Святоша

      Агнесса упёрла руки в боки, насупилась. Походила по небольшому пятачку с уже вытоптанной травой у белокопытника. Огата сказал подождать его тут, последняя птица успела улететь достаточно далеко и совсем не в ту сторону, в которую им нужно было идти, чтобы выйти к дороге.       А ещё он сказал, что она любит играть с огнём, устраивать путаницу и искажать всё, до чего дотянется — и из чистой лисьей тяги к тому, чтобы напакостить, и как очевидный способ почувствовать себя умнее окружающих, даже если в её манипуляциях мало толку. И, конечно, он настоятельно советовал бы прекратить свои лисьи замашки в его сторону ради её же блага. Агнесса вытерпела его речь стойко, но если бы он ещё раз назвал её лисицей, то точно дёрнула бы стебель белокопытника, чтобы на него вылилась вода из широкого листа.       Огата, к его счастью, обзываться прекратил.       Она прикрепила сзади к его рюкзаку на ненужные полоски ткани тушки птиц за шеи и очень убедительно пообещала никуда не уходить. И вообще, у неё нога болит, куда она уйдёт-то.       Нога её на самом деле больше пока не беспокоила.       Агнесса подождала ещё немного на всякий случай, откашлялась, пытаясь прочувствовать нужное место в диафрагме, промычала гамму в до мажоре. Открыла и закрыла рот.       Огаты всё не было. Она сорвала самый большой лист белокопытника, обошла место, куда он примерно направился, по дуге. Несколько раз глубоко вдохнула и выдохнула. Ещё и ещё. Присела в зарослях высокой травы и прикрылась листом, чтобы её выделяющуюся белую одежду не было видно. Ей было обидно не столько из-за его слов, сколько из-за того, что именно она хотела сказать ему своим признанием в ловушке с формулой в блокноте. И ещё это, наверное, единственный раз, когда блеснуть своим умом было делом вторичным.       А Огата снова заладил, мол, лисица-лисица. Она ждала от него большего.       Ей страшно было это признавать, но она ждала от него понимания.       Агнесса полностью отдавала себе отчёт, она собиралась сделать то, что Огата ей прямым текстом запретил. Она настроилась, приложила ладонь к диафрагме и издала звонкую трель. Та текла журчаньем ручьёв, переливалась на разные лады, то затихала, то посвистывала. Агнесса чуть распрямилась, всё ещё прикрывая голову и верхнюю половину тела листом, и на полусогнутых медленно начала передвигаться. Огата сам её учил не стрелять, если не видишь чётко цель. Поэтому Агнесса продолжила изображать птичье пение. Скорее всего, опытный охотник бы сразу всё понял, вот только он не был охотником.       Совсем рядом зашуршали ветки деревьев, она собиралась попятиться и нырнуть в ближайшие кусты, как Огата её опередил.       — Мне просто любопытно, — он брезгливо приподнял брови, выливаясь из общей зелени леса и говорил без капли настоящего любопытства, — насколько же вам меньше лет?       В правой руке он держал винтовку, не целился, но и с плеча снял. Значит, поверил, пошёл искать ещё птицу к завтраку.       — Ну, как? Последнюю серую цаплю нашёл? — она ему мило улыбнулась.       Огата кивнул себе за спину, несколько секунд сосредоточенно разглядывал Агнессу, а потом слегка улыбнулся.       — Можете ещё почирикать?       Агнесса на такое предложение упёрла руки в бока и посмотрела на него как на дурака:       — Нет, концерт окончен, заявки на выступление больше не принимаются.       Она встала и медленно пошла вперёд, Огата поравнялся с ней, свешивая винтовку за плечо. Где-то вдалеке раздалась трель настоящей птицы, когда они вышли на тропинку.       — А если я скажу, чтобы вы так больше никогда не делали, то захотите повторить исключительно наперекор мне? — он слегка наклонил голову и прищурился, не с подозрением, скорее хитро. Может быть, он даже веселился.       — Только тогда, когда ты обзываешь лисицей и не хочешь меня дослушивать, пока пытаюсь сказать кое-что важное, — Агнесса правда хотела на него обидеться, но как-то не получалось, а давить из себя ненастоящую обиду ей казалось неправильным сейчас, поэтому говорила просто спокойно.       — Я слушаю вас, — он остановился и развернулся всем корпусом к ней.       Агнесса выразительно приподняла одну бровь, расправила плечи. Огата смерил её долгим-долгим взглядом, едва уловимо улыбнулся и согнулся в нарочито небрежном поклоне, вернее, это выглядело почти непохожим на поклон, скорее будто он просто ссутулился, а потом выпрямился.       — Прошу госпожу простить мою грубость, — даже для него вежливость была чересчур наигранной, — впредь постараюсь избежать подобного. Но и вы постарайтесь меня понять, — он плавным движением пригладил пряди волос, — ваша речь была столь витиевата, а логика слишком сложна для простого солдафона как я, что поспешно сделал вывод, будто ваша цель исключительно в том, чтобы погрузить меня в сомнения.       Однако при всей этой показушной вежливости он не звучал и не выглядел так, будто хочет потыкать её носом в её же недостатки, а самому остаться якобы культурным, как если бы и слова плохого не сказал. Сейчас он говорил, и Агнесса не чувствовала, что он пытается защититься, её не пробирал холодок по коже, а в ответ не хотелось ядовито ощетиниться, лишь бы последнее слово осталось за ней.       Из этого она сделала вывод: видимо, Огата пытался пошутить. Она только кивнула, на секунду прикрыв глаза, в знак того, что принимает его своеобразное извинение.       — И за шуточку про «почирикать» тоже… — Агнесса проглотила конец фразы с «давай извиняйся», чтобы не звучать слишком уже грубо.       — М? — Огата вновь принял свой обычный спокойно-прохладный вид, — я не пошутил. Мне действительно интересно, как вы это сделали.       Агнесса внимательно всматривалась в Огату: от еле уловимых интонаций до взгляда и позы, ничего в нём не говорило, будто хочет как-то проучить её за глупую шутку.       Он шагнул вперёд, потом ещё раз, она потянулась следом. Они медленно пошли дальше по тропинке, Агнессе совершенно не хотелось говорить ему, что нога у неё больше не болит, поэтому можно и быстрее дойти до деревни.       Тропинка делала плавные повороты, то огибая огромное поваленное дерево, то яму, прошедший дождь размочил дорогу, поэтому Агнесса хлюпала по ней плетёной обувью, надеясь на ещё один водоём по пути, чтобы она могла сполоснуть в нём ноги. День обещал быть погожим. Это обещание висело в воздухе лёгкой свежестью, пробивалось мягкими солнечными лучами сквозь кроны деревьев.       Огата посильнее натянул капюшон и, видимо, всё-таки счёл нужным объяснить подробнее:       — Я подумал, что это может пригодиться, когда мы будем сражаться в лесу. Мы могли бы подавать сигналы друг другу незаметно для наших противников, вряд ли они ожидают такого.       — Ага, а ещё у животных в принципе хороший слух, — она улыбнулась и медленно, почти нараспев продолжила его мысль. Вернее, она считала, что он так думает. — У лисиц там. И у птиц тоже. Лучше, чем у людей, они замечают человека и замолкают, опытный охотник, — сделала акцент на последних словах, — сразу услышит неестественную тишину, насторожится и не пойдёт к тебе в ловушку.       — О, — с фальшивым удивлением выдохнул он. — Благодарю за идею. Но можете не волноваться, я понимаю, что сражаться с рядовым первого класса Танигаки в дикой местности крайне невыгодно для меня, если вдруг вновь так, — Огата ухмыльнулся и сузил глаза, отчего стал выглядеть с привычной жёсткостью, — сложатся обстоятельства, то придумаю что-нибудь другое.       Агнесса приподняла бровь.       — Думал, вам понравится, — он поднял свободную ладонь вверх, будто сдаётся, а от той, которой держал ремень винтовки, оттопырил два пальца, — способ коммуникации. А для сотрудничества коммуникация очень важна.              Она выдохнула:       — Научу я тебя. Может, хоть дочирикаться у нас с тобой получится лучше, чем договариваться. Даже если бы ты не носил эту форму и в медицинском блоке тебя не видела, всё равно бы было очевидно, у кого вот этому, — она покачала головой, — научился. Но лить мёд в уши у тебя выходит совсем не так изящно.       Огата продолжал щуриться и ухмыляться, но как-то по-другому. Агнесса была готова взять назад свои выводы о том, что у него все мимические мышцы, кроме тех, которые отвечают за ухмылку, атрофировались. Он умудрялся выглядеть на несколько разных оттенков эмоций с одним и тем же выражением лица. Сейчас бы она сказала, что ему, вероятно, было неприятно.       Агнесса отвернулась от него и негромко между делом выдала в сторону леса:       — Это был комплимент.              — Неудивительно, если и «дочирикаться» у нас не получится, — хмыкнул он без какой-либо едкости, она предполагалась, но так и повисла не озвученной до конца. А потом он сглотнул и продолжил уже практически нейтрально. — И всё-таки вы будете так великодушны объяснить, к чему же было ваше признание в том, что глицерин ничем не поможет?       Она театрально всплеснула руками, а потом как бы задумчиво подпёрла подбородок, разглядывая кроны деревьев, простирающиеся над их головами. Прорезавшийся сквозь них свет оседал причудливыми резными узорами, Агнесса вытянула ладонь, ветерок едва заметно перебирал листья, от этого резные узоры медленно покачивались, просачивались сквозь пальцы.       — Не то чтобы я хотел заставить вас оправдываться, — нарочито мягко напомнил о себе он, — не подумайте.       — Долго ещё до деревни? — Агнесса подняла на него спокойный взгляд.              — Если идти в таком же темпе, то ещё около получаса, — Огата остановился, осмотрел её с головы до ног и начал поправлять свои ремешки от рюкзака.       — Погода хорошая.       Она сжала ладонь в кулак. Солнечному свету было всё равно, тот разливался по костяшкам. Агнесса этому улыбнулась.       Огата, оказалось, не поправлял, а отстегнул ремни рюкзака, отодвинул в сторону все тушки и поставил его на землю. И молча смотрел на неё, изредка моргая. Узорчатый свет, пробивающийся сквозь листья покрывал и его плащ, и винтовку в руке. И, вопреки ожиданиям, ему это тоже шло, летняя солнечная пестрота причудливо играла на контрасте с его бледным мрачным лицом.       — На моей родине такая тёплая ясная погода стояла не так уж много времени в году. Я радовалась ей, играя на улице, сидя в беседке, а потом из-за горы учебников провожала её взглядом в окно. Но всё равно радовалась. Никакая электрификация в домах Петербурга не способна была заменить эту красоту, — она разжала ладонь, и на ней снова начали покачиваться обрывки солнца.       Огата тоже посмотрел на них, а потом снова перевёл взгляд на её лицо.       — В сравнении с моей родиной на Хоккайдо теплее и солнечнее, однако впервые за два года погода меня… — Агнесса запнулась на полуслове, не найдя нужной формулировки.       Ей хотелось сказать, что вообще волнует. Конечно, она волновала её всегда, но последнее время исключительно как фактор, влияющий на травмы пациентов: тепловые удары, обморожения, воспаления лёгких и просто простуды.        — Радует, — она выдохнула самое простое, банальное, но и самое подходящее. И сразу же переменила тему. — Откуда ты?       — Из Канто.       — Ха, а разве там не набирают в первый дивизион? — искренне удивилась Агнесса. — И охота тебе было тащиться морозить жопу на севере?       — Не это играло для меня решающую роль, — он слегка пожал плечами, больше было похоже, что он их просто разминает.       — Хотел служить именно на границе? — она поймала себя на мысли, что ей, собственно, даже в голову не приходило просто спросить его об этом. — А почему не на флоте или в артиллерии? Ты же не просто зоркий, но ещё и жуть какой сообразительный, мог бы стать штурманом или командиром батареи. Почему именно пехота?       Огата выглядел слегка растерянным, она бы назвала эту эмоцию именно так: то ли растерянностью, то ли задумчивостью.       Но быстро собрался вновь, сосредотачивая острый взгляд на ней:       — Странно слышать от русской такую неприязнь к холоду.       — Ох, — она на такой резкий уход от темы улыбнулась, — зато ты в уходе от ответов отлично воплощаешь стереотипы о японцах.       — Я просто боюсь, что любой отказ вам в чём-либо сочтёте за грубость, — Огата прищурил глаза, как если бы хотел вежливо улыбнуться, но больше никакого намёка на улыбку в его лице не было.       — Ты не хочешь говорить, потому что я тебе надоела или потому что это слишком личное, чтобы обсуждать? — Агнесса наклонила голову, заглядывая ещё сильнее ему под капюшон.       — Вы обслюнявили китель, пока спали, как у меня может быть что-то личное от вас? — он всё-таки улыбнулся.       — Ты ещё и письма мои читаешь. Получается, надоела, — спокойно кивнула она.       — Разве вы не спросили это уже у старшего лейтенанта Цуруми или рядового первого класса Танигаки? — Огата запустил руку под капюшон, медленно приглаживая волосы.       — Зачем принимать чужое мнение о тебе, если есть возможность выслушать тебя самого и составить своё, — Агнесса уставилась на него как на дурака.       Он прекратил улыбаться и долго смотрел на неё точно так же в ответ. А потом выдал невыразительным тихим голосом:       — Вы странная.       — Вот уж чья бы корова мычала, — она сложила руки на груди и скептично выгнула бровь. — А твоя бы молчала, чудной.       Огата сделал от неё полшага в сторону. Наверное, отошёл бы и дальше, только вот ширина тропинки не позволяла.       — Сам такой, — пояснила на японском Агнесса.       — Вы, кажется, говорили о том, что вам нравится погода, — Огата, видимо, уже понял, что сейчас они просто снова скатятся к взаимным оскорблениям.       — Так ты обзываешься, — ухмыльнулась Агнесса и развела руками. — Как я могу что-то рассказывать тому, кто обзывается?       Очевидно, она не обижалась на него за это всерьёз.       — Извините, — с ядовитой ласковостью процедил он, — но я просто высказал своё мнение.       — Оно неправильное, — она с важным видом подняла вверх указательный палец, — чтобы в следующий раз высказал, что я умная, интересная и красивая. Давай, попробуй.       Агнесса сделала полшага ему навстречу и этим же пальцем ткнула в грудь, Огата опустил на него взгляд, а потом медленно-медленно переводил его по руке и выше, пока не вернулся к её лицу. Агнессе показалось, что это похоже на кинематограф, поэтому сейчас по закону жанра должно что-то произойти.       — Это не отменяет того, что вы ещё и странная.       — О, уже лучше, чем «капризная, нагловатая и эгоистично самоуверенная», — она приложила раскрытую ладонь к груди и слегка поклонилась, будто бы в благодарность за комплимент. — Так вот, эта погода напомнила мне о беззаботной молодости на родине.       — Молодости?       — Ну да. Ты спрашивал, насколько мне меньше лет, так вот достаточно, чтобы когда я удовлетворю хотя бы половину своих амбиций, считаться «синим чулком», — она гордо вздёрнула подбородок, а потом тут же приложила ладонь ко лбу. — Э-эм, вековухой, перестаркой? О, старой девой!       Агнесса радостно улыбнулась тому, что вспомнила выражение на японском. Огата её радости не разделял, вопросительно приподнял одну бровь.       — Это же оскорбление, — на всякий случай оповестил он.       — Ага, — она не менее довольно кивнула. — Так вот, когда я была моложе, в такие редкие погожие дни мы играли в горелки, — Я встречала разные названия и вариации от самых западных границ до Дальнего Востока, но не знаю, есть ли у вас что-то подобное. Холостые юноши и незамужние девушки собирались на чьём-нибудь большом дворе или поляне.       Она пошарила в траве, нашла длинный сухой прут и начала рисовать прямо на тропинке.       — Играющие вставали парами друг за другом, а перед ними «горящий», — Агнесса нарисовала два ряда точек, а потом чуть подальше ещё одну пожирнее, Огата внимательно смотрел на её художества. — И все поют «Гори, гори ясно!». И так далее по тексту, а на последних словах последняя пара из колонны разъединяется, чтобы оббежать колонну каждый со своей стороны, — она нарисовала каждой точке большую дугу, огибающую и «горящего». — Их задача — встретиться вновь и взяться за руки. Задача «горящего» — поймать одного из них до того, как пара снова возьмётся за руки. Мы у поместья играли так, что горящий мог ловить только противоположного своему пола.       Агнесса ещё почиркала прутом, а потом бросила его туда, откуда взяла и довольная уставилась на Огату. Тот посмотрел на каракули, потом на неё, и снова на каракули.       — Это немного похоже на «игру óни», тот, кого коснётся óни — становится óни вместо него, но в неё играют только дети.       — О, сразу бы сказал, что ты уже играл во что-то такое, можно было и не стараться с объяснениями, — Агнесса подошвой плетёной обуви стёрла каракули.       Огата неопределённо качнул головой.       — Что? — она действительно не поняла, к чему он это.       — Я никогда в неё не играл, просто знаю принцип.       — Дай угадаю, — она слегка к нему наклонилась, — японским детям не нравится что-то такое шумное и подвижное, поэтому она не особо популярна?       — Вы этот стереотип только что придумали, — Огата, естественно, парировал её попытку пошутить.       — Ладно, — призналась она и тут же исправилась: — Тебе не нравились шумные и подвижные игры?       — Не знаю, — прохладно ответил он. И взгляд у него на пару секунд стал рассредоточенным, будто правда задумался, но быстро снова сфокусировался на Агнессе: — Вы отдохнули?       Она пару раз моргнула, а потом растерянно выдала:       — Я и не уставала особо.       — Тогда удивительно, что вы не торопитесь скорее поесть, — он улыбнулся, явно пытаясь перевести тему.       — Если ты не знаешь, то что насчёт сейчас? — Агнесса качнулась из стороны в сторону. — Тебе хоть немного нравится? — и тут же осеклась. — Хотя да, неправильное слово «немного». Насколько сильно тебя раздражает, когда я ребячусь?       — Если вы набалуетесь и будете потом спокойно тихо спать, то делайте, что хотите.       Агнесса кивнула на это, такой ответ её более чем устраивал.       — Гори-гори ясно, — звонко, нараспев протянула она и сделала несколько широких шагов дальше по тропинке, — чтобы не погасло, — затянула ремни, крепящие механизм со спицами к телу, и обняла сумку, чтобы не била по бедру. — Глянь на небо: птички летят, колокольчики звенят!       Огата напрягся, потянулся к рюкзаку.       Агнесса сорвалась с места, попутно махнув рукой и бросив ещё более громкое:       — Раз, два, не воронь, беги, как огонь!       Ветер шумел у неё в ушах, а зелень леса проносилась мимо. Она то и дело оборачивалась на Огату. Тот, кажется, только натянул рюкзак и догонять её не спешил.       — Победишь — расскажу! — крикнула ему напоследок, пока очередной поворот тропинки их не разделил.       Естественно, он победит.       Агнесса неслась со всех ног, почти на пределе своих сил и поблажек ему давать не планировала. Но даже если учитывать, что между ними уже было расстояние, а у него тяжёлая экипировка и тушки птиц не меньше двух десятков фунтов, Огата, по её расчётам, должен довольно быстро догнать её. В конце концов, он должен быть привычный ко всей своей амуниции, и обувь у него более удобная. А Агнесса в беге не особо хороша.       Он победит, однако было важно, как именно это сделает.       Тропинка уходила вниз со склона, Агнесса обрадовалась, вовремя не замедлилась и чуть не нырнула носом вперёд, запутавшись в ногах. Воровато оглянулась, не видел ли этот позор Огата, но его в пределах её видимости не было. Она хмыкнула себе под нос и побежала дальше, уже чуть медленнее, если он совсем не захотел играть в её игры, то смысла так напрягаться не было.       Огата, конечно, потом ей ой как выскажет. Но сначала нужно её догнать. Тропинка разветвлялась надвое, Агнесса растерялась, оглянулась ещё раз, близоруко щурясь, Огата стремительно приближался синим пятном. Поэтому она выбрала путь наугад. Грязь хлюпала под ногами, Агнесса только ускорилась, стараясь всё-таки переносить больше веса на здоровую ногу, полы айнского халата задрались и развевались, она запоздало подумала, что надо было их подоткнуть. Но сердце стучало в ушах, разгоняя горячую кровь, Агнесса не боялась проиграть. Она боялась, что этот волшебный миг закончится, как только она остановится.       Смазанная зелень пролетающих мимо деревьев перестанет быть такой яркой, а свист ветра перестанет походить на морской прибой.       Ей отчего-то хотелось смеяться на рваном выдохе.       Деревья редели, потом и вовсе расступились. Агнесса замедлилась, перешла на спокойный шаг, а потом совсем остановилась. Впереди разливалась бескрайняя синяя гладь океана, прибой ей не послышался, солёный ветер бил в лицо, сдувал короткие волоски, выбившиеся из причёски, и сбивал дыхание ещё сильнее. Самая кромка леса росла прямо на огромных камнях, покрытых мхом, а потом и те мельчали и редели, уступая место песку.       Она выбрала неверную дорогу на развилке. Но это было даже лучше, чем деревня. Агнесса осторожно спустилась по камням, развязала плетёную обувь и торопливо пошагала по песчаному берегу, не прекращая оборачиваться назад. Океан миролюбиво облизывал мелким прибоем песок. Агнесса пыталась отдышаться, пока Огата не догнал её. Тот уже спустился с камней и не особо торопливо шёл за ней, Агнессу это покоробило: она бы ещё поняла, если бы и вовсе не захотел бегать за ней, но он же уже начал. Она снова ускорилась. Ноги вязли в зыбком песке, а впереди не было видно никакой цели. Только всё такой же берег. Он то выступал крутыми скалами, то где-то вдалеке тянулся бесконечной каймой.       Агнесса развернулась, пошла спиной и крикнула, пытаясь быть громче ветра и прибоя, Огата шёл уже слишком далеко:       — Уже устал? Ха, а знаешь, как у нас называли тех, кто не мог догнать даже самую медленную девицу, не говоря уже о той, которую хочется?       Никак не называли. Она просто не придумала более остроумного способа подстегнуть его.       Огате, кажется, было всё равно. Агнесса обиженно поджала губы и ускорила шаг. Того, кто не мог догнать девицы, которую хочется, никак не называли, просто всем становилось понятно, что самой девице не так уж хочется, чтобы её догонял именно этот «горящий». Это работало для обоих полов. Всегда можно было замедлиться, если «горящий» был мил. Агнесса поставила для себя ужасно жёсткие рамки, победить в которых было практически невозможно, но ей этого и не хотелось.       Ей изо всех сил хотелось ему рассказать.       Однако Огата раз за разом умудрялся упускать шанс, совершенно невозможно для человека, схватывающего всё на лету. Намёк Агнессе был кристально понятен: Огата не хотел её догонять и слушать особо — тоже.       Агнесса перешла практически на бег, свернула за выступающий каменный утёс, сложила сумку, плетёную обувь. И начала как можно быстрее всё снимать с себя. Немного подумала и всё-таки оставила панталоны, надела правильно айнский халат. Закрепила его ремнём на одно отверстие туже, чем носит обычно. Завернула все вещи в кулёк, сделанный из косоворотки, и с самым гордым видом, будто и не пыталась по-доброму дурачиться с этим бесчувственным человеком, твёрдо зашагала к воде.       Она планировала проплыть, держа вещи одной рукой над головой, обогнуть Огату, вернуться к тропинке и на этот раз пойти в правильную сторону. В деревню.       А Огата пойдёт к чёрту.       Рассерженная Агнесса пружинистым шагом пересекла нос каменного утёса и чуть не сшибла этого самого Огату, в последний момент успев отскочить. Он дышал чуть тяжелее обычного, пара прядей выбились из зализанной причёски, но вконец загнанным и запыхавшимся совсем не выглядел. И поймать он её даже не пытался. Одной рукой привычно придерживал ремень винтовки, а второй поправлял задравшийся за плечи плащ. Удивительно, но как на дуру он на неё не смотрел, скорее, своим обычным никакущим взглядом, в котором едва улавливается внимательный прищур.       — Что ты делаешь? — она всё равно попятилась от него.       — Поддаюсь вам, — как само собой разумеющееся выдал он и остался стоять на месте, давая ей вновь разорвать между ними дистанцию.              У Агнессы перекосило лицо:       — Зачем?       — Разве не в этом был смысл проверки? — так же спокойно пояснил Огата. — Я и не должен вас поймать.       Агнесса растерянно разглядывала его с ног до головы, будто это поможет понять его. Не помогло.       Океанские воды то и дело мягко наползали на берег, солёный ветер трепал косу и покачивал подол айнского халата, Агнесса немного неловко потёрла одну ногу о другую, халат, конечно, заканчивался чуть выше щиколотки и был как раз предназначен, чтобы его и носили как единственную одежду, не считая нижнего белья, а правильно запахнутый разворачиваться он не должен. Но за такое долгое время она просто уже как-то привыкла к штанам под ним.       — При всём вашем бесцеремонном панибратстве с большинством окружающих, — его тихий голос почти тонул в журчании волны, — вы ненавидите, когда к вам пытаются приблизиться, а уж тем более схватить, без веской на то причины, — Огата пригладил выбившиеся пряди.       — Э-эм, ну, это да, — она приподняла бровь, уже примерно понимая, к чему он ведёт, но всё-таки хотела выслушать полностью его логическую цепочку. — И-и?       — Вы не разозлитесь. И победа будет в том, что я проиграю.       — Здоровье в вине, свобода в рабстве, мир в войне, — Агнессу пробило на смешок, она даже не попыталась его скрыть, — ты прав, но это не тот подтекст, который я вкладывала.       — И вы ещё говорили что-то про то, что я по-японски ухожу от ответов, — Огата ухмыльнулся, но почти без едкости, — у вас тоже отлично получается говорить совсем не то, что думаете.       Агнесса быстро поставила кулёк на песок. И рванула к воде, подол взметнулся, она слегка его приподняла скорее по привычке, но тут же отпустила.       На ходу развернулась и взмахнула руками:       — Я не буду на тебя злиться.       Успела заметить, как он в удивлении шире раскрыл глаза, пару секунд замерев пялился ей вслед.       Агнесса успела по щиколотку зайти в воду, волна намочила подол халата, пока она озиралась. Огата, видимо, что-то взвесил и быстро, по-армейски скинул плащ, за ним рюкзак, обувь с гетрами и отстегнул ремень. Перед тем как зайти в воду, думал, глядя, как она заходит всё дальше, и прислонил винтовку к камню.       — Почему вас так тянет к воде? — он спешно расстегнул китель.        И перед тем как он успеет его снять, Агнесса ногой пнула воду, обрызгивая его.       — Так весело же. Может, быть мне русалкой.       Огата обтёр лицо рукавом и сделал несколько резких уверенных шагов навстречу, совершенно игнорируя, что сейчас намочит форму, она такого не ожидала, поэтому растерялась, попыталась побежать вдоль берега. Он вскинул руку, она в последний момент нырнула под неё и кинулась назад к берегу.       Мокрый халат мешал быстро передвигать ногами, но у Агнессы это вызвало только ещё большее веселье. Она просто чаще засеменила, волна в последний раз лизнула стопы. Огата попытался схватить её за плечо, Агнесса неудачно развернулась, он зацепил пальцами воротник и тут же его отпустил, она рефлекторно сделала ещё несколько шагов по направлению от него и только тогда обернулась.       Он остался стоять на месте, а потом коротким движением развернул эту же ладонь, мол, вот, пожалуйста.       — Не считается, — с театральной серьёзностью покачала головой Агнесса. — Ты вообще стараешься?       К её удивлению, Огата на это растянул лицо в жутковатой ухмылке. Ну, то есть объективно она была жутковатой, но Агнессу не испугала, он всегда так выглядел, когда делал что-то искренне. Ещё и прищурился. А потом сорвался с места. Агнесса удивлённо выдохнула непонятный даже ей самой звук, подхватила подол и действительно изо всех сил побежала.       На этот раз они были примерно в одинаковых условиях: оба без груза и босиком. А ещё Огата наконец-то был серьёзно настроен её догнать. Поэтому пробежала не больше пяти аршин перед тем, как он не просто догнал, поравнялся с ней и попытался схватить за ладонь. Агнесса отдёрнула руку. Отскочила. Огата снова сделал выпад.       Она завела обе руки за спину, мелкими шажками попятилась спиной, пока океанская волна снова не стала разбиваться прямо у её ног. Огата медленно пошёл на неё, очевидно примеряясь, как бы удобнее схватить. И несколькими резкими широкими шагами обошёл её по дуге. Агнесса обрадовалась: пока она полностью не зайдёт в воду, чтобы плыть, просто ходить в ней по колено было слишком сложно, а теперь она может вновь бежать по берегу. Но он, видимо, и ждал, что она снова выйдет из воды, завёрнутые полы мокрого халата не позволили сделать достаточно широкий шаг, а вот Огата мог.       Он приблизился резко и почти грациозно. Вода тихо всколыхнулась от его движений. Схватил её ладонями за плечи. Агнесса не ожидала этого, ей показалось, что она сейчас по инерции споткнётся, поэтому схватила его за запястье, чтобы не упасть. Огата второй рукой накрыл её ладонь, а потом соскрёб со своего запястья, чтобы легко сжать.       — Это считается? — он говорил негромко, будто их могут подслушать, хотя на несколько вёрст не должно быть ни души.       Или он надеялся, что волна смоет его слова и унесёт в океан.       Агнесса слов вообще не нашла, даже тихих. Только кивнула. Огата убрал руки, отошёл на полшага в сторону, но совсем отходить от неё не стал.       Она собралась с силами и заговорила своим обычным уверенным звонким голосом:       — Сначала скажи, ты правда до сих пор считаешь, что я тебя ненавижу?       — Разве это важно? — Огата звучал твёрдо и с лёгкой небрежностью качнул головой, поворачивая её в сторону их вещей, а потом снова в сторону Агнессы.       Синева окружающего океана в ясную погоду должна была бы отражаться в его серых глазах, но они сейчас показались Агнессе ещё более тусклыми чем обычно. Не грустными. Просто ещё более блёклыми, что вся предыдущая никакущесть казалось очень даже яркой.       — Ты никогда не говоришь ничего пустого или бессмысленного, насколько я успела заметить, — спокойно сказала она.       — Так я могу наконец узнать, к чему вы признались про глицерин? — Огата её слова упорно игнорировал. Настолько, что не заметить этого было невозможно.       — Потому, что если бы ты считал, что получил от меня всю нужную информацию, то если не убил, то просто бросил бы за ненадобностью. А я этого не хочу.       Агнесса чувствовала босыми ногами, как наступает и отходит волна, оставляя приятное ощущение прохлады.       — За всю свою жизнь я не встречала людей, которым могла бы лгать так же мало, как и тебе.       — Вы врёте мне практически постоянно, — Огата нахмурился, и взгляд у него стал жёстче.       — Это мало, — она пожала плечами, — я так же слишком часто говорю тебе то, что действительно думаю. Раньше мне казалось, что никогда не смогу себе такого позволить, — голос у неё был ровный, хотя когда думала над этой речью, ей казалось, что запнётся практически сразу же, а потом начнёт заикаться. — Мне нравится с тобой разговаривать и нравится слушать твоё мнение, даже если я с ним не согласна.       — Я не понимаю, к чему вы всё это говорите, — отрезал он.       А потом пошёл в сторону оставленных вещей. Агнесса на всякий случай обернулась, вдруг с ними что-то случилось, но с вещами было всё в полнейшем порядке. Огата на ходу застёгивал китель. Она уставилась ему в спину. И подумала, что обычно бы до глубины души оскорбилась такому поведению, а человек рисковал из симпатичного ей стать определённо точно ненавистным. Однако на деле испытывала лёгкое недоумение.       Огата вёл себя как Огата. Она даже слова подходящего не могла подобрать.       — И понимать, видимо, не хочешь, — заметила Агнесса, когда поравнялась с ним.       Огата не бросил в ответ никакой едкости, он вообще картинно игнорировал её. Она упёрла руки в боки, уже из чистого упрямства желая закончить мысль.       — Пока вся важная информация только внутри моей головы, меньше шансов, что ты просто возьмёшь и оставишь меня, — она говорила всё это ему в спину, но достаточно громко, чтобы он точно слышал. — Я сказала тебе про глицерин, так как мне нравишься ты и нравится наше сотрудничество, поэтому спрашивала, что тебе нравится. Я хочу, чтобы ты составлял мне компанию как можно дольше. Хоть иногда и раздражаешь меня, но это происходит значительно реже, чем с другими людьми.       Он застегнул ремень и начал надевать рюкзак привычными отточенными движениями, настолько отточенными, что те казались больше механическими, ненастоящими. Огата самозабвенно делал то, что делал тысячу раз в жизни. Это было похоже на то, как вставлял патроны, но намного хуже.       — И да, я тоже считаю тебя странным.