважно, просила ли я прогулку до озера или же его меч для изучения и любования. Мне никогда не отказывали в просьбах! …Ну или я всегда знала границу и не требовала что-то из разряда невозможного. — Ага. Папа вскинулся и на мгновение глаза его стали как прежде: яркими и умиротворенными. — Вы смотрите, даже не отрицает! — А что отрицать, — я пожала плечами, — реальность такова, что вы оба безумно меня любите. Прозвучало несколько цинично и грубо, но папа прекрасно понял смысл моего ответа. Когда-то давно, в первые месяцы после того, как я рассказала родителям о своей прошлой жизни, многое выплыло наружу. В том числе и мои страхи. Глупо, конечно, но я до усрачки боялась, что обожгусь с семьей в третий раз. Что в какой-то момент я им надоем, или же они не смогут принять меня и мой характер… В общем, я поведала папе, что поверить в их любовь для моего сердца было делом сложным. Так что эти слова означали что-то вроде: я верю вам и вашим чувствам. — Просьба, — терпеливо напомнила, — отказ принимается, но только после того, как хорошенько обдумаешь. Папа кинул взгляд на алкоголь в моих руках, повертел чутка флейту в пальцах и снова указал на бутылку. — Вино? Я замотала головой и отозвалась: — Байдзю с хорошей выдержкой. Раздался тяжкий вздох. Папа отложил флейту, уселся удобнее, скрестив ноги зеркально моим, и с несчастным видом посмотрел на меня. — Я возьму Цзинъи на летний совет. Будет ему наука моей дочери алкоголь тащить. Угроза получилась такая внушительная, что захотелось Цзинъи пожалеть. Летом в Пристани лотоса было очень жарко, влажно и вечером везде летали комары. Золотое ядро выручало с температурой, специальные талисманы и травяные мешочки отгоняли мошкару, а вот с влажностью бороться было бесполезно. Летом в Пристани лотоса могли свободно дышать только те, кто родился там или долгое время жил. Ну а совет… Дядя Сичэнь обмолвился о нем в тот самый вечер, и пока что я про него забыла. Не до того оказалось. — Пап, — обратилась я, смягчив свой голос до максимума. Пальцы медленно откупоривали бутылку, и меня запоздало озарило об отсутствии закусок, — я знаю, о чем ты подумал. Знаю, что ты бросил пить и по какой причине. Но, пап, — крышка наконец поддалась полностью и выскочила из горлышка, — я верю тебе. Я люблю тебя. Ты никогда бы не поступился моим доверием, поэтому мне было не важно, пил ты или нет. Я просто приняла твое решение. — Пришлось сделать паузу и вдохнуть поглубже. — Если тебе это так важно, то я разрешаю. Между нами повисла очень противоречивая тишина. Папа не говорил ничего, не хмурился и не поджимал губы, как иногда делал из недовольства какими-то вещами. Он просто… смотрел на меня понимающими грустными глазами. — Совсем я плох, да?.. Мне пришлось отвести взгляд и решительно протянуть бутылку. Моя идея все еще казалась мне тупой и нелепой, но почему-то внутри росло ощущение, что все могло получиться. Папа взял бутылку, отпил несколько глотков и похлопал рядом с собой, призывая пересесть поближе. Я тут же поспешила к нему и привалилась к теплому боку, как сумела. Сердце мое знало, что вскоре, с высокой долей вероятности, нас с папой настигнут слезы. А возможно, еще и истерика. …и я оказалась права. *** Три часа, на которые Лань Ванцзи условился с дочерью, тянулись со скоростью старой хромой лошади. Время будто бы решило поиздеваться над ним: каждый раз, как взгляд Лань Ванцзи падал на мерные свечи в кабинете старшего целителя, прогорала самая малость. Настроение от этого портилось почти неприлично сильно. Физическое самочувствие у Лань Ванцзи практически пришло в норму, слабость после встречи с такой необычной тварью ушла, но внутреннее ощущение все еще неприятно дергало сердце. Чувствовать себя выпотрошенным эмоционально Лань Ванцзи не желал ни в коей мере, но так уж получилось. Надо было с этим смиряться и как-то устранять последствия. — Ванцзи? Голос Лань Сичэня после повисшей долгой паузы прозвучал для него слишком громко. Лань Ванцзи опустил ресницы, пряча ото всех выражение глаз, и мысленно припомнил все, о чем Лань Сичэнь и Лань Хань говорили, прежде чем в кабинет пожаловала тягучая тишина. Лань Хань провел немало часов за изучением любых возможных медицинских трактатов, где хоть как-то упоминались души. Лицо от беспрерывного чтения и поисков слегка опухло, движения тела замедлились, и было видно, что для своего возраста Лань Хань перебарщивал с тревогой и беспокойством. — Все в порядке, брат, — ровно отозвался Лань Ванцзи. Все, что нашел Лань Хань в трактатах, не смогло прояснить до конца природу случившегося с Юньлань и Вэй Усянем. Они будто бы видели картину не целиком, а через небольшой зазор — часть ответов все равно скрывалась в тени и не желала вылезать. Лань Ванцзи понимал и разбирался в основах многих вещей, мог додумать логические связи между теориями, но выстроить все в единый ряд было ему не по силам. Он не знал ситуацию изнутри, а лишь видел ее снаружи. Вэй Усянь же находился в совершенно другом положении и пользовался этим, пытаясь соединить свои воспоминания с тем, что уже известно из трактатов по медицине. Два дня он, как и Лань Хань, изнурял себя изучением и исследованием явления, не забывая при этом зорко следить за тем, где именно в цзинши находилась Юньлань. Наружу ей было пока нельзя — занятия с разрешения Лань Цижэня отменились на несколько дней, прогулки временно перенесли на более позднее время, и Вэй Усянь, можно сказать, закрылся от всего в цзинши. Им всем требовался отдых для восстановления. Лань Ванцзи такому решению не перечил. Чувствовал, что сейчас он должен заботиться о своей семье как никогда. Заботиться и быть опорой. Казалось, что Вэй Усяню помогали все те нежные и поддерживающие слова, что без устали проговаривал Лань Ванцзи, но… Это было лишь очищением, но никак не заживлением раны. В какой-то момент Лань Ванцзи ощутил нечто похожее на отчаяние. Взгляд Вэй Усяня стал напоминать тот, что был тогда, после очередных злых слов и ненависти людей, что боялись и презирали его. Ломкий и очень пугающий взгляд. Уязвимый. Идея Юньлань не вызвала у него ни восторга, ни удивления. Лань Ванцзи разрешил дочери подобное попрание правил только по одной причине — Вэй Усянь уже не раз открывался перед ней сердцем и, возможно, при должном старании, все могло сработать снова. По крайней мере, Лань Ванцзи на это надеялся. — Так, — раздраженно обронил Лань Хань и захлопнул тяжелый толстый трактат, — уже даже моя дорогая Ци-Ци не выдержала вас и ушла, — он показательно вздохнул, — не думал, что скажу это, но вы перегибаете. Молодая госпожа сейчас в порядке! И наша задача не утонуть в бесконечных теориях, а предотвратить возможное повторение! Лань Хань похлопал ладонью по обложке трактата для большей полновесности своих слов. Лань Сичэнь на замечание отреагировал слабо, кивнул, задумавшись о чем-то, а Лань Ванцзи не мог не согласиться хотя бы с тем, что Юньлань действительно была в порядке. Ее проверили несколько раз весьма тщательно, и даже дотошная скрупулезная Лань Ци подтвердила: за два дня Юньлань восстановилась полностью, и ее состояние она сочла удовлетворительным. Лань Ци… Лань Ванцзи искренне восхищался силой и влиянием Лань Ци. Вэй Усянь, едва заслышав, что окончательный вывод сделает именно Лань Ци, отпустил его и Юньлань без вопросов и как будто стал… спокойнее? Лань Ванцзи осторожно отнес это к положительным изменениям, и мысленно рассудил: о том, что он отпустил Юньлань для выполнения ее плана, Вэй Усяню в конкретный момент знать не стоило. Лань Ванцзи и сам ощущал растущее беспокойство из-за дочери, но понимал — доверие, что проявила к нему Юньлань требовало ответного жеста. Она открыто и честно попросила у него помощи и это, как считал Лань Ванцзи, абсолютно доказывало то, что как отец он состоялся. Взгляд упал на мерные свечи. До истечения трех часов оставалось всего ничего, и он решил, что пора потихоньку двигаться в сторону цзинши. Лань Сичэнь, словно прочитав все мысли Лань Ванцзи, встал со своего места, поправил подушку, на которой сидел вот уже почти три часа, и произнес: — Старший дядя прав, мы задержались. Лань Хань в ответ усмехнулся, но, вот уж удивительное дело, от комментариев воздержался. Видимо, нагрузка оказалась для него сверх возможностей, и от этого его настроение портилось все быстрее. Лань Ванцзи отвесил легкий прощальный церемонный поклон, кивнул Лань Сичэню, уведомляя таким образом того, что первым их покинет именно Лань Ванцзи, и без спешки удалился прочь, к своему дому. *** Первым, на что Лань Ванцзи обратил внимание, были странные невнятные звуки, доносящиеся даже сквозь закрытые двери цзинши. Шум походил одновременно и на беготню, и на сдавленный хохот вперемешку с возмущениями. Лань Ванцзи замер на крыльце, и сердце его странным образом приободрилось. Он понимал, что в этот раз пошел на поводу у дочери из-за одного только интуитивного чувства, и едва ли это было правильным решением. Лань Ванцзи помнил множество дней, когда Вэй Усянь выпивал, а то и спасался в выпивке. В юности — в год обучения в Гусу Лань; в зрелом возрасте — вернувшись после трех месяцев на горе мертвых; и уже после окончания войны. Двери раскрылись легко, Лань Ванцзи только прошлым месяцем проверял и смазывал петли. Он шагнул за порог, ощущая в воздухе аромат крепкого алкоголя, и зацепился взглядом за столик у ближайшей стены — тот был буквально завален разрисованной бумагой, кисточками и чернильницами вперемешку с непонятными фигурками из той же бумаги. Этот столик по своему обыкновению иногда использовал Вэй Усянь: за ним он делал ленивые заметки о талисманах, рисовал по настроению портреты и пейзажи, ну и конечно, бывало, обучал Юньлань новым иероглифам, когда сам Лань Ванцзи оказывался недоступен для объяснения. Лань Ванцзи пару ударов сердца молча разглядывал учиненный бардак на столике и чувствовал только одно — нежность. На бумаге можно было увидеть разные рисунки, сделанные явно не одной рукой. Нет, манеру и привычки в живописи Вэй Усяня он знал хорошо, поэтому напрашивался вывод: Вэй Усянь и Юньлань провели за столиком какое-то время, занимаясь рисованием. Это выглядело добрым знаком. В следующее мгновение Лань Ванцзи окликнули, и он развернулся. — Лань Чжань! Конечно же, это был Вэй Усянь. Вэй Усянь, который немного нетвердо стоял на ногах и… Честно говоря, Лань Ванцзи не ожидал того, в каком виде к нему выйдут. Вэй Усянь все еще был одет в два домашних слоя, ноги все еще пребывали в босом состоянии, а волосы… Волосы Вэй Усяню заплели в две не слишком тугие косицы, несколько свободных прядок небрежно ложились на лицо, а на концах косиц ярко выделялись ленты. Лань Ванцзи узнал их сразу — ленты он самолично купил в подарок дочери около года назад. Его привлек красивый оттенок розового, практически сходный по цвету с персиками; изящные ленты напомнили ему о том, что у Лань Ванцзи росла дочь. Лань Сычжуй не нуждался в подобных мелочах, а вот девочки… Впрочем, недостатка в украшениях Юньалань не испытывала. Ее, скорее, просто не особо впечатляли подобные вещи. Даже гуань самого Лань Ванцзи не отличался внешней дороговизной, и поэтому, видимо, так нравился Юньлань. …Увидь кто Вэй Усяня сейчас, никогда бы его не признал. Лань Ванцзи вгляделся внимательнее, оценил идеально накрашенные алым губы и мысленно хмыкнул. А может, кто и признал бы. На щеках у Вэй Усяня алели несколько помадных отпечатков, словно его несколько раз от щедрот чмокнули. Лань Ванцзи не мог не признать, что таким он Вэй Усяня еще не видел — уголки губ начали подрагивать от улыбки, и Лань Ванцзи протянул супругу руки. — Лань Чжань! — снова повторил Вэй Усянь и разулыбался, тут же ныряя в объятия. Глаза у него покраснели и чуть опухли, как от плача, но выражение лица казалось довольным. — Отец, — из-за ширмы показалась Юньлань. Выглядела она не в пример хуже — тоже плакала и зачем-то заплелась в две косицы. На лбу и щеках дочери находились такие же помадные поцелуйные следы, и для Лань Ванцзи почти мгновенно сложилась картина произошедшего. Похоже, после сложного и важного разговора Вэй Усянь и Юньлань в силу своей манеры общения и характеров решили похулиганить с тем, что имелось в наличии. А именно с лентами и помадой, которую Вэй Усяню однажды всунули в подарок для дочери. Лань Ванцзи едва заметно вскинул бровь, и Юньлань тут же отозвалась: — Мы играли в Правду или Действие. Вэй Усянь согласно закивал, отчего ленты на концах косиц смешно завихляли. Юньлань прыснула и довольно улыбнулась. — Было… Весело. Голос у дочери не дрогнул, но Лань Ванцзи понял, что она запрятала в своих словах и правду, и ложь. Не раз и не два семья Лань Ванцзи так проводила свое время — с играми и шутками, но… — Лань Чжа-а-ань, — Вэй Усянь извернулся в объятьях и потыкал его в щеку, — знаешь, ты, кажется, породил самую милую на свете дознавательницу, — Вэй Усянь пьяно улыбнулся и внезапно звонко чмокнул Лань Ванцзи в то место, куда только что тыкал пальцем, — ты теперь тоже помечен любовью! Остался только А-Юань и Чу Тао. Юньлань тихо засмеялась, и Лань Ванцзи, оставаясь спокойным, снова постарался как можно внимательнее вслушаться в этот звук. Смех любимых людей для него всегда был и будет самым прекрасным явлением, поэтому он никогда не терял возможность дать им повод посмеяться. — Для Тао-Тао занятия не отменялись, а Юань-гэ, скорее всего, заглянет вечером. — Мягко проговорила Юньлань, — так что, пап, подожди. А, — она спохватилась, — стой, а про Цзинъи-гэ ничего не скажешь? Вэй Усянь показал дочери язык и фыркнул. — Обойдется. Как ему вообще в голову пришло давать восьмилетке алкоголь?! Это я и Лань Чжань, — заплетающийся язык Вэй Усяня приобрел намекающие нотки, — это мы знаем правду, а не этот мелкий засранец. Ух! — он выдохнул и повис в руках Лань Ванцзи, — кажется, я сейчас вырублюсь. Лань Чжа-а-а-ань… Лань Ванцзи осторожно перехватил Вэй Усяня, поднял его на руки и кивнул Юньлань. — Я отнесу его в постель, — сказал он, — пожалуйста, иди умойся и принеси мне таз с водой и тряпицу. — Конечно-конечно! — закивала Юньлань, став на мгновение эмоциями почти полной копией юного Вэй Усяня, каким его помнил Лань Ванцзи, — я быстро! Юньлань рассеянно потерла след на щеке, размазывая его по коже, вздохнула и ушла вглубь цзинши. Лань Ванцзи проводил ее взглядом и сам будто бы стал расслабленнее. Кажется… все было хорошо.