***
— Огата, — Агнесса увязалась за мужчиной, уже вполне ловко перепрыгивая поваленные после бури деревья. В начале путешествия преодолевать такие препятствия ей часто помогал Сугимото. — Эй, Огата, подожди. Мужчина наконец обернулся. Стылое равнодушие сковывало его лицо, но было в нём ещё что-то недовольное, ощущалось почти подсознательно. Агнесса догнала его с раскрасневшимся лицом. Какое-то время пыталась отдышаться, согнувшись и опираясь руками о колени. А потом со все ещё красным лицом сжала пальцами манжет его кителя. — Научи меня стрелять, — она неосознанно потянула его за рукав на себя. — О, — насмешливо выдохнул мужчина и расплылся в улыбке, — госпожа Агнец, разве вам не следует попросить об этом подобающе? Если постараетесь, возможно, тогда я подумаю над вашей просьбой. Женщина резко распрямилась и ещё сильнее сжала его рукав. Вся напускная мягкость тут же пропала. — Чего?! — Агнесса не смогла дёрнуть его как следует, поэтому шагнула вперёд сама. Огата, конечно, и до этого ехидничал в её сторону, но сейчас перешёл все границы. Настолько нагло не смел вести с ней ни один человек в жизни. — Не кричите, — елейным голосом отозвался Огата, и из его уст уважительное обращение к ней звучало уничижительно, — распугаете всю дичь. И нарочито аккуратно расцепил её пальцы и убрал руку со своего рукава. Ударь он её снова по лицу или просто оттолкни, не так бы отвратительно ощущалось. Агнесса гневно нахмурилась. Огата явно имел какие-то личные счёты к людям благородного происхождения, в любой подходящей и не очень ситуации стремился ткнуть её в это. И ко всему прочему она чувствовала, что не нравилась ему лично, вот и отыгрывался на ней. Он не ушёл, просто стоял и смотрел, как она не находит слов для ответа. Вообще-то Огата был прав. Ей не хотелось признавать, ведь мужчина просто издевался, отыгрывал какие-то свои личные обиды. Но он был прав. С тех пор, как она начала бегать по лесам в штанах под айнскими одеждами, спать в одной палатке с мужчинами — брат бы с ума сошел, если бы узнал об этом — и возиться с готовкой из подручных ингредиентов, она всё равно оставалась дворянкой. Ровный и аккуратный ряд пуговиц на воротнике кителя Огаты многозначительно смотрел на Агнессу. Мужчина отпорол убожество, которое она соорудила, и заново пришил всё сам. «Госпожа-госпожа, а к жизни-то вы не приспособлены», — читалось в каждом стежке. — Возвращайтесь к остальным, а то снова заблудитесь, — Огата смотрел на неё сверху вниз. В этом взгляде не было ни капли беспокойства, только желание посильнее макнуть в грязь так, чтобы самому при этом не запачкать манжеты рукавов белой рубашки, что он носил под кителем. Плечи Агнессы дрожали от негодования. Страсти вокруг золота айнов накалялись, и вряд ли дальше она сможет полагаться только на Сугимото и отравленные спицы, больше года она училась метать их и не пришла ни к чему кроме потраченного впустую времени. А в ближнем бою ей только единожды повезло извернуться и ткнуть какого-то бродягу. Золото ищут гораздо более опасные люди. Но что Огата хотел? Чтобы она упала на колени и умоляла? Перед каким-то японским солдатом! Да она лучше потратит время на освоение стрельбы из лука. Хотя он объективнее проигрывал по всем параметрам винтовке. Но когда научится — первым делом воткнёт стрелу в глаз этому самодовольному засранцу. Огата пригладил волосы на голове, не сводя с неё насмешливого взгляда. Агнесса тяжело вздохнула. Она уже проиграла «какому-то японскому солдату» только потому, что он был прав. Она действительно не сильно отличается от всех тех раздражающих её людей. Заносчивая, считающая себя умнее всех. Говорит на четырёх языках, одарённая в химии и хирургии, но банально приготовить себе поесть, даже что-то из кухни родной страны, не в состоянии. Как бы она ни ненавидела многие черты в «благородных людях», они тоже были в ней, за двадцать лет жизни в родительском доме глубоко укоренились с воспитанием. От себя не убежишь. Огата развернулся и сделал от неё несколько шагов. — Пожалуйста, — женщина подняла с травы на Огату взгляд, хитрый и цепкий. Она не собиралась перед ним каяться в своём грехе гордыни. Не у него одного было на что давить, — я была в Порт-Артуре и видела много солдат. Ты стреляешь лучше любого из них, — она мигом догнала мужчину. Агнесса опустила то, что большая часть солдат была ранена — кому ещё быть в лазарете? А даже на тренировочное стрельбище её бы не пустили. Огата замер перед ней широкой фигурой в зеленоватом плаще. Но ей не нужно было видеть его лица, одна поза говорила, что она попала в точку. — Хотя, знаешь, мастера своего дела не всегда хорошо обучают ему других, — интонация вышла ненатуральной. Даже дурак бы догадался, что на него пытались надавить. Но Агнесса решила дожать, — не думаю, что у тебя получится, пойду лучше попрошу Сугимото. Он обернулся на неё через плечо. По его лицу снова нельзя было ничего сказать наверняка. Такое же нечеловечески спокойное, но бледнее обычного. — Он же сам стрелять не умеет, — с лёгким отвращением отозвался Огата. — Идите за мной и без шума. Сначала подстрелю обед. Он развернулся и зашагал вперёд, вглядываясь во что-то на земле. Агнесса победно ухмыльнулась и посеменила следом.***
— Не напрягайте плечи, — Огата стоял рядом и с очень сосредоточенным видом давал указания. — Я не напрягаю, — Агнесса продолжила целиться по воткнутым в землю ложкам. Огата положил обе ладони ей на плечи и слегка похлопал. И из-за этого движения женщина поняла, что действительно почему-то неосознанно приподнимала плечи. Удивительно, но учить её он действительно начал. Вернее, сначала он сам настрелял дичи. Они отнесли её к лагерю. По дороге Огата объяснил теорию, заставил выучить, как обращаться с винтовкой. И пока Агнесса не повторила всё наизусть и без запинки, не дал ей оружие в руки. И только потом показал, как правильно стоять и целиться. — Всё, закончили, — он протянул раскрытую ладонь. Агнесса сначала хотела из чистого упрямства попытаться попасть по ложке. Но они договорились, что она не спорит и слушается его во всём во время обучения. Начнёт своенравничать — и уроки стрельбы будут окончены. Поэтому она вернула ему оружие с таким недовольным видом, чтобы он сам всё понял. Вроде бы и не спорила, как договаривались, придраться не к чему. — У вас с непривычки тело напрягается. Если не отдохнёте — дальше будет только хуже, вы ничему не научитесь. А я впустую потрачу время, — спокойно объяснил и привычным движением закинул винтовку за спину. — Продолжим завтра. Руки у неё действительно гудели, а завтра точно начнёт ломить всё тело. В «Типе 38» было не меньше четырёх килограмм. Агнесса изумлённо оглядела Огату. Она полагала, что он заставит её тренироваться до изнеможения. Если уж женщина взялась за традиционно мужское ремесло, то у неё должно выходить в два раза лучше, чем идеально, чтобы что-то доказать, иначе, по мнению окружающих, ей не следует заниматься этим вовсе. Но Огата судил рационально. Когда он говорил о стрельбе, оружии и войне, то выглядел поразительно нормальным. Ну, то есть да, разумеется, она знала, что на самом деле это не так. Ни разу он не нормальный, её не проведёшь. И от этого спокойные подробные объяснения и здравые рассуждения становились ещё более ценными. Со временем у неё даже начало получаться. Огату, судя по всему, результаты радовали не особо сильно, но сама Агнесса была более чем довольна. Удивительно, но в один из таких дней на обратом пути Агнессе удалось его разговорить. Тема нашлась совершенно случайно, солнце клонилось к горизонту, женщина спросила о том, сможет ли Огата попасть в цель ночью. Он много говорил о фазах луны и облаках, которые заслоняют собой небо, о том, что днём солнце идёт по часовой стрелке и нужно выбирать позицию с учётом того, что ждать придётся долго и ранее хорошо просматриваемая местность через несколько часов может перестать быть таковой. Слово за слово, он начал рассказывать байки с войны. Вернее, «байками» Агнесса назвала бы это с сильной натяжкой. Скорее, сухие факты и короткие истории, после которых у неё возникло ощущение, что он пытается её запугать. Дело даже не в их неэтичности. Огата прямым текстом говорил, о какой конкретно войне идёт речь. К тому же, для Японо-Китайской он был слишком молод. Так что становилось совершенно ясно: в его рассказах не какие-то абстрактные противники. Высока вероятность, что некоторым по другую сторону баррикад обрабатывала раны сама Агнесса бессонными ночами. Ну, тем, кому в какой-то степени повезло оказаться всего-лишь «приманкой» с пулей в животе и потом ещё пережить транспортировку в лазарет. Женщина нахмурилась, изо всех сил стараясь выцепить полезную информацию, она могла пригодиться в этой войне за золото. Крутой склон встал перед ней непреодолимым препятствием, спуститься по нему было гораздо проще. А теперь уставшее после тренировки тело слушалось с трудом, требовалось невозможно много усилий, чтобы подтянуться на руках. Огата забрался первым и теперь продолжал говорить откуда-то сверху. Агнесса вцепилась руками в торчащие корни дерева, наверное, порода не обвалилась только из-за них, нашла выступ под сапогами и изо всех сил попыталась взобраться. У неё это даже почти получилось, когда опора резко ушла из-под ног. Женщина сдавленно вскрикнула от неожиданности, умудрилась схватиться за ствол дерева. Но только ободрала руки и всё равно неловко свалилась куда-то в траву. Ладони горели огнём, на светлой коже уже начала проступать кровь мелкой моросью. Агнесса смотрела на это как завороженная, хотя стоило бы начать вынимать занозы и смывать грязь. Огата то ли что-то сказал, то ли спросил. Его голос с каждой фразой звучал всё менее отчётливо, его перебивали грохот и залпы артиллерии. Кто-то истошно кричал в горячке. Агнесса резко сжалась, прикрыла голову руками, японские снаряды в последнее время всё чаще попадали в лазарет. Никакой официально нейтральный статус или красные кресты на белых флагах плавучей больницы не могли уберечь от того, что их всем врачебным составом со дня на день потопят вместе с пациентами. Крики множились, перекатывались эхом по металлическим стенам коридоров и палат. У некоторых пациентов начался истерический припадок. Здоровые на голову, даже в страхе, не вопят так неистово. Высокие девичьи голоса санитарок и медсестёр переливались ужасом на разные лады. Их разгонял зычный звон твёрдых указаний старшей по их отделению. Агнесса смотрела на свои ободранные до крови руки и не верила, что это происходит с ней. Все звуки снова отрезало новым снарядом. Он попал где-то совсем близко. Кажется, в той стороне было машинное отделение. В этой металлической коробке легко потерять всякую ориентацию. Ранее — каюта экипажа, ныне — операционный блок, грозящий стать стальным гробом и похоронить Агнессу со всеми её талантами и амбициями на дне залива. Весь корабль, определённый под лазарет, станет братской могилой для простых солдат, неграмотных санитарок, сестёр милосердия благородного происхождения и именитых хирургов с ворохом наград. Два голоса, мужской и женский, кричали с обеих сторон. В перерывах между артиллеристскими залпами Агнесса могла слышать, что этот крик был осмысленным. Эмоциональным, но слова не складывались в обрывистые молитвы или пустые стенания. Они звали её по фамилии, пытались оказать кому-то помощь, комментировали состояние пациента и снова звали её, отчего-то прибавляя «доктор» к аристократичной фамилии. Агнессе хотелось захныкать и начать отнекиваться, по документам она обычная медсестра. А обычная медсестра имеет больше моральных прав в состоянии беспамятства сдирать кожу с рук, пытаясь вытащить из-под завалов хотя бы тело своей подруги. Именно что тело, с такими ранами смерть наступает мгновенно. А потом тихонечко рыдать, забившись под стол. И не столько из-за горечи утраты, сколько из-за страха за собственную жизнь. В следующий раз снаряд может убить уже саму Агнессу. Но хирургов катастрофически не хватало, поэтому ей разрешили проводить операции. И это был её шанс показать себя, пробиться вверх по карьерной лестнице. Доказать, что бывают талантливые женщины. Если она так и останется дрожать и прятаться, то ей не видать ни собственных научных исследований, ни должности хирурга. Чего уж говорить о том, чтобы стать заведующей больницей. Бездействием она утопит свои таланты и амбиции вернее, чем это сделают снаряды противника. Память о погибшей подруге должна быть не балластом, а стимулом. Женщина выживет и напишет о ней тоже, увековечит и её имя. Агнесса проводила взглядом мужчин, покинувших оперблок вместе с носилками. Медсестра наскоро обработала её ладони и перебинтовала, подсунула под нос нашатырь, отчего она резко дёрнулась, поморщилась и наконец-то более или менее твёрдо встала на ноги. Вторая медсестра уже хлопотала над очередным пациентом. Агнесса привычно распорядилась начать готовить морфий. Пошевелила на пробу руками. И тут же пожалела о той минутной слабости: самое ценное, что есть у хирурга, — его руки. Еще немного — и распорола бы себе жилы и тогда никогда бы больше не смогла оперировать. Она обошла коллегу, чтобы оценить масштабы повреждений у раненого. И застыла перед операционным столом, чувствуя, как драгоценные секунды для спасения пациента утекают. Но ей было всё равно, спасать его она совершенно не хотела. Впервые за всю медицинскую практику она позволила себе мыслить подобными категориями. Желания и антипатии хирурга не должны отражаться на работе. У солдата — приказ на убийство, даже если ненависти к людям по ту сторону он не испытывает. У неё — обязанность спасать, даже если сама она желает этому человеку смерти. Медсестра протирала верхнюю половину лица пациента от крови, смешанной с грязью, кожные покровы должны быть чистыми, как во избежание попадания инфекции в раны, так и для визуального контроля состояния пациента. Она протирала верхнюю половину лица солдата, нижней не было вообще, её оторвало то ли выстрелом в упор, то ли взрывом. Кровавая каша из ошмётков челюсти, чудом почти уцелевшего языка и оставшихся расколотых коренных зубов нисколько не напугала Агнессу, она уже мысленно прикинула, как это оперировать. Хуже было, что обе медсестры, заканчивая предложения друг за друга — за такой период или вы срабатываетесь как единый слаженный механизм, читаете мысли друг друга, или ваши пациенты умирают, времени на объяснения дольше пары слов никогда не хватает, — пояснили, что, судя по форме, это один из японских офицеров. Если он выживет, то — пусть и не соизволит поведать важную для идущей битвы информацию — будет очень ценным пленным. Чьей бы победой ни закончилась эта война, при обмене в конце он принесёт пользу. Медсёстры старательно пытались это донести до Агнессы как до совсем неразумной, она бы и сама быстро додумалась. Но в голове у неё отдавались набатом залпы артиллерии по их лазарету. Вопли из коридора заставляли внутри груди всё холодеть. Но с ладоней у неё сочилась горячая кровь. Солдаты могли переубивать друг друга, но руки медика не должны быть в собственной крови. Агнесса взяла скальпель. Она ничего не смыслила в чинах и званиях, в военном деле. Но предполагала, что руководство отдало солдатам приказ стрелять по лазарету, в осаждённой крепости это единственный источник людского ресурса. И она чётко видела артерию на шее офицера. Слабый и раненый мужчина при смерти не станет сопротивляться. Она поддалась волне эмоций, та накрыла с головой, горячая, как кровь на руках. Власть над чужой жизнью пьянила. Одним чётким движением Агнесса хотела вскрыть ему артерию вдоль. Убийство пленных противоречило женевской конвенции. Но и обстрел лазарета тоже. Кровь кипела, пропитывала бинты, и, казалось, скальпель вот-вот выскользнет из влажной руки. Поэтому Агнесса сжимала его с иррациональным остервенением. Белая пелена гнева застилала глаза. Японский военный остановил её руку, перехватил за запястье. Мужчина с размозжённой челюстью смотрел на неё холодно и строго. Он сжимал её руку слишком уверенно для почти что мертвеца. Здоровая и достаточно сильная для барской дочки Агнесса не могла высвободиться и сделать один-единственный небольшой надрез на его горле. Женщина хотела сделать шаг назад в поисках хоть чего-то потяжелее скальпеля, но не смогла. Только смотрела на него как завороженная. Военный так и не отпустил её руки. Он медленно встал с операционного стола. Кровь из разорванной челюсти сочилась и стекала на тёмно-синий воротник его кителя, отчего форма становилась почти чёрной. Агнессе бы впору радоваться настолько живучему пациенту. Но её била крупная дрожь. Ужас и ненависть перед олицетворением причины этих обстрелов с каждым залпом только нарастали, она снова и снова пыталась освободить свою руку и завершить начатое. Мир сузился до них двоих. Никого больше не существовало. Никто не мог ей помочь. Она снова будет сдирать свои драгоценные руки до крови, до мяса, но так ничего и не добьётся. Военный смотрел на неё пронзительно и слишком ясно для человека с такой потерей крови. Он зашевелил остатками челюсти. И на её глазах они начали регенерировать. Сначала белёсые кости вырастали из ниоткуда, фрагменты мышц переплетались и покрывали их. Из дёсен прорезались новые зубы. Лицо покрыла ровная кожа, она впитала в себя размазанную грязь и всё равно осталась бледной. От кошмарного увечья остались только два симметричных аккуратных шрама на челюсти. Он снова попытался заговорить, слова на незнакомом языке выходили чёткие, им в такт ходил кадык на разочаровывающе целой шее. Красные вставки на воротнике кителя впитали всю кровь, что стекла за него. А его ли она была? Может, это не кровь врагов или союзников. Наверное, это её собственная, накапала с ладоней. Агнесса пялилась на бледное лицо мужчины. Неизуродованное взрывом, оно казалось ещё более пугающим. Он снова повторил монотонным голосом, кажется, это был вопрос. Его слова отдавались в голове Агнессы сквозь мутную воду залива при Порт-Артуре, сквозь взрывы и залпы артиллерии. Она рефлекторно потянулась к бедру, чтобы вытащить охотничий нож. Хотя откуда бы взяться такому оружию поверх хирургического костюма? Военный одёрнул её руку, ловко отстегнул ремень с оружием и пихнул их сапогом куда-то в сторону. У Агнессы вместе с этим движением ушла земля из-под ног. Ощущение времени сбилось, слова на ранее незнакомом языке вдруг приобрели смысл. Скальпель в руке вытянулся в длинную спицу и выпал сам из дрожащей руки. Японский военный смотрел на неё глазами Огаты. Он одним движением сам на себя накинул простыню, будто бы уже мертвец, она не смогла ни убить его, ни спасти. Женщина сложилась пополам, переломилась в суставах, тело было не в силах держать собственный вес. Огата отпустил её запястье, отчего Агнесса всё-таки рухнула на землю. Он возвышался над ней и больше ничего не говорил, только кутался в не то простыню, как в морге, не то в уже погребальный саван. Агнесса судорожно вдохнула, как если бы долго-долго от чего-то бежала, и сжала немощными ладонями ткань на груди, сердце невыносимо жгло. И тут же отдёрнула руки, те болели и сочились кровью, ободранные о ствол дерева, не о завалы в плавучем лазарете. Отдалённо щебетали нераспуганные птицы, вряд ли когда-то слышавшие залпы артиллерии. А Огата был совершенно непохож на того раненного офицера. Женщина дрожащими руками отыскала часы в кармане штанов, нащупала на своём же запястье пульс и считала ровно минуту. Несмотря на то, что собственный мозг снова предательски смешивал прошлое и будущее, Агнесса сдаваться не собиралась даже ему. Добавился новый симптом, и его необходимо было записать для составления полной картины заболевания. — А где? — она указала на своё бедро, имея в виду сумку с блокнотом. Следовало бы, конечно, сперва извиниться перед Огатой. Или, на крайний случай, объясниться, что она не со зла пыталась воткнуть в него отравленную спицу. Вернее, злилась она сильно, но не на него конкретно. Агнесса нетерпеливо потрясла окровавленной ладонью, Огата, целиком закутавшийся не в больничную простыню и не в саван — в свой зеленоватый плащ, наклонил голову как-то недовольно. Лица у него видно не было. Она решила, что он и так всё понял, без её расшаркиваний. Не пристрелил же, как только она кинулась на него, и не скрутил, выворачивая суставы в руках. Люди в состоянии аффекта становятся в разы сильнее, но она прекрасно понимала, что с военным ей в рукопашной не тягаться. Агнесса хотела не извиниться. Поблагодарить. Огата вполне имел моральное право защищать свою жизнь грубыми методами. Они всё ещё на войне, теперь войне за золото. Но драгоценные руки женщины он не повредил, запястье, за которое он её схватил, даже не болело. Агнесса понимала, Огата так повёл себя не потому, что джентльмен, просто Сугимото ему шею свернёт, а Асирпа расстроится, если женщина наябедничает ей. И плакали его шансы вынюхать код. Но Агнесса всё равно хотела поблагодарить его. Сердце продолжало болеть, иррациональная тревога оседала внутри черепной коробки. Ей казалось, будто вот-вот воспоминания снова смешаются с действительностью и замарают её беспросветно чёрным. А Огата хотя бы не сделал хуже. Он прекратил кутаться в свой плащ, снял с плеча её сумку и развернулся так, что теперь она прекрасно видела его ехидную улыбочку. — Вы наконец пришли в себя, госпожа? И от тона его голоса, ей мигом расхотелось говорить ему хоть что-то хорошее.