Святоша

      Дорога до Ноцукэуси заняла полторы недели. Для Агнессы это были бесконечно долгие полторы недели, во время которых каждое движение тела приходилось заранее планировать: если хочет сходить в туалет, надо на обратной дороге не забыть захватить блокнот, чтобы потом не просить подать его кого-то другого. Она, конечно, ехала в телеге вместе с Иенагой и разленившимся Шираиши, но всё равно каждая кочка, каждая возвышенность и спуск будто разъединяли начавшие срастаться кости, мышечный каркас тела рефлекторно искал баланс, чтобы ненароком не съехать с хлипких досок на пыльную дорогу.       Они ночевали за это время в деревне лишь раз. Господин Хиджиката небезосновательно опасался привлечь ненужное внимание, поэтому Агнессе оставалось довольствоваться тем, что Асирпа старалась сделать её лежанку из веток как можно ровнее.       А теперь душный полдень плавил город.       При всей любви к цивилизации, лучше себя она не чувствовала. Всё те же разговоры всё тех же людей, Сугимото с Шираиши и Кироранке обсуждали луковый суп. Комната — более удачная копия той, в которой она очнулась с переломанными рёбрами, но только лучше, новее, рёкан полон постояльцев, так что им еле-еле удалось арендовать хотя бы одну.       Агнесса ворочалась с бока на бок.       Хотелось спать, но сон не шёл.       Нагакура с Хиджикатой играли в го, молодой паренёк, кажется, Коджиро наблюдал и слушал рассуждения Хиджикаты о стратегии. Остальных на месте не было.       Агнесса не помнила, когда последний раз вообще высыпалась из-за боли в рёбрах, из-за и без того поверхностного сна, который окончательно разрывался внезапной вспышкой тревоги. Как будто её будит то, что называют интуицией — сочетание остальных чувств. Как если бы кто-то внезапно подошёл к ней, наступил на одеяло, и она во сне почувствовала лёгкое натяжение. Почувствовала, что кто-то рядом. Или внезапную тишину, дуновение ветра, может, наоборот, что кто-то перекрыл гуляющий в жару сквозняк.       Тревога вспыхивала внутри черепной коробки, как вспыхивают в небе ярко-красные сигнальные ракеты, и этот красный продолжал отражаться на обратной стороне век, когда она закрывала глаза.       Агнесса окончательно просыпалась. Но ничего не происходило. Никто над ней не стоял, никто даже не обращал внимание, поэтому она ещё какое-то время каждый раз прислушивалась, делая вид, что уснула. И каждый раз совершенно ничего подозрительного на самом деле не было.       Иенага разбинтовал её лицо к концу второй недели, шрам на месте лопнувшей кожи — а Агнесса чувствовала пальцами, что там рубец — уже не грозил загноиться, а рубцевался вполне себе неплохо. И она заглядывала в каждое отражение в воде: в ведро для лошадей, в чан с будущим супом, в пиалу с чаем — последняя из-за зеленоватого оттенка самого чая давала самое скверное изображение. А всё потому, что ни у Инкармат, ни у Иенаги, ни у кого-либо другого не было зеркала. Агнесса была уверена, что это не просто совпадение, кто-то из них безбожно ей врал, якобы чтобы не расстроить.       Огата к этому времени вообще стал приходить исключительно к ужину и сразу же после него ложился спать. Ни разу не подкараулил её около туалета — Агнесса сама была в ужасе от осознания, что она скучает по таким ужасно бесцеремонным местам диалогов, — ни разу не бросил ехидного замечания в её сторону. А потом и вовсе перестал появляться в рёкане.       Поведение Огаты маятником ходило от одной крайности к другой: то он не единожды за вечер спасает ей жизнь, выхаживает на пару с Асирпой — Агнесса знала по себе, что это как раз самая сложная часть, требующая терпения, но, совершенно неудивительно, терпения Огате не занимать уж точно, — делает очень странное предложение для такого одиночки, как он.       Пойти с ним.       Агнесса корила себя за поспешность, надо было, когда ещё был удачный момент, спросить, в качестве кого.       Если бы он так отреагировал на её отказ, то ничего бы не мешало такому, как он, сразу же и сказать ей, мол, тогда сажайте свои вишнёвые косточки сами, на телегу помочь залезть просите кого-нибудь другого. Но Огата ей помогал, когда его помощь действительно была нужна.       Более того, он её отлично знал, поэтому не дожидался, когда она унизится до того, чтобы его попросить. Может, знал, что тогда это будет кто-то другой. Ушиямы и на двоих хватит.       Агнесса сидела со всеми за столом, ей больше не нужно было помогать держать ложку, помогать приподниматься или садиться. Комната на шесть татами становилась уютно тесной от такого количества народу, бесперебойно обсуждающего разные темы. Сугимото обвинял Шираиши в том, что тот проиграл деньги в местном игорном доме, тыкал в него пальцем и активно жестикулировал, второй рукой удерживая миску с супом, Кироранке посмеивался над оправданиями Шираиши и изредка подливал масла в огонь комментариями. Танигаки делал вид, что он совершенно случайно сел рядом с Инкармат и передавал ей какой-то салат, который она накладывала птичьими порциями себе в тарелку, Танигаки возвращал салат на место, а потом всё повторялось, салат, по мнению Агнессы, был ужасно странным на вкус.       Господин Хиджиката и Нагакура вспоминали о каком-то блюде, что-то жареное, Тони Андзи и Коджиро не сидели за столом, им не хватило места, но обделёнными под боком Хиджикаты они не выглядели, тот сидел, слегка развернувшись к ним, периодически отвлекался, чтобы прокомментировать какую-то историю Тони. В то, что обсуждали Ушияма и Иенага, Агнесса предпочитала не вслушиваться, к счастью, они сидели от неё на противоположном краю. Асирпа задремала, развалившись поперёк коленей Сугимото и от этого пару раз лягнула Шираиши в бок, когда тот начинал слишком уж громко вопить оправдания. От Агнессы он сидел впритык слева, поэтому она слегка морщилась каждый раз от того, как резко он это делал.       А ей снова еда не лезла в горло, так что она задумчиво перемешивала ложкой свой суп, всматриваясь в него так, будто между кружочков зелёного лука и плавающей приправы сможет разглядеть, насколько сильно уродовал её шрам на скуле.       Мирное время уродовало её больше, чем война. Во всех смыслах.       Оранжевый свет керосиновой лампы под потолком, зад устроен на мягкой подушке, конечно, на ней полагалось сидеть коленями, горячая вкусная еда. Рёбра, если не пытаться делать резких движений или поднимать тяжести, не болели.       И гомон голосов вместо канонады выстрелов.       Шираиши обронил палочки, они стукнулись о край стола по очереди, одна из них неудачно приземлилась на ремень её сумки и оставила жирное пятно, Шираиши ел что-то с соусом. Агнесса покачала головой из стороны в сторону, мол, ничего страшного.       Каждый звук, будь то удар палочек о стол, чужая неудачная шутка, выпускание газов. Каждый — свидетельство того, что она не осталась там, не оглохла, не повредилась головой. Агнесса жадно вслушивалась.       Колечки зелёного лука плавали в жирном бульоне.       Агнесса поняла, что каждую секунду живёт в ожидании момента, когда эта безмятежно-счастливая картина начнёт сыпаться. Краска дешёвая, художник — халтурщик, и всё на ней — карикатура на мирную жизнь, о которой она мечтала. Полотнище сгорит вместе с рамой в безжалостном пожаре её амбиций.       Место по правую руку от неё всегда предназначалось Огате, будто бы всё ещё, чтобы не задеть винтовкой, если вдруг ему придётся её вскинуть.       Огата отсутствовал третий ужин подряд. И никто, естественно, не мог сказать где он.       Огата где-то гулял сам по себе.

***

      Августовская жара стекала моросью пота под рубашкой, впитывалась в бинты, снимать их с рёбер было ещё рано, поэтому Агнесса варилась ещё и в синем пальто Сугимото сверху, чтобы повязку не было видно. Ей не нравилось, как рельеф бинтов выступает под тканью, будто от этого всем вокруг станет известно о её слабом месте. Умом она понимала, что это абсолютная глупость, из неё всяко боец никакущий: и с переломанными рёбрами, и с целыми.       Но в последнее время её часто тянуло на всякие мелкие глупости. И всему виной совершенно точно был Огата.       Будто в такт мысли — Агнесса вообще-то не успела даже подумать — меж бесконечно длинной вереницы магазинов, вывесок и уличных торговцев мелькнуло сочетание, намертво въевшееся в подсознание.       Кровь так не въедается в белый хирургический передник.       Японская военная форма, а поверх неё — зелёный плащ. Агнесса резко крутанула головой в ту сторону и с замиранием сердца беззастенчиво пялилась, пока мужчина разворачивался, одной рукой расслабленно придерживая ремень винтовки. Наваждение испарилось в пыльном мареве жаркого полудня, оставляя во рту сухость, а в душе разочарование. Агнессе хватило только того, как именно он придерживал винтовку, чтобы сразу же понять — это не Огата. А вслед и зелёный плащ оказался просто тканевой занавеской у входа, которую отодвигал солдат, на нарукавной нашивке — лишняя широкая жёлтая полоса, делавшая его старшиной. Он посмеивался, что-то говорил капралу, шедшему за ним, тот выглядел не в меру подавленным и будто бы виноватым, расстёгнутые китель и даже две верхних пуговицы рубашки делали его неопрятным. Агнесса ещё какое-то время продолжала наблюдать за ними из любопытства: что же так могло расстроить капрала в «чайном доме», согласно деревянной вывеске сверху? И снова они были из пятого дивизиона.       Но на многолюдной улице её теперь слегка начинало подташнивать. Будто бы каждый видел её розыскную листовку и ждёт не дождётся, чтобы ткнуть пальцем и сдать полиции. Агнесса посильнее натянула на глаза поля фетровой шляпы — подарок господина Хиджикаты вместе со штанами, она сочинила хокку и с выражением продекларировала его.       Она скатывалась в паранойю.       Женщины около цветочного магазина в довольно дорогих на вид кимоно — Агнесса вообще-то зацепилась взглядом только из-за журавлей на одном из них и задумалась — обсуждали прибытие в город иностранной делегации и пересказывали сплетни. Подле них, как и полагается зажиточным дамам, помогали выносить корзины с цветами служанки, тоже двое, вместе с Агнессой образовывалась уже целая толпа, так что ей пришлось отойти, чтобы не вызвать подозрений.       Ей следовало как-то отвлечься от продумывания нового плана, предположений о возможных действиях старшего лейтенанта, господина Хиджикаты и — вообще-то он был самой главной проблемой — Сугимото. Все остальные поддавались здравому смыслу.       А у Сугимото война оставила такой же неизгладимый отпечаток в голове: убей или будь убитым, дели мир на чёрное и белое, на союзников и врагов, не мешкай, если хочешь выжить. Агнесса неуютно поёжилась в его пальто, будто бы ей могло быть холодно.       — Иенага говорит, что вам всё ещё рекомендован постельный режим, — как само собой разумеющееся раздалось рядом.       Ей не пришлось сворачивать голову, выискивать его в толпе. Он, как обычно, просто оказался за её плечом. Сам пришёл к ней, когда захотел.       — Нахрен Иенагу, — только раздражённо отозвалась она, а потом повернула голову, конечно же, к Огате, — я в состоянии сама проанализировать своё самочувствие и без него. Какой, к чёрту, Иенага. Ты где шатался четыре дня?       Скажи он сейчас, что разгадал код на татуировках, Агнесса бы бесилась точно так же, потому что дело не в том, что именно он говорил. Огата совершенно ни с чего её игнорировал и за последнюю неделю не сказал ей вообще ни одного слова, она считала, даже если хотела что-то учудить, то не смогла бы по состоянию здоровья. Когда она на него пиво вылила, и то была хоть какая-то реакция.       — Вы удивительная грубиянка, — бесцветно отозвался Огата на её родном языке, глядя на вывеску над дверью.       Наблюдать, как он говорит на русском, было необычайно притягательно. Понятное дело, он говорил на нём давно, хитрец, но сам факт, что ей даже не пришлось учить его с нуля, — как чудо, как неожиданный итог фокуса.       — Тебя сложно удивить, так что я приму это за комплимент. Дай угадаю, ты приметил меня по хвосту, — Агнесса перебросила волосы назад за спину и перешла снова на японский, на самом деле опасаясь, что он не поймёт её, но не подаст вида. Вдруг волшебство кончится, — может, вообще к чёрту обрезать под мужскую стрижку, если уж я теперь в розыске.       — Это тут не при чём, я следил за вами от самого рёкана, — так же спокойно уведомил её он, будто это совершенно нормально. — Вы голодны?       — Ещё раз: где ты был? — Агнесса подбоченилась, всем своим видом выражая недовольство.       — Собирал информацию, — чуть тише и сразу же, к её огромному удивлению, ответил он на вопрос. — Сделайте одолжение, медленно развернитесь в противоположную сторону от тех ребят из пятого дивизиона и идите вперёд меня вон к той закусочной.       Огата выглядел как Огата. Точно так же, как и каждый день в последние несколько месяцев: в плаще поверх армейской формы, с рюкзаком и винтовкой, с бледным чистым лицом.       Асирпа у неё ассоциировалась с айнским узором на халате — это первое, что бессознательно приходило Агнессе на ум. Сугимото в её воспоминаниях всегда был со спины, в этом пальто и с винтовкой через плечо, которую он всегда держал за приклад, чтобы сразу же двинуть им кому-нибудь. Огату в действительности она видела со спины гораздо-гораздо чаще. Но он единственный, чьё лицо ей теперь приходило в голову. Без всяких других вещей, даже без вечного капюшона от плаща.       Не список полезных или негативных качеств или ассоциаций. Настолько просто, что она сама себе удивлялась.       И сейчас на правой стороне этого привычного лица была ссадина. Немытые волосы, и, помимо его обычной бородки, начинала отрастать щетина.              — Я хотела купить зеркало. И посмотреть, как подают чай, — Агнесса разрывалась между тем, что ей хочется на него ворчать, и тем, что рада его возвращению.       Она действительно медленно развернулась и пошла в обратную сторону, но дожидаться, когда Огата соизволит объясниться, не стала. Это бесполезно, она состариться успеет и даже тогда — не услышит.       — Если ты сейчас же не скажешь, где был и что за информацию узнал, я закричу, и те ребята из пятого дивизиона, внимание которых лучше не привлекать, обернутся, — совершенно серьёзным голосом предупредила его Агнесса.       Теперь настала очередь Огаты вглядываться в её лицо:       — Вы этого не сделаете.       Она действительно этого не сделает.       Агнесса театрально вздохнула и приподняла обе ладони вверх, будто сдаётся с наигранно опечаленным видом.       — Потому, что я одолжу вам зеркало, — таким же размеренным тоном добавил он, — а в том заведении всё равно — не столько подают чай, сколько продают весну.       Огата не улыбался, но лицо у него было непередаваемо мягкое, настолько неуловимо, что можно подумать, что ей это чудится. У неё к Огате с каждым днём копилось всё больше и больше вопросов, но Агнесса не спрашивала. Поверх деревянных крыш жмущихся друг к другу домов расстилалось бескрайнее небо, августовская духота вялила внутренности под пальто, но там же срастались рёбра, даруя ей ещё один шанс и время.       Время что-то сделать, что-то спросить и утолить самую жгучую жажду — жажду любопытства.       Всё благодаря Асирпе и Иенаги, без них у Агнессы выкарабкаться было бы гораздо меньше шансов. Благодаря её ещё молодому здоровому телу, хорошему старту в жизни, тому, что она не голодала во время формирования организма, хорошо физически отдыхала и разнообразно питалась, благодаря её собственным усилиям и знаниям о пользе в питании тех или иных продуктов.       Но самый активный вклад в переломный момент всё-таки сделал Огата, и она это никак не могла забыть, сколько бы ни твердила себе все две недели, что руководствовался он собственной выгодой.       Сколько бы раз она ни твердила себе принять это как должное.       Агнесса рассеянно сказала:       — Твоё лицо похоже на моти.       — Учитывая, что вы не любите сладкое, — это такое оскорбление? — Огата оскорбляться, конечно же, не собирался, только хмыкнул и свернул ко входу в забегаловку.       Агнесса скорее нырнула за ним, придерживая сама себе дверь, у той было что-то с пазами, поэтому она норовила съездить ей по плечу. Огата всегда входил в новое помещение первым. Больше сосредотачивался на том, чтобы придерживать винтовку, а не двери. И место он выбрал, конечно же, чтобы видеть вход и тех единственных посетителей, кроме них.       Внутри было не очень шумно, кроме них только одна компания за, удивительно, европейским столом, но ужасно накурено, а воздух спёртый. Агнесса почесала нос тыльной стороной ладони.       — Сладкое не люблю. Только моти мне нравятся, — она аккуратно села напротив Огаты, резкие движения ей всё ещё не удавались. — У них приятная структура, когда держишь их пальцами, то чувство, будто отщипнул кусочек чего-то, что сложно объяснить словами или подобрать метафору, но очень хочется. Может быть, вязкий снег. Знаешь, такой по весне, на Хоккайдо ведь тоже такой бывает, сапоги в нём вязнут. И это так странно. Я каждый раз удивляюсь, — она задумчиво начала водить пальцем по деревянным узорам стола. — Берёшь это моти, думаешь, что оно наощупь должно быть холодным и колким, как снег, или неприятным, липким, приторно сладким. Но ни одно из опасений не оправдывается. И…       Компания из трёх, по виду, работяг, неизвестно почему прохлаждающаяся в середине дня, взорвалась хохотом. И вот тогда Агнесса обратила внимание на девушку в розовом кимоно — цвет похож на её юкату, — поверх которого был застиранный белый передник, похожий по фасону на хирургический, но больше рассчитанный, чтобы надевать поверх кимоно во время работы. Она, видимо, стояла рядом какое-то время, но для Агнессы слегка поклонилась ещё раз.       — Что ж, уговорил, мне действительно что-то хочется есть, — она улыбнулась девушке, сняла шляпу и положила рядом на стол. — Выбери сам что-нибудь на свой вкус, — она расслабленно махнула ладонью, стыдясь признаться, что и не видит отсюда дощечку с перечислением блюд, та висела далеко, и Агнесса не озаботилась этим заранее. — Платишь, конечно, ты.       Огата на это только снова хмыкнул.       Огата был ужасно голодным. Агнесса медленно хлебала жижу из бульона, ничего вкуснее она за последнюю пару недель не ела, но всё же теперь снова внимательно наблюдала за Огатой.       Ей вообще следовало быть внимательнее, болезнь непозволительно расслабила её.       Он не чавкал, не пытался торопливо проглотить куски мяса до того, как прожуёт. Если бы она его не знала, то не заметила бы разницы, даже если бы кто-то указал, а Агнесса видела, как дорываются до еды голодные. Огата просто ел быстрее обычного и молча. Не спешил, не давился, и, в целом, это можно было списать на солдатскую привычку не растягивать трапезу. Но на этот раз он даже рукава кителя не подвернул.       — Вы говорили о сладостях, — всё-таки заговорил Огата, когда доел свою порцию супа. И довольно улыбнулся, как сытый кот.       — Ты на меня разозлишься, если продолжу, — Агнесса ответила ему с набитым ртом, сжёвывая часть звуков.       Огата несколько секунд продолжал смотреть на неё с точно таким же выражением лица. Ссадина на правой стороне была почти не видна, можно списать на игру света в помещении, случайно стегнувшую по лицу ветку.       И ей совершенно внезапно подумалось, она благодарна Огате за то, что тот её никогда в таких ситуациях не разубеждает, не говорит лживые обычные фразы, мол, что вы, нет-нет, я ни за что не разозлюсь, не отреагирую резко. Может, он неспециально, конечно, но ей нравилось, что в таком обычном разговоре он прячется за имитацией нормальности.       Агнесса подумала ещё немного и перешла на русский:       — Я просто пробовала столько разных сладостей в разных странах. Например, пахлава. Так называется популярная сладость на Кавказе, я была там в юности, — Агнесса больше не водила по деревянным узорам стола, а смотрела на Огату прямо и открыто, — растёртые орехи, мёд, сахарный сироп. А во Франции пробовала эклеры, мой отец, когда ещё дела у нашей швейной мануфактуры шли неплохо, ездил туда по делам. И взял нас с братом. Представь воздушное заварное тесто, по форме напоминающее дирижабль, политый сверху взбитым сахарным сиропом.       — Вам нравятся дирижабли, — спокойно заметил он.       — Я боюсь высоты, — сквозь зубы выдавила Агнесса, разочарованная, что Огата не понял подтекста.       — Холод вам, — он сбился на середине предложения, — тоже не нравится. Так почему же моти?       У него всё такое же слегка отчуждённое лицо. Такое же холодное. Но больше не жёсткое и не жестокое, она не могла этого увидеть, как бы ни старалась.       — Да просто так, — Агнесса развела руками и расплылась в улыбке.       Огата ей в ответ не улыбнулся. Только пригладил волосы, прядь волос сразу же выпала из неё снова.       А потом пошарил в кармане штанов и вытащил складное зеркало с ухмылкой:       — Пользоваться умеете?       Её складное зеркало с уродливо выгравированным цветком.       Показывало оно изображение не лучше.       Следующие двадцать минут Агнесса пролежала лицом в стол. Ну, вернее, она пыталась, но не могла распластаться из-за бинтованной повязки вокруг рёбер, поэтому скорее скрючивалась над столом с пустой миской из-под супа и прятала лицо в свою фетровую шляпу.       Огата молча ел салат. Агнесса подглядывала, иногда отодвигая поля шляпы. Зеркало он у неё снова забрал, оказывается, с самого прилёта саранчи он носил его у себя, им удобно подавать световые сигналы — солнечных зайчиков, а она-то думала, что потеряла. На её заявление о том, что вообще-то это — кража, и она полноправная хозяйка зеркала, Огата его просто отобрал. Агнесса и не особо крепко держала, так как не ожидала такого нахальства.       — Не будете? У них больше не осталось. Если потом захотите — поздно будет.       Она снова полностью спрятала лицо в шляпу, но и по контексту было понятно, что он предлагал ей салат.       Агнесса знала, что ей будет сложно одновременно усиленно думать и при этом держать расстроенное лицо. И просто спрятала его. В месте, куда ударил рукоятью пистолета Тони Адзи, лопнувшая кожа срасталась, на самом деле, Агнесса могла сказать по своему опыту, что там останется или тонкая полоса, как от царапины или вмятины после долгого сна лицом на подушке, или не останется вообще ничего, Иенага за её лицо трясся чуть ли не больше, чем за своё.       Она специально устраивала трагедию на ровном месте.       — Забудьте. Главное, что вы выжили, — тон у Огаты был несколько жестковатый, таким расстроенных девушек не успокаивают. — Замуж, вроде, вы и так не собирались. Так какая разница теперь.       — Легко говорить, если у тебя нет уродливых шрамов на лице, — продолжила ныть Агнесса, пытаясь ещё больше скрючиться.       Компания из трёх отлынивающих работяг двинулась к выходу, переговариваясь, какая ужасная банальщина, о погоде. Приметы снова обещали бурю. Огата протянул что-то вроде неопределённого «ну-у» и замолчал.       — Баранки гну, — Агнесса слегка приподняла голову, выглядывая поверх шляпы, — я-то тебя резала и шила красивенько, аккуратненько.       — Вас уродует только это пальто, — бросил он будто бы между делом.       Рассчитался за еду. Надел рюкзак, повесил винтовку на плечо и встал у неё над душой, перекрывая солнечный свет.       — Огата, — тихо позвала его Агнесса сдавленным голосом, отложила шляпу и неловко оперлась обеими бессильными руками о стол, — слушай, тут это. Такое дело. Я разогнуться не могу. Больно опять.       Он молча наклонился, аккуратно взял одну её руку и перекинул себе через плечо, Агнесса сжала пальцы на его плаще, второй рукой пытаясь оттолкнуться от стола, хотя это и не помогало.       Огата поморщился. Огата поморщился и как будто фыркнул, рвано выпустил воздух сквозь зубы, щекотно дунув своим дыханием ей в ухо. А потом медленно выпрямился вместе с ней.       — Вам настолько нужно было зеркало и чайная церемония? — Огата говорил тихо и не в упрёк, скорее, это звучало как рассуждение вслух, хотя обычно так не делал.       И вместо того, чтобы просто вытянуть свободную руку за шляпой, он бы точно дотянулся, сделал несколько лишних движений. Развернулся, чтобы было ближе, наклонился, для этого ему пришлось убрать её руку с плеча и держать ладонью за предплечье. Огата нелепо натянул шляпу ей на макушку, не особо, конечно, заботясь, чтобы та аккуратно сидела.       Прежде чем он уберёт руку, Агнесса схватила его за манжету и тут же встала твёрдо на ноги, прекращая этот спектакль. Огата был в её представлении последним человеком, с которым такое могло бы сработать. Но, она была уверена, он так ошибся в последний раз, теперь будет дуть на воду, обжёгшись на молоке.       — Мне очень жаль, — она медленно смаковала слова, расплываясь в самодовольной ухмылке, — но ты попался.       Огата на это только прищурился и плотнее сомкнул челюсти до заметного переката жевательных мышц под бледной кожей.       Но он ей позволил.       Позволил держать его за руку, позволил почти интимно обеими руками закатать рукав кителя, а потом так же позволил, хоть и плотно смыкая челюсти, расстегнуть пуговицу на манжете белой рубашки. Первое подтверждение догадки она встретила ещё до пуговицы, рукав рубашки в мазках присохшей крови, невпопад окружающих запястье. Очевидно, кровь не чужая. Только если никто не надевал его рубашку.        А потом Агнесса аккуратно закатала и манжету рубашки, движение за движением, перебирая пальцами хлопковую ткань, пока не обнажила действительно изуродованное запястье. Под багровой коркой, неровной и плохо заживающей, — так выглядят следы от тугой веревки, которая перетёрла кожу в кровь — вздувалась гематома.       — Достаточно, — он убрал руку, грубыми движениями раскатывая рукав обратно.       Агнесса рефлекторно сделала полшага вбок и наклонилась, чтобы заглянуть ему в глаза. Но он перевёл взгляд куда-то ей за спину.       — Прошу прощения, господа, — девушка в кимоно, похожем на её юкату, и переднике, похожем на её хирургический костюм, что-то протягивала.       Не ей, Огате. И вид у неё был ужасно виноватый и смущённый. Она вряд ли что-то видела, Агнесса держала руку Огаты на уровне своей груди и перекрывала спиной весь обзор.       И чуть ли не заикающимся голосом, будто вот-вот расплачется, промямлила:       — Ваша сдача.