Святоша

      — Falsetto, — Агнесса довольно усмехнулась, резко развернулась к Огате на пятках, — у меня от природы не особо высокий голос, но широкий диапазон благодаря репетициям, и к тому же голосовые связки устроены по-другому. Но я знаю теорию, — она с умным видом начала жестикулировать перевязанной ладонью, — как извлекать звук фальцетом. Во-первых, более низкий и глубокий звук идёт от диафрагмы. Это такое сухожильно-мышечное образование, которое разделяет грудную и брюшную полости, — она показала на себе. — Мышечная часть диафрагмы начинается по кругу нижней апертуры грудной клетки от грудины, внутренней поверхности хрящей VII–XII ребер и поясничных позвонков.       — Рад, что вы полны сил, но уверены, что мне нужно знать это всё? — Огата стоял на краю деревни и был готов отправляться хоть прямо сейчас, но остальные не торопились.       Агнесса вспомнила, что вообще-то обещала научить Огату издавать птичьи звуки, но не столько потому, что она держит слово или его идея имеет большую потенциальную пользу для неё, сколько из-за скуки. Пока все остальные собирались в дорогу, уничтожали улики на случай, если за немного незаконно одолженный ящик алкоголя захотят спросить, то спросят не с деревенских, она уже тоже была готова, если, конечно, готовностью можно было назвать всего два выполненных дела: заплестись и забрать кожаную сумку-скрутку для инструментов.       А Огата стоял в больно уж хорошем для него настроении. Поэтому она продолжила мудрить с теорией и показывать упражнения сначала на своём примере, потом безуспешно пыталась заставить его повторять.       — И как ты тогда собираешься разрабатывать свой артикуляционный аппарат? —Агнесса сдалась после того, как она пару минут показывала, как именно надо доставать языком до носа, а он молча на неё смотрел. — Разве это не твоя идея была?       Огата наклонил голову, о чём-то сосредоточенно думал несколько секунд, а потом выставил перед ней ладонь и спокойно сказал:       — Подождите здесь.       А потом вернулся уже вместе со всеми, ехидно демонстрируя ей небольшую деревяшку, в которой вырублены отверстия, а сам корпус аккуратно в нескольких местах затянут нитками. Агнесса закатила глаза.       — Я дважды оскорблена тем, что ты меняешь возможности, данные тебе свыше, на охотничий манок.       Огата сделал движение, похожее на то, как если бы он пожимал плечами, но из-за давящих лямок рюкзака и плаща сверху было не совсем понятно.       И они снова двинулись в путь.       Агнессу не покидало чувство, что все случаи поговорить с глазу на глаз с Огатой или Инкармат будут неудачными следующие несколько дней, и ещё большую тревогу она испытывала не из-за того, что её раскроют, а из-за действий старшего лейтенанта. Если верить рассказу всех остальных, впервые Инкармат появилась, а потом так же загадочно исчезла, ещё до присоединения Агнессы к команде, но тогда это значило, что Цуруми намеренно выделил им разные роли. И она могла бы придумать тысячу причин, почему это разумно, вот только у него было ровно столько же шансов предупредить её, облегчить работу и, возможно, спасти жизнь.       Выходило так, что с самого начала она сильно ошиблась в своей значимости для него. Как шпионки, разумеется.

      — Если вы хотите задушить того солдата, то все приличные иттан-момэн охотятся по ночам или хотя бы вечерам, — совершенно серьёзно сказал Огата за её спиной.       — Кто? — Агнесса отмерла и специально обернулась к Шираиши, тот пытался в паре метров от них сбить цену у продавца уличных сладостей.       — Где? — Шираиши их не особо слушал, покрутил головой, а потом отправил в рот сразу горсть конфет, отчего стал говорить немного невнятно: — А, иттан-момен? Ёкай. Очень старая простыня, ставшая разумной.       — А, очень остроумно, — с интонацией, предполагающей, что это совершенно не так, Агнесса поправила огромный бант под подбородком из этой самой не особо новой простыни, которую она почти честно обменяла на канцелярский ножик: та очень кстати сушилась во дворе на окраине города.       Пекло в середине дня обещало быть невыносимым, так что она попыталась применить способ, подсмотренный где-то между Огатой, таскавшим на себе плащ-палатку, и арабскими бедуинами, заматывающимися в огромные светлые ткани. Поэтому накинула поверх новой соломенной шляпы простыню и завязала под подбородком, ощущалось совершенно ненадёжно, но обгореть хотелось ещё меньше.       Продавец сладостей обратился к Огате с предложением купить даме лучших конфет в городе, на что Агнесса опередила его какой-нибудь наверняка остроумный ответ своим простым «нет, спасибо», якобы скромно прикрывая широкими полями шляпы своё европеоидное лицо. А потом продолжила пялиться на солдата, стоящего у ворот деревянного здания. Улица выглядела приятно оживлённой и даже практически безопасной, поэтому к Агнессе пришла довольно сомнительная идея.       — Вы знакомы с тем человеком? — не отставал Огата.       — Мы ведь у купален, около которых ты меня встретил? — Агнесса перевела на него серьёзный взгляд, Огата строго смотрел на неё, несколько секунд явно что-то отмеряя в мыслях, но потом кивнул. — Улица, погружённая в сумерки, запомнилась мне иначе.       Агнесса на его недоверие улыбнулась, уже будучи привыкшей к такому. Но полы пододеяльника отодвинула, чтобы он видел, как она второй рукой тянется к сумке, а не к револьверу на поясе. И вытащила оттуда бумажный свёрток размером с треть её ладони.       — Я забуду о твоём мерзком поведении, — она демонстративно медленно поводила свёртком перед его лицом, хотя, очевидно, ему совершенно не нужно было, чтобы она забывала, — и разрешу посмотреть что внутри, если ты отдашь это тому солдату.       Огата не обращал внимания на мельтешение перед носом и всё равно сосредоточенно смотрел ей в лицо, будто ничего не происходит:       — Засушенная лечебная трава внутри.       Она уже набрала в лёгкие воздуха, чтобы развести драму, мол, как жаль, тогда придётся всучить самой, тогда история зачем и почему никому, выходит, не интересна, как Огата аккуратно перехватил свёрток двумя пальцами. Молча.              — Только сначала спроси его: мисс Судзуку ли он ожидает, — Агнесса приняла этот жест за согласие. — И если да, то убеди заваривать это в горячей, но не кипящей воде три раза в день, пить отвар во время приёма пищи.       — И почему, по-вашему, я на это вообще соглашусь? — Огата расплылся в улыбке, но свёрток не отпустил.       Агнессу его попытка торговаться позабавила. Очевидно переигрывая смущение, она запрокинула голову с протяжным «ну-у», а потом резко вскинула обе руки, чтобы поймать шляпу.       — За моё чистое и искреннее «спасибо»? — она ему точно так же улыбнулась, Огата убеждённым не выглядел, а потом огляделась и произнесла гораздо тише. — Если уж из меня такая ужасная шпионка, может, соизволишь тогда показать пример хорошей актёрской игры и убеждения людей такой жалкой, посредственной госпоже Агнес?       — Вы слишком переигрываете и слишком стараетесь сделать вид, будто это надо больше всех именно мне, но, допустим, на этот раз у вас получилось. Давайте, — он расплылся ещё шире в улыбке и окончательно забрал свёрток из её рук.       Агнесса оставила все свои претензии, мол, вообще-то после такого аргумента учить её стрелять из винтовки побежал как миленький, до момента, когда он вернётся. Огата снял капюшон плаща перед тем, как подойти, видимо, чтобы не выглядеть как подозрительная личность, которой он и являлся. И долго-долго что-то говорил солдату пятого дивизиона, которому на вид было около тридцати, а на непримечательном во всём остальном лице выделялась густая треугольная бородка. Тот переходил от настороженности и видной невооружённым взглядом агрессии до простого хмурого недоумения, но Огата действительно старался, периодически картинно счастливо кивая и непринуждённо пожимая плечами. Агнессе подумалось, что у него это выходило не просто плохо, а даже жутковато, но, видимо, навязчивого поклонника Судзуки — она помнила, что его фамилию произносили, но никак не могла вспомнить какую — впечатлило всё равно достаточно сильно.       Огата говорил с ним не меньше получаса, а потом развернулся боком, и они оба посмотрели на неё. Агнесса осмотрелась по сторонам — сбегать лучше вслед за тем, кто это умеет, но Шираиши уже не было рядом. А тот солдат просто слегка ей поклонился, Огата почти непринуждённо с ним попрощался и вернулся к ней, на ходу натягивая капюшон.       — Позвольте поинтересоваться, соучастником чего я стал?       — Справедливости. В моём понимании, — Агнесса покачала головой, а потом заговорщически поднесла ладони ко рту и шепнула: — Отварчик окажет стимулирующий эффект на работу его желудочно-кишечного тракта. Не смертельно, но просрётся товарищ. А заодно, может, жизнь переосмыслит в процессе.       Между ближайших домов раздалось сдавленное шипение, оказавшееся попыткой Шираиши незаметно подозвать их к себе, выглядел он чуть более потрёпанным, очевидно, совершенно не к добру. Он озирался по сторонам и активно подманивал их рукой.       Агнесса обернулась на Огату, придерживая шляпу за поля:       — По дороге расскажу, — и скорее нырнула в тот же проём между домов.       Впереди у них ещё много времени.       …Почти мирная череда дней убаюкивала Агнессу, она снова всё реже смотрела в ночное небо, боясь увидеть там распускающиеся огненные цветы, но до конца не забывала. Без всяких подсказок со стороны Огаты вываляла пододеяльник в грязи, потёрла о траву, превратила в полотно лесной расцветки и отчаянно куталась в него с головой, ища хотя бы мнимого спокойствия.       Луна то шла на убыль, то снова вырастала, царапина на ладони зажила, оставив лишь небольшой шрам, перечёркивающий все складки линий на руке. Но и он вскоре должен был сойти на нет. А вот мозоли на ногах от бесконечных пыльных дорог и неудобной обуви обещали остаться на долгое-долгое время. Она куталась, как в детстве, будто прячась в домик, в этот старый пододеяльник, изредка ловя себя на мысли, что представляет, как кроме костра и трав угадывается едва уловимый намёк на запах пороха. Мрачный укор серых теней с неровными контурами из-за острых жал штыков и скрученных поперёк плеча шинелей угадывался только изредка в сумерках, и его легко сморгнуть, тени не подступали ближе, не стелились внутри головы кошмаром ушедших дней, поэтому помощь Агнессе объективно была не нужна.       Зато они с Огатой больше придумывали, чем учили, сигналы — извращённый вариант азбуки Морзе, та не подходила, если уж воюют они против военных, поэтому ему тоже пришлось учить. Они долго запоминали, а потом тренировались то перестукиванием по тыльной стороне ладони, то Агнесса заводила как бы между делом руки за спину и сжимала-разжимала пальцы с определённой частотой, то Огата дул в манок, когда она проверяла силки на зайца неподалёку от лагеря.       — Кого вы опять отравили? — между делом поинтересовался он, столкнувшись с ней в паре аршин от лагеря.       Естественно, столкнулся, это же он подал ей сигнал возвращаться.       — Не каждый раз, когда я улыбаюсь, это значит, что кому-то отомстила, — она развела пустыми руками.       В те силки, которые она проверяла, никто не попался. Зато у Огаты в руках была какая-то здоровенная неясыть, в сером оперенье которой просматривалось багровое пятно. Выходило, его силки тоже оказались пустыми, но он компенсировал это.       — Мне последний раз так весело было в детстве: храним общие тайны, придумываем собственные шифры, — начала с правды, но свела всё к лёгкой едкости. Без злобы, но чтоб не расслаблялся. — Может, ещё обзаведёмся парными медальонами, а потом принесём клятву на крови? — она продемонстрировала свою ладонь, бледный шрам угадывался, только если знать, что он там есть. Огата знал.       — Своих друзей в детстве вы тоже использовали? — он спросил тоном вполне дружелюбной для него беседы.       — Нет, но только потому, что у меня их не было, сложно после сиротского приюта представить: никаких детей на три версты вокруг. Кроме брата.       — Не знаю, всё-таки с чего вы взяли, но ошибаетесь. Я рос не в сиротском приюте.       Агнесса чувствовала, что на этом разговор закончен, совсем рядом слышались голоса ребят. А на следующий день у неё наконец-то появились удобные сапоги, на вопросы о которых врала, мол, украла. Правда была ещё более неприглядной.       Она сняла их с трупа.       Любитель быстрой наживы следил за ней аж с аптеки, судя по следующим словам Огаты. Денег Асирпа в тот день и правда дала на лекарства и новые бинты достаточно, тяжёлая сумка оттягивала плечо. А на узкой тропинке из города невысокого роста молодой мужчина направил на неё нож. Агнесса не назвала бы его стариком, но пока он говорил, видела: зубы у него уже крошились и подгнивали. Ей почти удалось уговорить его опустить нож по-хорошему, как он дёрнул рукой вперёд, и в следующую секунду та с оглушительным хлопком взорвалась ошмётками плоти и костей.       Мужчина истошно завопил, то глотая, то лепя в один ком хлюпающие истеричные звуки, Агнесса шагнула от него назад, как от прокажённого. Запястный сустав был безвозвратно раздроблен, ладонь болталась на остатках мышц. Он в секунду согнулся, сжался, бордовое пятно расплескалось по вытоптанной земле. До того, как его сердце совершит ещё один удар, с которым в такт вытолкнет кровь из покалеченной конечности, резко распрямился, рваным движением схватил нож, загребая землю обкусанными ногтями. Сфокусировал на ней исступлённый взгляд. Движение руки не успело оформиться, чтобы можно было угадать, куда он целится. И собирается ли вообще продолжать. Может, состояние шока пройдёт прежде, чем он сделает глупость, может, он скорее потеряет сознание от недостатка крови.       Но его лицо навечно замирает в глазах Агнессы в обезумевшем диком выражении, когда голову насквозь прошивает пуля. Входит чётко в висок, дробит другую височную долю и застревает в стволе ближайшего дерева. Пример безукоризненного выстрела.       — У вас есть револьвер, — напомнил как всегда донельзя спокойный Огата, выходя из-за дерева с винтовкой в руках.       Довольно близко, даже она может его разглядеть, поэтому не удивительно — поняла Агнесса уже после, — что задержки между звуком выстрела и попаданием пули не чувствовалось. Порыв ветра пронёсся по лесу, шурша кронами деревьев, перебирая траву и разнося запах крови, Агнесса собралась, выдохнула и присела на корточки в поисках чего-то дельного в вещах неудавшегося грабителя. Покойнику теперь уже это ни к чему.       — Я соврала, на самом деле не умею им пользоваться, — кажется, у неё уже входило в привычку говорить ему, что врёт. — Почему не сразу в голову?       — Мне казалось, вы хотите с ним пообщаться, — он свесил винтовку за спину, подошёл ближе и слегка наклонился, видимо, пытаясь понять, что она там выискивает. — Или вы бы справились сами, полагаю, — Огата расплылся в ухмылке, явно пытаясь её поддеть.       — Уже не имеет значения, — разочарованно протянула Агнесса, не обнаружив ничего полезного в карманах трупа, даже нож был хуже её собственного.       А потом нахмурилась, мягко отодвинула Огату в сторону, чтобы не стёр следы на земле, и встала на то же место, на котором стояла. Грабитель изначально стоял по-другому. Она не обратила внимания на это.       — Судя по траектории первой пули, ты стоял там, — она указывает пальцем примерное направление, а потом тыкает в труп, — мы примерно одного роста, если бы ты стрелял ему в корпус или голову, то выходящая из тела пуля попала бы в меня.              — Это был бы позор для снайпера, — он на её мягкую улыбку не поддаётся.       — А, судя по траектории последней, ты немного переместился, — она заглядывает ему в лицо в поисках одобрения, Огата слегка кивает, — к тому же он тоже сдвинулся в сторону, таким образом, вторая пуля вошла чисто, без шансов зацепить меня. Вот, что я заметила, — Агнесса приосанилась в ожидании того, что он оценит, как она хорошо у него училась. — Разве не заслужила за это похвалы?              — Вам недостаточно отсутствия ножевого ранения?       — А вот я тебя похвалю, — совсем уж ласково заговорила из чистой вредности, — отличный выстрел. И спасибо, что помог.              А потом Агнесса сняла с трупа сапоги.       В очередной день, когда вместо тонкого полумесяца встало яркое солнце августа, она поняла, что после волны недоверия друг к другу, поднятой Инкармат, всё-таки настало долгожданное затишье. У всей их группы появился общий враг — сбежавшие преступники во главе с татуированным заключённым, грабящие деревни айнов. По мнению Агнессы, лучше и придумать было нельзя: татуированная кожа, спасение простых людей шло в комплекте. А потому она тихо, почти в каждом слове заикаясь и смотря строго на пол, сказала Огате, что на самом деле пользоваться подаренным револьвером совершенно не умеет, и была бы крайне ему благодарна, если бы он объяснил. Сугимото проводил её сочувствующим взглядом.       — Я хотела поговорить, — начала Агнесса, когда они обошли уже всю округу и встали у какой-то канавы. Вышла вполне себе неплохая прогулка. — На самом деле, я примерно представляю, как снимать предохранитель.       Он привычно шёл позади и никуда не подгонял.       — Я именно так и понял, — спокойно ответил Огата, сделал непонятный жест руками. Непонятным его делало в основном то, что правой рукой удерживал винтовку за ремень. И, может быть, даже сам не решил: то ли он поднимает ладонь вверх, будто сдаётся, то ли разводит — пытается развести — руками, мол, ничего не поделаешь.       — Но была бы благодарна, если бы ты на всякий случай мне показал, — Агнесса вынула револьвер из кобуры и протянула ему.       Огата довольно хмыкнул, что-то нажал, переломил револьвер пополам, аккуратно ссыпал патроны в ладонь, а затем сложил их в свой патронташ за спиной. И вернул оружие ей.       Агнесса намеренно взяла его совершенно неправильно, не прицеливаясь. Так, будто дали только на время посмотреть. Огата положил свою ладонь поверх и расставил её пальцы по одному: большой — на курок, указательный — рядом со спусковым крючком, средний — на странную шпору под ним, но легла рука для такого большого оружия довольно комфортно. Может, конечно, это только сейчас, когда Огата помогал ей держать.       — Взводите курок, — он надавил своим большим пальцем на её, механизм щёлкнул, — и после будьте внимательны, у этой модели незафиксированный барабан ходит, — Огата сместил ладонь и надавил на барабан, прокрутил лёгким движением то в одну сторону, то в другую, — может попасть в уже отстрелянную ка́мору. После каждого выстрела взводите курок.       Больше давить на её палец и показывать, как именно это делается, не стал, Агнесса по привычке, ещё со времён, когда он учил её пользоваться винтовкой, приняла это за то, что она должна сама повторить, механизм пошёл туже, движения получались неаккуратными, но Огата всё равно коротко одобрительно хмыкнул, когда она щёлкнула шесть раз — по числу камор в барабане. Объяснил, как сбросить все гильзы разом, как просто проверить барабан, как держать правильно револьвер обеими руками, если у неё вообще будет время нормально взяться. Агнесса чувствовала: он ни на долю секунды не касался её ладони дольше необходимого, стоя за её плечом, как-то очень ловко у него получалось — почти — не прижиматься, и каждое движение рук у него чёткое и твёрдое, возможно, даже более грубоватое, чем когда он учил её в тот раз.       Агнесса списала это на то, что теперь она уже не новичок.              — Ты, что ли, застрелил тогда кого-то из местных из этого револьвера и пытался избавиться от улик? — она пошутила, но с Огатой ни в чём нельзя было быть уверенной.       — Нет, — он протянул ей патроны обратно. — Вы могли обратить внимание, что одна камора была пустой. На неё переводят барабан, чтобы не произошло случайного выстрела, — Огата вытащил из кармана тряпичный свёрток, а из него уголёк — видимо, взял из очага после обеда — и начертил круги на покосившемся дереве. — Вы стоите слишком далеко для первой тренировки.       Огата, конечно же, объяснил всё, кроме очевиднейшего вопроса, который так и напрашивался в данной ситуации: зачем он вообще дал ей этот револьвер. Она окинула его с ног до головы, в очередной раз пытаясь найти ответ. Он воспринял это по-своему, пошарил в рюкзаке и протянул жестяную коробочку с видом, будто знает всё, о чём она думает.       — Не волнуйтесь, «пустой» не останетесь.       — У тебя всё это время были запасные патроны?       — Вы бы за неимением не то что патронташа, а даже карманов, хотя там бы они от вашей любви к заплывам в каждом встречном водоёме стали бы бесполезными, кинули бы их прямо в сумку к фляге с чистым спиртом и несколькими дзё бинтов. Для этой модели револьвера существуют патроны только с дымным порохом, он воспламеняется быстрее и охотнее бездымного.       Агнесса закатила глаза и цокнула. Конечно, у Огаты была совершенно рациональная причина, кроме чистого незамутнённого желания поставить её в затруднительное положение в случае перестрелки.       Вместо того, чтобы с ним спорить, молча прицелилась. Выдохнула. И всадила в мишень всю обойму. Ни одной пули точно по центру, отчего она недовольно цокнула, забрала жестяную коробочку, нарочно едва-едва мягко касаясь руки Огаты, перезарядила револьвер. Снова прицелилась.       — О чём вы думаете? Явно не о цели, — он встал у неё над душой, а потом медленно, чтобы она боковым зрением точно видела, положил ладонь поверх сплетения её рук на револьвере и поднял вверх. — Мы уже об этом говорили, сила и упрямство хороши в копании окопов. У вас сейчас в руках лопата? — сдержанно и совершенно серьёзно спросил он, будто вопрос этот совершенно не риторический, а требует от неё осмысленного ответа, чтобы сама поняла, какую ерунду делает.       — А ты о чём думаешь, когда стреляешь? — Агнесса повернулась к нему и после секундной паузы поняла, что это звучало слишком резко, поэтому добавила спокойнее: — Мне просто всегда было интересно, — повела плечами, попыталась их расслабить.       — Ни о чём, — сухо почти перебил её, видимо, и так собирался ответить. — В момент, когда вы жмёте на спусковой крючок, в вашей голове уже должны уложиться все расчёты.       Он отпустил её руки, и револьвер вновь показался тяжёлым, Агнесса неловко провела ладонью по волосам, которые и без того были заплетены в аккуратную косу. Она имела в виду совершенно не то.       — У вас в голове слишком много лишнего. Что будет, если вы сейчас не попадёте? Контратака противника? Вас полоснут по горлу ножом? — он говорил довольно громко, не кричал, но звенящие стальные ноты отчётливо угадывались в его голове, а потом ещё и чуть ли не подбородок ей на плечо сложил. — Скажу так, как вы привыкли: какую цену заплатите за промах?       — Ты скажешь, что я посредственность, на которую зря потрачены провизия, патроны и время, — она почти равнодушно отмахнулась, не совсем понимая, к чему это он.       Судя по его действиям, ответ Огата знал и так — тот был хуже всего перечисленного им, поэтому он явно целенаправленно давил на неё, заставлял чувствовать себя некомфортно. Вот только его попытка смотрелась совершенно невпечатляющей, по сравнению с тем, каким он был до этого, когда говорил искренне.       — Вас действительно беспокоит моё мнение или вы переживаете из-за того, что всё ещё преследуете двух зайцев сразу? — подловил. Он знал, что её подловил, причём довольно давно. — Думал, вы ненавидите, когда вас используют.       — За каким бы из зайцев я ни погналась, в конце всё равно будет один итог, — она прищурилась и невесело улыбнулась, — когда все зайцы мертвы, то гончих варят на мясо, — Агнесса легкомысленно пожала плечами, — а гибкую иву ветер не сломает.       — И поэтому вы пытаетесь ухаживать за каждым из десяти цветков десяти мужчин, — он слегка наклонил голову, отчего прядь волос коснулась её скулы.       — Чего? — она сморщилась и потёрлась этим местом о своё плечо.       Огата слегка удивился, кажется, даже искренне:        — Это поговорка такая: десять мужчин — десять цветов. Цветы как представление черт личности человека. Я имел в виду, что вы к каждому пытаетесь найти свой подход одновременно.       — Звучит очень странно. Ты только что придумал отмазку, да? — она поставила револьвер на предохранитель, но в кобуру убирать не спешила.       — Вы так уверенно сказали про гончих и про иву, — Огата выпрямился и сделал широкий шаг назад. — Я решил, что вы знаете и эту поговорку.       Агнесса хмуро уставилась на него, свободной рукой подпирая бок.       — Спросите у кого-нибудь другого, если не верите мне, — Огата на её недоверчивость отреагировал дежурной улыбочкой.       — Да всё равно мне на эти цветы. Я о другом.       — Клёцки лучше цветов, — покивал Огата, — как от вас и ожидалось. Не волнуйтесь, я ни секунды не считал, что вы из врачебной гуманности защитили гадалку.       — Верно. Люди, потерявшие один свой глаз, знают, что у них теперь с той стороны слепое пятно, — она продолжила говорить метафорами, потому что Огата первый начал. И теперь перейти к более простым изъяснениям будет неловко. — Адаптация к этому у всех проходит по-разному, но, в конце концов, все они понимают, что больше не могут измерять расстояние до цели, с одним глазом о глубине восприятия можно забыть. Если он, — она сделала акцент на том, что не произносит имя старшего лейтенанта, и соответствующую паузу, — потеряет один из своих глаз, то спокойно к этому адаптируется. И будет учитывать.       — А ещё это будет значит, что оставшийся глаз не видел правды, а значит, никчёмен. Он, — Огата повторил её нагнетающую паузу, — не будет ему доверять. Он его просто выколет.       — Да, — легко с ним согласилась, будто под «оставшимся глазом» не подразумевалась она сама, — но слепцы и вовсе полностью полагаются на другие органы чувств. На другие средства. Поэтому если он останется без «глаз», то всем вам станет хуже. Но если оба глаза видят одно и то же изображение? Расстояние до предметов точное — он измерит шагами, на ощупь они такие же, как и в его представлении.       Агнесса шагнула к нему и ткнула подушечками пальцев в плечо, ощущая грубую плотную ткань плаща, — иллюстрация слов, доказательство того, что он всё ещё с ней. Огата, очевидно, решил, что этот сентиментальный порыв будет удачным случаем снова начать задавать вопросы, ответы на которые в обычном настроении она бы вряд ли дала.       — Помните, вы о чём-то вспомнили или подумали, когда говорили с Шираиши Ёшитаке в айнской деревне? — вспомнил он будничным тоном, обсуждение блюда на ужин у них обычно горячее.       — А? — она беззастенчиво солгала. — Так я же говорила. Про то, что код на кожах преступников ведёт к фальшивому золоту.       Очевидно, Огата ей ни капли не верил:       — Тогда какой ему смысл втягивать в это свою дочь?       — Такой же, какой делать её ключом от настоящего золота. Жестоко в равной степени. Так что я бы не была удивлена, если бы такой человек или выбрался из тюрьмы и реализовал свои амбиции в полной мере, или унёс тайну о местонахождении настоящего золота с собой в могилу.       — Жестоко? — он переспросил таким бесцветным тоном, будь кто-то другой, то она бы решила, что он поддерживает разговор из формального приличия, а не из интереса.       — Ты, — Агнесса наклонила голову, заглядывая в его лицо, — действительно не видишь?       — Вы, например, так любите деньги потому, что деньги — это возможности, — он дождался от неё короткого кивка и только потом продолжил. — Поэтому разве не само собой, что он подарил своему единственному любимому ребёнку возможность?       — У меня сейчас как минимум вдвое больше жизненного опыта, Асирпа сильная, но это перебор. Любовь? — она презрительно сморщилась. — Любовью было бы учитывать её желания. Что-то я за всё время не заметила у неё авторитарных замашек и желания избавить Хоккайдо и Дальний Восток от всех, кроме малых народов, — с силой впихнула револьвер в кобуру и принялась размахивать руками. — А заставить её вместе с политическим преступником, живущим прошлым, искать два десятка жестоких убийц, чтобы после она нашла «героическую» смерть? Зато за народ, зато за свободу. Это не любовь. Это эгоизм.       — Это же, — на его лице, кажется, впервые на её памяти отразилась лёгкая растерянность, но Огата быстро принял обычный вид, даже ещё более уверенный, чем раньше, — это благословение — отец посчитал её достойной стать символом дела всей его жизни. Посчитал, что она справится и не опозорит его.       — Это было бы ненормально — даже если речь о какой-нибудь ткацкой фабрике, — Агнесса развернулась, отогнула ветку, чтобы та не выколола ей глаз, и направилась обратно в рёкан у источников, — а тут целое вооруженное восстание. Она была бы благословлена, если бы отец услышал её собственные желания. Или хотя бы пожелал долгой и счастливой жизни, попробовать много разных блюд, вроде восхитительных цитрусовых, растущих на Сикоку, порыбачить на Окинаве, если бы он пожелал ей найти своё мнение об этой борьбе против империй, — она с каждым словом неосознанно ускоряла шаг и жестикулировала руками, хотя Огата мог вообще не видеть этого, так как плёлся где-то позади. — Этой кучей золота отец не даёт возможностей, а подталкивает её собирать ракушки на внезапно осушенном дне. Да, есть маленький шанс, что ей улыбнётся удача и она унесёт полный подол этих ракушек, может, даже в некоторых будет жемчуг, но, скорее всего, как и сотни людей, её снесёт огромной волной. Потому, что отец считает это правильным.       Зелень леса смыкалась над головой, и Агнессе показалось это место слишком тихим без её собственного голоса после долгой речи, никаких звуков животных поблизости. Она обернулась, ожидая от Огаты, что тот вообще не пошёл за ней следом, а потому тихо выругалась на родном языке, когда обернулась. Он приглаживал волосы прямо у неё за спиной. А ещё она ожидала, что Огата будет разбирать её слова на винтики и детальки, осматривая и оспаривая всё, в конце концов, менталитет у него был другой, а она считалась странной даже среди «своих». И несогласным с ней он мог быть даже вполне искренне, а не из чистого желания поумничать.       Огата выглядел помолодевшим лет на десять из-за того, что, наверное, впервые она видела, как сдержанно острое во всех гранях выражение лица у него сменилось на другое, едва заметно тревожное, как лёгкая рябь на воде от брошенного камня. Он, очевидно, задумался. Агнесса моргнула, подтянула воротник рубашки из-под слоёв одежды, протёрла им лицо от ощущения осевшего дыма, чтобы через пару секунд обнаружить, что ей показалось.       Но ей не показалось, Огата продолжал смотреть точно так же.       А потом она вспомнила, что уже видела раньше у него такое выражение лица — во сне. Когда они только начинали путешествовать вместе, ей казалось, будто иногда ему снится что-то тревожное, но через время перестало.       — Разве может человек умышленно быть жестоким к ребёнку от единственно любимой женщины, к тому же он хотел облегчить этот сложный путь. Скорее, он всё-таки хотел как лучше для него.       Агнесса не поняла, послышалось ей или он правда оговорился в конце, но акцентировать внимание не стала, не хватало ещё, чтобы потом придирался каждый раз, когда оговаривается она сама.       — А то ты никогда не встречал людей, которые всем ловко льют в уши мёд, а на самом деле, — она развела руками, — может быть, не любят даже себя, поэтому и других не умеют любить, только использовать.       — Это вы про себя? — он привычно усмехнулся.       — А вот и нет, — Агнесса поправила косу на плече, ей стало чуть спокойнее, — у меня животворящие руки и красивые золотые глаза, тебе же Инкармат сказала, с чего бы такую и не любить.       Он мог бы снова начать о том, что они две шпионки, что сколько нехорошего думает об их позорно безуспешной деятельности, но Огата только покивал с наигранным «хорошо-хорошо», как соглашаются с буйными умалишёнными, но обидно не было, очевидно, он понял, что она просто шутит. Когда они вышли из леса, небо уже красилось розовым закатом, Агнесса клятвенно пообещала хранить патроны отдельно, и под её честное слово Огата отдал ей жестяную коробочку.       

***

      Темнота клубилась вокруг, ползла отовсюду, вязким неприятным чувством оставалась на границе подсознания. Сама она, конечно, не убьёт. Но запутает, заставит самому — ещё обиднее — совершить ошибку, заблудиться, споткнуться. Агнесса шаг за шагом медленно вышла с освещённой территории горячих источников, цепляя подушечками пальцев то деревянную стену рёкана, то декоративный заборчик, а когда приблизилась к зданиям, сошла с мощёной камнем тропинки, чтобы стук сапог точно никто не услышал. На этот раз в темноте пряталась она сама.       Шираиши худощавый и среднего роста, Ушияма же просто огромный, одна из кож вообще не «рубашка», а «штаны», если бы Агнесса захотела расположить на таких разных элементах настоящий код в ограниченных условиях, она бы иероглифы и линии с поворотами держала в уме как координаты по оси абсцисс и ординат, а измеряла бы пядями. Она предположила, что если бы совершенно случайно захотела себе копии собранных кож, на всякий случай, то хранила бы их записанными именно как список координат, а не рисунком точь-в-точь, никто не спросит, никто не придерётся, можно даже хранить на видном месте, а если какой-нибудь умник и догадается, то для расшифровки ему понадобится помощь другого человека и время.       Эти горячие источники обеднели, судя по словам Шираиши, когда добычу серы неподалёку прекратили, видимо, именно поэтому вдоль тропинки торчали сколоченные доски — она видела их днём, — на которые полагается вешать фонари, но сотрудники не трудились их зажигать. Ни клиентов, кроме их компании, ни самих сотрудников, кроме престарелой женщины, которая взяла с них деньги за отдых, Агнесса не видела вообще, хотя до того, как окончательно стемнело, обошла всю территорию от самого источника до рёкана, чтобы выучить дорогу наизусть.       Слышались приглушённые звуки ругани, кто-то брызгался водой, Шираиши очень громко возмущался перед собеседником, которого она не слышала. Агнесса хмыкнула себе под нос, бесшумно отодвигая двери общественной бани, совсем небольшое деревянное здание, в котором обязательно раздеваются и омываются перед заходом в источник — спасибо, Сугимото, за гостеприимство, но она и так знала, — прошла чуть дальше, перебирая босыми ногами по татами, толкая большими пальцами ног основания стеллажей, так она тише, так она не оставит грязного отпечатка подошвы.       У неё было совсем немного времени, пока Огата, который не любит водные процедуры и компании людей, не выйдет первым. Пока Инкармат сидит на месте спокойно и пытается соорудить что-то для её револьверных патронов, а не влезает там, где её не просят.       Агнесса шла наощупь по пространству, пока не наткнулась на знакомую ткань пальто на полке. Где-то рядом должен был быть рюкзак, не таскает же Сугимото все кожи с собой за пазухой, для более быстрого поиска она всё-таки потянулась за лучиной в сумке.       — Не шевелись, если не хочешь схватить пулю, — шёпот раздался прямо перед ней.       Она замерла, а потом едва слышно подавилась воздухом. Не от испуга. Агнесса поймала себя на том, что на долю секунды почти обрадовалась, она привыкла, что обычно так спокойно её предупреждает Огата. А если это был Огата, то ей бы просто пришлось поделиться с ним своим планом.       Но следом мерзкие мурашки пробежали по загривку, этот мужской голос она никогда прежде не слышала. А ещё она не слышала, как он заходил, как он там стоял.       Может, тогда она упустила ещё что-то важное.       Темнота растягивала пространство вокруг, а Агнесса как назло не могла услышать ничего, кроме стука своего сердца.       — Ты отдашь свой пистолет и сумку, а потом тихо уйдёшь той же дорогой, которой пришла, — в шёпоте угадывались неприятные сиплые нотки, мужчина явно не молод или прокурил голос. — Ведь верно говорят, гибкую иву ветер не сломает, — старик коротко усмехнулся, — а это как раз твой шанс уйти с осушенного дна от волны цунами подальше.       Кажется, после этого она ещё больше начнёт бояться темноты. Если доживёт.