Святоша

      — Я просто вспомнил, — Огата говорил медленно, и будто бы у него действительно было хорошее настроение, — рядовой первого класса Никайдо как раз родом из префектуры Сидзуока. К тому же он из тех солдат, кто не особо хотел участвовать во всём этом. Логично, что он принял решение вернуться домой. А поскольку у вас такие тёплые отношения, неудивительно, что он продолжает слать вам письма, — он лениво перевернулся полностью на другой бок, лицом к Агнессе, и положил между ними винтовку. — Только мне вот интересно, как вы могли знать, в каком городе окажетесь. Или просто сказали писать в самые крупные города, а там пусть ждёт до востребования?       — Кохей умер, — грубо оборвала его Агнесса, — представь, встречу с медведем пережил, а вот со старшим лейтенантом потом — нет.       Огата на это только хмыкнул. Ей бы радоваться, что он действительно начал рассказывать, а не просто снова поддел её любопытство, а она думай потом, что же сама может рассказать ему в обмен на эту информацию.       Вот только Огата догадался правильно. Во всём-то он был прав.       Поэтому она поспешила сбить его с этой правильной цепочки размышлений:       — Следующей стать совсем не хочется, — Агнесса перешла на шёпот, как если бы их и тут могли услышать, — поверь, зрелище было даже по моим меркам отвратительное. Это стало последней каплей, после которой я поняла, что нам со старшим лейтенантом не по пути.       Впрочем, она это Огате говорила уже несколько раз. И если повторит ещё несколько, больше он ей точно доверять не станет, скорее, наоборот.       Мелкая морось снова зашуршала по крыше палатки. Агнесса привстала и задёрнула оба полога, хоть и понимала, что руки у неё снова холодеют вовсе не из-за этого, но картинно медленно потёрла ладони друг о друга и прижала к себе. Стало почти ничего не видно.       — Я просто хотела перечитать письмо потом, — Агнесса тяжело вздохнула. Искренне. Оправдываться перед ним совершенно не хотелось, вот только ложь следовало бы смешать с правдой. — Мне правда интересно, как он, — она сделала паузу, будто это был какой-то загадочный «он», а не вполне конкретный, — купил новую рубашку, как сходил за овощами на рынок. Никакого шифра. Просто… — она съёжилась и ещё сильнее постаралась укутаться в айнский халат. — Просто если вдруг я умру завтра. Или через неделю. То останется хотя бы один человек, который, может, и задумается при очередном походе на рынок, что вот, мол, была я хоть как человек и ужасно невыносимая, но если бы не я, то… — Агнесса поймала себя на слишком уж грустном тоне и замолчала.       Правды получилось даже больше, чем она планировала. При этом не очень ладной, нестройной и, возможно, даже несколько глупой. И смотрелась она в её рассказе совершенно неудачно.       Агнесса очнулась и выдала первое, что пришло ей в голову:       — Он свалился с лошади. Перелом трёх рёбер и трещина в четвёртом. И поскольку он не военный, не хотелось бы втягивать его во всё это. Я солгала ему, что у меня есть чересчур ревнивый возлюбленный, поэтому необходима небольшая конспирация.       В палатке стало ещё более душно, вязкая тишина с каждой секундой молчания Огаты сгущалась, делая каждое движение Агнессы заторможенным и тяжёлым.       — У меня сложилось впечатление, что вам хватало работы и в нашем медицинском блоке. Кроме того, разве вы у нас не одевались и не говорили как юноша? — он говорил насмешливо. Но не со злым издевательством, просто насмешливо — как он обычно пытался поддеть её на какой-нибудь неловкости. — Как же вы от лица юноши попросили шифроваться под таким предлогом другого мужчину?       — А, нет, ты не так понял, — она с облегчением прижала ладонь к груди, — это было ещё в Мацуяме.       В Мацуяме она действительно была, а вот Огата уж точно никак не мог знать всех её пациентов в то время. И он не стал больше задавать вопросов. Конечно, она не ждала чего-то вроде банального: «А что вы, собственно, делали так далеко на юге Японии?» — но у неё создавалось впечатление, будто вопросы у него к ней не могут закончиться в принципе, они возникают то из-за каких-то мелких промахов, то из-за непонимания.       А не задаёт их все сразу он потому, что просто разговаривать с ней не хочет. По крайней мере, не так долго.       — Понятно, — прохладным голосом выдал Огата, когда она уже думала, будто разговор и так окончен.       Агнесса чувствовала себя растерянной. Может, ему было понятно, что она сидит и упрямо до нелепости врёт, а, может, правда поверил.       Она осторожно пошарила ладонью по одеялу, мысленно отмеряя, сколько осталось для неё свободного места, пока не наткнулась на ствол винтовки. И из любопытства провела дальше по деревянной части только подушечками пальцев, едва-едва касаясь. А потом задержалась, дойдя до его руки. Огата просто положил ладонь поверх винтовки, Агнесса не чувствовала, чтобы он напрягал руку. Мягко провела по костяшкам и тыльной стороне ладони. Рука как рука. Совершенно обычная, со слегка обветренной сухой кожей. И такая, какая и должна быть у человека, который и в рукопашную, как правило, не идёт, и при этом довольно тяжелым ручным трудом не брезгует.       Вообще-то, изначально она проверяла, стряхнёт ли он её руку, вернее, Огата, скорее всего, нарочито бы вежливо отодвинул, а не стряхнул. Но он не сделал ни того ни другого. Она не знала, какой из этого вывод сделать о его настроении.       — Чудной ты, — улыбнулась себе под нос Агнесса, всё-таки убрала руку и улеглась.       Её это всё больше и больше забавляло. То он строит правильные длинные логические цепочки, то с чего-то выдал про то, что она его ненавидит, именно после того, как фактически поцеловала его в лоб. Агнесса смотрела в темноту перед собой, пытаясь уловить черты лица Огаты.       — Это было слишком грубо даже для меня? — дошла до неё возможная причина его поведения.       — Нет, — тут же равнодушно ответил он, даже не уточнил, о чём она вообще.       Агнесса слегка качнула головой, устраиваясь поудобнее:       — Ты обиделся.       — Это не так, — Огата пошевелился, тихо зашуршала одежда, но отворачиваться, кажется, от неё не стал, Агнесса бы поставила на то, что он опять приглаживал волосы. — Я снова убедился, что сотрудничать с вами было хорошей идеей. Впрочем, как и вам со мной. Можете не беспокоиться и наконец-то лечь спать.       Она недовольно фыркнула. С каждой своей фразой Огата запутывал её всё сильнее и сильнее.       — «Ненависть» — это достаточно сильное чувство. Так, — Агнесса медленно растянула момент, раздумывая, стоит ли ей вообще повторять свой вопрос и настаивать на этой теме для разговора, — почему ты считаешь, что я тебя ненавижу?       Огата, на удивление, не попытался её игнорировать:       — Вы верите в предсказания?       — А? — Агнесса перекинула за спину косу, которая, кажется, уже начинала разваливаться от её переворачиваний с боку на бок. — Астрологические? Или там в то, что говорил пророк Моисей? Два свидетеля?       — Кто?       Ей малодушно стало приятно: наконец-то и он что-то не понял. Хоть и просто потому, что она банально говорила на другом языке о писаниях, до которых ему не было бы никакого дела.       — Это из религиозных писаний, — слегка горделиво пояснила она. — Библия, Ветхий Завет.       — Вы читали христианские религиозные писания? — с явным сомнением уточнил Огата.       — Я ещё и в монастыре жила, — она окончательно растерялась, — почему тебя это так удивляет и каким образом вообще относится к вопросу?       — Разве, — он зачем-то сделал небольшую паузу, будто споткнулся на мысли, — ваш Бог не порицает убийства?       — А ещё кражи, ложь и подхалимство, — выдала с лёгким недоумением.       — То есть вы не религиозны? — с расстановкой продолжил Огата.       Агнессе хотелось снова фыркнуть: знает она, к чему это ведёт. Его прямые вопросы обычно вели к тому, чтобы или что-то вынюхать о ней, или подловить.       — Это сложно объяснить, — впрочем, ей не особо-то и хотелось. — Но если в сухом остатке, то, в общем-то, нет.       — И что вы думаете об уличных гаданиях?       — О, — многозначительно выдала Агнесса, — тебе что, какая-то девица сейчас на улице наплела абстрактной загадочной ерунды?       — А если и так? — Огата звучал лукаво.       Впрочем, как и обычно, когда что-то вдруг надо было узнать не ему, а самой Агнессе — клещами приходилось вытягивать, а он только забавлялся с её попыток.       — Ты совершенно не производил впечатление человека, который верит в эту, — она покрутила ладонью в воздухе, — смехотворную чушь.       — Она была очень, — он сделал акцент на последнем слове, — убедительна.       — Отлично, — Агнессе стало даже смешно, — ну, раз она так тебе сказала, то я точно терпеть тебя не могу, невероятно достоверный источник.       — Она сказала совершенно противоположное.       — А, — простовато выдохнула, несколько секунд раздумывая, что вообще на такое нужно ответить, — так обычное дело, мол, ждёт тебя суженая писанная красавица, долгая счастливая жизнь, удача в делах и всё такое.       — Может, и обычное, — подозрительно добродушно согласился с ней Огата, — скоро вы и сами всё поймёте.       Естественно, объяснения — если это вообще можно было так назвать — Огаты сделали только хуже. Агнесса поелозила ещё немного, перевернулась с боку на бок, попыталась снова заговорить, но он просто прекратил реагировать вообще хоть как-то. Она села, растёрла голень и стопу, попробовала пошевелить ещё раз и в конце концов придвинула колени к груди и обняла их, глядя в темноту перед собой. Тяжёлая духота давила, Агнессе и не спалось, но и мысли неповоротливо перекатывались — от смысла якобы загадочных предсказаний до письма.       И пришла к внезапному выводу, возможно, навеянному недостатком нормального воздуха: даже хорошо, что Огата забрал письмо. Пусть лучше он его сожжёт или выбросит, ей самой было бы сделать это тяжелее. Хранить при себе такое небезопасно в первую же очередь для отправителя. Она не знала, действительно ли они с Кохеем друзья, всё хорошее в их отношениях казалось ей просто чередой случайностей.       Они снова и снова сталкивались, когда Агнесса просто делала свою работу. Она точно помнила, первая их встреча произошла в Асахикаве в такую же удушливую пору, когда зной припекает затылок и плавит лёгкие, придавливая своей тяжестью. Юхею — а то, что это был именно он, она выяснила позже — всё не терпелось покинуть стены медицинского блока, мол, уже прекрасно себя чувствует, и он вообще-то даже не был ранен, а Агнесса со свойственной ей строгостью к любому, кто пытается испортить её труды, запрещала. И эти умники, конечно же, не придумали ничего лучше, чем поменяться местами сразу после обеденного обхода.       Она заметила почти сразу.       Агнессе приятнее было думать, что по большей части у неё это получилось благодаря внимательности, но если бы уже Кохей, например, лежал, а не шёл, то не придала бы значения. Пациент бодр, весел и прекрасно, по его же словам, себя чувствует — чем не радость? Вот только в палату он вернуться не успел, хоть и старательно держался за бок и немного прихрамывал, и Агнесса встретила его в коридоре. В дополнение к тому, что повидала десятки людей после удаления аппендицита, она сама перенесла операцию и не самое приятное восстановление после уже во взрослом возрасте, поэтому как-то даже не совсем осознанно зацепился взгляд. Те, у кого действительно тянет в боку, так не ходят.       Одно зацепилось за второе, и всё покатилось как снежный ком. В детстве она посчитала невнимательным глупцом даже собственного отца, который не смог отличить её от брата один-единственный раз. Как оказалось в дальнейшем, дело вовсе не в том, чтобы почувствовать сердцем, а в банальной насмотренности, свежей голове, желании и настроении вообще прислушиваться и вглядываться в человека. Её отцу всегда этого не хватало. Зато у самой Агнессы в тот момент было великолепное настроение и жажда выложиться на полную в любой сфере, в которой хоть немного может быть полезной.       Вязкая полудрёма начала расползаться. Агнесса пыталась ухватить ускользающую мысль. Кажется, старший лейтенант Цуруми ей что-то принёс в тот день. Агнесса почувствовала, как её потрогали за плечо, вяло попыталась стряхнуть руку и прижала ноги к груди ещё сильнее. Огата — а это был Огата — продолжил так делать. Она, к её огромному сожалению, не настолько крепко уснула, чтобы растеряться или забыться. Более того, это был Огата, на которого она как сидела, так и завалилась.       — Агнес, — он говорил спокойным шёпотом, чуть более настойчиво подпихивая её в плечо, — Агнес.       — Огата-Огата, — передразнила она его, прожевав, кажется, половину звуков в и так не особо длинной фамилии, — что тебе надо?       — Солнце взошло, — также тихо оповестил он.       Агнесса в ответ только согласно хмыкнула, мол, очень хорошо, но она тут ни при чём. Если бы от неё требовалось бежать, делать, спасать и спасаться, Огата уж точно бы не говорил с ней так бесстрастно о каких-то очевидных фактах. Поэтому кое-как стёрла тыльной стороной ладони стекающую по подбородку слюну и подложила руку под голову поудобнее. Огата никак не пожаловался на то, что она, наверное, неприятно упиралась острым плечом ему в живот, а колени сложила на ноги, даже у неё самой неприятно ныло тело от неудобной позы. Ещё она прижала к нему винтовку, если бы что-то случилось, то и он бы среагировал банально медленнее, и ей всё-таки хорошенько прилетело. Но Огата даже не стал противно тыкать ей в это упущение.       Хотя он явно не из тех людей, которые войдут в положение или примут во внимание то, что ничего страшного не случилось. Оттого Агнесса продолжала чувствовать лёгкое волнение, потому что Огата вёл себя как-то даже по-человечески. Но это всё ещё совершенно точно был тот самый предусмотрительный Огата, так хорошо знакомый ей, — штыка в ножнах у него не было.       Он не стал ждать от неё какого-то внятного ответа, молча встал так, что ей оставалось только лениво стечь вниз на одеяло.       Огата объявил уже обычным тоном своего голоса:       — Если вы не проснётесь, пока собираю палатку, то уйду без вас.       — Не уйдё-ёшь, — промямлила она почти в шутку, поудобнее притянула к себе винтовку и прижалась щекой к деревянному стволу.       Теперь ему точно придётся её разбудить. Косичка у неё растрепалась окончательно, распущенные волосы спадали на лицо, поэтому она надеялась, что он не заметит, как во всём этом беспорядке она украдкой иногда подглядывает сквозь ресницы.       Огата действительно начал шуршать вокруг, а когда убрал «крышу», стало слишком свежо и зябко. Солнце взошло, но только-только. Прохладное летнее утро после дождя — самая подходящая погода, чтобы завернуться в одеяло и дальше сладко дремать. Агнесса так и сделала. Удачно получился только первый пункт, а вот задремать не вышло. Она пощупала одеяло ещё раз, подумав, что просто показалось, однако оно совершенно точно было влажным примерно на том уровне, где было плечо Огаты.       Он закончил всё складывать, набросил плащ на плечи, не надевая капюшона, и присел перед Агнессой на корточки. Одно из отверстий под пуговицы у него было порвано. Огата молча смотрел ей в глаза, будто определённо точно понял, что она не дремлет. Агнесса только удовлетворённо хмыкнула себе под нос, всё встало на свои места: колышек, который был воткнут в то отверстие, проделал дыру и в том месте полог палатки уже не держался как следует, вода затекала внутрь, Огата повернулся на другой бок исключительно потому, что иначе винтовка будет в сырости зазря.       — Нам ничего не останется с завтрака в деревне такими темпами, — уже более настойчиво говорил он.       — Они всё равно, наверное, доедают того медведя, — капризно начала растягивать гласные Агнесса, так как почувствовала, что у него хорошее настроение, значит, может себе позволить, — а медвежатину ни под каким соусом я что-то не хочу пока. Пусть без нас как-то способствуют тому, чтобы его смерть не была напрасной.       Огата не изменился в лице. По нему, как обычно, нельзя было понять, что сейчас скажет и скажет ли вообще.       Агнесса всё равно на всякий случай вставила:       — Тушёнку не буду. Пускай ждёт до худших времён.       Он вытащил из рюкзака все её вещи, положил их на ту часть настила из еловых веток, с которой Агнесса собрала одеяло. А потом вытряхнул её из этого самого одеяла. Она лениво перекатилась, обнимая винтовку, видимо, с непривычки в обращении толкнула её по прикладу, так что та закономерно слегка стукнула стволом её по лицу, но Агнесса не подала виду.       Огата свернул одеяло, прикрепил его сверху к рюкзаку и уже начал пристёгивать лямки рюкзака к ремню на поясе. Причём последнее он делал под полами плаща, из-за чего движения по большей части были похожи для Агнессы на какие-то забавные копошения. И теперь не просто молчал, а совершенно не обращал внимания на неё, смотрел вдаль, всем видом показывая: он дважды повторять не будет, собрался и пошёл. Агнесса же могла собираться и пристёгивать всё нужное прямо на ходу, поэтому в ответ демонстративно продолжала лениться, совершенно к тому же не веря, что конкретно сейчас Огата может действительно вот так просто взять и бросить её, слишком уж старался предыдущим вечером.       Поэтому у него оставалось два варианта.       Уйти подальше, а потом наблюдать издалека, чтобы ничего не случилось с ней по дороге, ему на руку играла не только зеленоватая плащ-палатка на плечах, но и знание того, что она близорукая. Или он мог бы поднять её за шкирку и какое-то время тянуть так за собой, пока не образумится и не пойдёт сама своими двумя.       Агнесса делала ставку на первый вариант, тот подходил стилю его поведения гораздо больше. Но учитывая, как иногда внезапно Огата выкидывал то, что она не смогла бы предвидеть при всей своей внимательности, наблюдательности и ещё куче положительных черт, то до конца не могла быть уверена ни в чём.       Всё-таки это Огата.       Он тем временем закончил пристёгивать все ремешки и поправлять форму, причём Агнесса видела: он не тянул время специально, китель у него действительно слегка неровно сидел, — и накинул капюшон на голову.       Агнесса с нагловатой улыбочкой широко развела руками и подняла открытые ладони, будто сдаётся. Вчера ей было страшно, что он действительно просто возьмёт и бросит её, но Огата был человеком достаточно рациональным. И Агнесса смотрела на их времяпрепровождение с этой же позиции. Чем дальше они шли, чем дольше говорили, тем менее выгодно ему было бы просто бросить её, когда уже потратил довольно много времени и сил.       Огата закономерно наклонился за винтовкой со своим обычным пустым выражением лица. Дёрнул на себя.       В следующую секунду Агнесса рвано взвизгнула от сильной боли. Рефлекторно схватилась за голову и подскочила в ту же сторону, куда он потянул её. Чуть не потеряла равновесие. Стукнулась локтем о какую-то часть винтовки и влетела лбом ему в грудь. Попыталась нашарить клок волос или хотя бы его руку, чтобы как-то если не совсем отнять, то уменьшить силу хватки. Рывок получился у него очень сильный.       Агнесса рвано вдохнула, сразу же замолкнув, как поняла, что случилось. Кричать нужно, когда это имеет смысл. В глазах защипало. Естественная физиологическая реакция организма, обидно тоже было, но от одной только обиды плакать вот уже три года у Агнессы не получалось. Она извернулась — выпрямиться в полный рост не удавалось, — подняла на него взгляд, презрительно щурясь, мол, вот значит какой вариант ты выбрал.       А Огата широко раскрыл глаза, сильно приподнял брови. И в этой открытой сильной эмоции на подонка и мерзавца, который стал бы таскать её за волосы посреди относительно мирного кривляния, был похож ещё меньше, чем всё время до этого.       Обеими руками он держал винтовку, а прядь её волос просто запуталась вокруг затвора.       Где-то вдалеке птица заливалась трелью, солнце плыло ввысь, разгоняя последние сумерки, проливалось мягким светом сквозь стволы и кроны деревьев. Этот свет бил в спину Огате, а капюшон отбрасывал привычную тень на лицо. Но это никак не делало его вид более зловещим. Для Агнессы это был, наверное, первый раз, когда Огата показался ей простым человеком. С простой понятной эмоцией. Никаких размышлений и взвешиваний с поправкой на то, что обычным и нормальным считается именно для него. Без метафор, без извращённых психологических защит. Он, конечно, сильно удивлялся при ней и до этого, взять хотя бы ту же сцену с мужиком, радостно сношающим медведя.       Тот раз вообще не считался, там любой бы был в шоке.       Скорее, Агнессе больше понравилась не эта понятная эмоция, а то, что он выдал её на такую же простую обычную ситуацию — с кем не бывает, подумаешь, случайно дёрнул. И на этом вся его действительно искренняя нормальность снова закончилась.       Огата поднял винтовку повыше, благодаря чему Агнесса хотя бы смогла выпрямиться, и осмотрел затвор придирчивым взглядом, перехватил левой рукой за ствол и начал выпутывать волосы. Поддалась только одна треть — то, что накрутилось вокруг рукоятки затвора. Остальные намертво впутались в прицельную планку, мешали поднять её, хоть Огата и попытался, застряли везде, где только можно было застрять, обвились вокруг выступов и забились в щёлочки. Может, не будь они волнистыми, распутывались бы легче.       Она спешно откинула за спину все остальные волосы и забрала у него винтовку, чтобы обе руки были свободны.       Огата попытался ещё какое-то время, а потом посмотрел на Агнессу тяжёлым взглядом и без малейшего чувства такта выдал:       — Давайте их просто обрежем.       Ей подумалось: легче сказать, будто сделала это специально.       — Ага, и останусь я с клоком волос, обрезанных на середине, — проворчала себе под нос, недовольная больше тем, что сделала необдуманную ерунду, чем предложением Огаты, — вот красота-то будет. Сразу давай половину сбреем, а половину оставим длинными, чтоб совсем на чучело была похожа. Зато для англичан буду самой модной в этом порту.       — Дайте угадаю, вы снова оскорбляете мою внешность, потому что хотите попросить меня всё-таки попытаться распутать, верно? — Огата говорил нарочито ласково и так же улыбался.       — Приятно иметь дело с тем, кто тебя понимает, — Агнесса улыбнулась ему в ответ.       — Спешу огорчить, но тогда вы точно будете есть остатки медвежатины, — Огата явно специально переигрывал в своей показной заботе, чтоб посильнее её позлить, — невозможно стрелять из винтовки в таком состоянии, поэтому иного выхода, кроме как отрезать волосы и разобрать механизм, нет.       — Так ты же говорил, что у тебя осталось мало патронов, — ещё шире улыбнулась Агнесса тому, как ловко его подловила: он явно не из тех людей, кто потратит последние на охоту на животных.       Огата слегка приподнял брови и произнёс, будто само собой разумеющееся:       — Я купил в городе достаточное количество. Нашлась парочка желающих из пятого дивизиона продать лишние.       — А это, разве… — Агнесса подбирала слова, так как совсем в этом не разбиралась, — они потом не сдадут тебя? Вроде мы, — она неопределённо слегка качнула головой, имея в виду план Хиджикаты, из-за которого они изначально разделились ещё в Юбари, — хотели не особо выделяться.       С Хиджикатой никто не спорил, альтернатив не предлагал, но и активно не поддерживал, так что она бы не удивилась, если бы Огата имел своё мнение на этот счёт.       — Не думаю, — Огата на этот раз улыбнулся искренне, Агнесса поняла это, так как лицо стало выглядеть чуть более мрачным. — Когда спросят недостачу, до них уже должно будет дойти, что проще соврать, что потерял и ничего не знает. Чем продал кому-то неизвестному боезапас, — он говорил достаточно жёстко, а на последнем слове сделал акцент, — который является собственностью армии, пока они находятся на службе.       — Их же за это ждёт военный суд и… — скорее для поддержания диалога, чем из беспокойства за тех неизвестных солдат, ответила Агнесса. — Цугундер?       — Только если у них не хватит ума соврать про то, что потеряли, — Огата качнул головой, причёска снова начала рассыпаться. — А так наказание будет зависеть от их командира, вероятно, у них там за старшего кто-то из младшего офицерского состава. В следующий раз будут знать, что так делать строго запрещено, если не усвоили это сразу.       Агнесса ничего на это не ответила, хоть и очень хотела. Что-нибудь в такт его тону, мол, уроки у него жёсткие, вот поэтому-то Танигаки его опасается, а не уважает. Но потом вспомнила: Огата и её учил. И было бы абсолютной неправдой сказать, что он позволил своей природной чёрствости выйти за рамки необходимого.       — Ладно уж, — она выдохнула и прикрыла глаза, — волосы новые потом отрастут.       Огата кивнул без намёка на радость, что ему не придётся больше впустую тратить время, подошёл к куче её вещей, которую он же и положил на настил из еловых веток, и взял оттуда её нож. Агнесса крайне выразительно постаралась поднять бровь.       — Мой штык не предназначен для того, чтобы резать, только колоть. Его кромка не заточена, — сухо на это пояснил Огата.       — А Сугимото своим вполне успешно мясо нарезает, — не поняла она.       — А у Сугимото такими темпами штык скоро превратиться в непригодный кусок железа, если он продолжит использовать его не по назначению, — хмыкнул он с явным самодовольством и неприятно прищурился.       А потом взялся за прядь застрявших волос, натянул и лёгким точным движением обрезал быстрее, чем Агнесса его остановила.       — Что? — Огата забрал у неё винтовку, но нож не отдал.       — Нет, ничего, уже не важно. Просто примета плохая.       Теперь уже он молча смотрел на неё вопросительным взглядом. Агнесса нервно пригладила обрезанную прядь, ничего не ответила. Огата снял плащ, сел на настил из еловых веток и начал разбирать винтовку, выпутывая волосы, подрезал их, где нужно. Агнесса причесалась подальше от него, внимательно рассматривая волосы по длине. Достала зеркальце и довольно долго рассматривала корни волос. Заплела тугую косу. Поправила одежду и надела механизм с ядовитыми спицами.       А потом села рядом с Огатой, задумчиво наблюдая за его действиями.       — Вы же не верите в такое, — продолжил Огата в очередной раз, когда ей казалось, что тема исчерпана.       — Ничего интереснее твоих загадочных гадалок, зловеще предрекающих счастливую жизнь, уже не будет, — по привычке остро улыбнулась Агнесса, но потом уже спокойнее добавила: — Там просто чуть ли не четверть от всех волос была, лучше бы, наверное, я сама отрезала. Ну да ладно. Главное, что не вкладывал в это действие оскорбительный смысл.       Он одновременно обернулся к ней и с щелчком вставил на место крышку от магазинной коробки.       Агнесса не поняла, почему он пялился на этот раз:       — Что?       Огата продолжил собирать назад винтовку, почти на ту не глядя, вставил затвор.       — Скажи честно, я правда седею, да? — Агнесса состроила расстроенное выражение лица и уставилась на него грустным взглядом.       Её план сработал, Огата от неё отвернулся и с таким же непроницаемым выражением лица крайне внимательно начал следить за тем, как вставляет патроны и ставит на предохранитель. Очень внимательно. Настолько, будто не делал этого сотни раз в жизни.       Агнессе это показалось забавным. Она поспешила прикрыть рот рукой, но смешок вырвался, плечи дрогнули.       — Вам на самом деле всё равно, — догадался он.       — Ветеран войны, хладнокровный снайпер боится истерики женщины, — её с каждым сказанным словом всё больше пробирало на смех, — вот потеха-то.              Огата пригладил волосы. А потом ещё раз, хотя растрепаться они не успели.       — Это не так, — отрезал настолько серьёзно, что если бы она его не знала, то поверила бы.       — Ладно-ладно, как скажешь, — ещё пару раз хохотнула, только тогда успокоилась.       Они разворошили настил из еловых веток, чтобы уменьшить следы своего присутствия, и двинулись в сторону деревни, параллельно тропинке. День обещал быть ясным, солнце медленно катилось вверх по небосводу. Огата шёл впереди не самым своим быстрым шагом сквозь высокую траву и кусты, тем самым собирая большую часть влаги от прошедшего дождя на свой плащ и ботинки.       Огата вдруг замедлился и бесшумно снял винтовку с плеча, потянул затвор.       — Что там? — шёпотом спросила Агнесса, на всякий случай пригнулась, прикрылась полой плаща слева, чтобы её тоже не было видно, и приготовилась зажимать уши руками.       — Серая цапля, — так же тихо ответил он.       — Отмочим в солёной воде, — расплылась в улыбке, — с луком и перцем. И свежей картошкой.       А ещё это значило, где-то впереди должно было быть болото или озеро, которое придётся обходить. Агнессе показалось, что она слышит журчание воды. Огата прицелился. И опустил винтовку. Сделал несколько шагов по дуге, снова её поднял. Выстрелы раздались один за другим, Огата отстрелял всё обойму, поднимая дуло всё выше и выше.       Это оказалось небольшое озерцо неровной формы, вода в него стекала, петляя меж холмов, а уходя цепляла ещё один водоём пониже, похожий больше на большую лужу, чем на полноценное озеро. Они прошлись вдоль берега, Агнесса просто продолжала идти за Огатой, который помнил, куда упали птицы. Они нашли уже третью, она оказалась чуть поменьше, поэтому Агнесса взяла и её, бережно неся тушки.       Агнесса чувствовала, как её распирает от желания снова начать расспрашивать его, она сама не до конца понимала, раздражают ли её расплывчатые ответы или ей хочется слышать именно их. Ведь это бы значило, что всё не так уж плохо.       У них всё как обычно.       Ну, то есть Агнесса понимала, что между ними всегда и была недосказанность, разбавленная лёгким ощущением, будто кому-то перережут горло.       — Это всё мне? — только и пришло ей на ум.       — Даже вы столько съесть не сможете, — уже в привычном ехидном, но беззлобном тоне ответил он.       Он искал четвёртую тушку в размашистых зарослях белокопытника, тот раскинул свои широченные округлые листья на тонких стеблях и почти полностью спрятал Огату. Агнесса заметила его только по выглядывающим из-под плаща частям синей униформы. И то только когда он начал выходить.       Агнесса ещё немного подумала, взвесила все «за» и «против». Шагнула к нему навстречу. Белокопытник свешивал огромные листья над их головами.       — Огата, знаешь, — она нагло улыбнулась, — ни одна из химических формул в блокноте не была настоящей. Большая часть — бессмыслица из набора случайных элементов, — Агнесса щурила глаза, пытаясь уловить малейшее изменение оттенка его эмоций, — но ты ведь это уже знаешь. Самой состоятельной на вид для любого понимающего в химии была бы формула получения глицерина. И именно про глицерин в аптеке тебе сказал провизор.       — И к чему вы всё это говорите? — Огату будто почти и не тронуло.       — А аптека была на другой стороне улицы от почты. Ты не следил за мной, — она уверенно смотрела ему в глаза, — ты увидел случайно. Просто я так далеко не вижу, потому и не вспомнила сначала, что где-то там была аптека.       Вода умиротворяюще журчала неподалёку, трелей распуганных птиц не было слышно. Агнесса шагнула ещё дальше под тень белокопытника, чтобы солнце не слепило её. Огата неестественным, отточенным как на плацу движением развернулся вслед за ней.       — Глицерин мне нужен был, чтобы руки оставались мягкими. Никакого отношения к выявлению фальшивых кож он не имеет, всё действительно важное хранится исключительно в моей голове, — она ею слегка покачала, настроение становилось всё лучше и лучше, так как теперь Агнесса чувствовала себя умнее.       — Или вы лжёте прямо сейчас, — холодно отрезал он.       — Что ж, — она ожидала такой ответ, — когда сможешь получить потенциальные подделки, удачи в поисках химика, которому ты сможешь объяснить, зачем тебе вообще что-то делать со снятой человеческой кожей. И уж тем более — чего ты хочешь добиться от неё глицерином, — Агнесса говорила чётко и быстро, никаких вставок из родного языка, чтобы Огата услышал: она думала над этой речью давно, поэтому ни разу не запнулась. — Ну, кроме мягкости, разумеется. А если всё же найдёшь, то пусть он и возится, когда ничего не выйдет.       — Для полевой лисицы вы слишком далеко забрели в чащу леса, — Огата смотрел на неё сверху вниз.       Винтовку за ремень он держал на плече и до этого. Агнесса знала: если бы это было с намёком, то он бы сделал какое-нибудь движение, обратил её внимание как бы невзначай. А эти завуалированные угрозы на словах — просто напоминание, самое мягкое, на которое он способен.       И от этого Агнесса позволила себе ещё немного наглости:       — Потому что я знаю — ты меня из неё выведешь.