***
Сугимото ограничился простым «о, Огата», и это, к очередному удивлению Агнессы, был вообще единственный комментарий по поводу возвращения спустя четыре дня. Может, конечно, некоторые вроде господина Хиджикаты были достаточно хитры, чтобы никак не акцентировать на этом своё внимание, но в целом у неё сложилось впечатление, что всем просто всё равно. Огата договорился, чтобы ради него одного затопили сэнто на первом этаже, все посетители мылись ещё вчера. А пока растапливали котёл, он спокойно сидел рядом с ней за ширмой на импровизированной женской половине комнаты и ждал, пока она растолчёт в ступке для приправ лечебную траву, выскоблит в котелок и зальёт тёплой водой. Крышки не нашлось, поэтому она накинула сверху одну из своих чистых тряпиц. — Что это? — Огата сидел расслабленно на татами, как обычно, скрестив ноги перед собой. Он внимательно наблюдал за её действиями. Господин Хиджиката и Нагакура снова играли в го. — Аконит, — серьёзно ответила Агнесса, потом просунула деревянную ложку под ткань и размешала настойку в котелке. Пальто она отдала Сугимото, в рёкане её как-то не особо заботило, что из-под её косоворотки чётко видно рельеф бинтов. — Не много ли вы заготовили на меня одного? — он беззлобно щурился, и теперь Агнесса видела полопавшиеся капилляры в глазах, как при отсутствии сна. Он, видимо, наспех умылся и вымыл руки, но такие едва заметные детали спрятать было сложнее. — Для тебя ничего не жалко, — она ему улыбнулась самой своей ненатуральной улыбкой, — надеюсь, ты не держишь меня за дуру? А теперь иди и спроси у хозяев ещё какую-нибудь ненужную посудину, у меня тут не помещается. Она сделала движение ладонью, мол, кыш-кыш. И Огата ушёл. Огата вернулся с ещё одной деревянной миской, но явно более потрёпанной, и протянул ей. Огата был подозрительно сговорчивый и не острый на язык. Лучше бы он, конечно, отпирался, пытался её в чём-то уличить. Но в этот раз ей хватало информации и так. Шпионаж, стратегии и планы, высчитывание позиции противника, направление ветра, подсчёт оставшихся у Огаты патронов в винтовке — всему этому она научилась, но научилась вынужденно, причём на скорую руку, с теми, кто в этом варится уже много лет, ей удавалась тягаться лишь благодаря удаче. А вот кроме неё опытный врач был в команде у них всего один, и тот, наоборот, выражал в сторону Агнессы лишь благосклонность. Агнесса размолола траву и залила успевшей слегка остыть водой. Огата снова сел, скрестив ноги, а Агнесса скосила взгляд на него, пытаясь уловить тяжесть в движениях, но тот с совершенно равнодушным лицом двумя пальцами поддевал края тканевых мешочков и заглядывал внутрь. — А это? — Горицвет, — Агнессе достаточно было видеть красный крестик, вышитый — разумеется, не ею — на мешочке, — внутрь без показаний лучше не употреблять, иначе будут проблемы с сердцем, конечно, не такие фатальные, как при отравлении аконитом. Огата с таким же незаинтересованным видом положил на место. — Про аконит я, кстати, пошутила, — пока он не полез исследовать содержимое мешочков дальше, решила признаться Агнесса. — То, что я приготовила, называется спорыш, — она зачерпнула пиалой из котелка настой и плавным движением, будто бы случайно демонстрируя Огате, что тут нет фокуса, пиала действительно полная, медленно выпила всё до дна. И зачерпнула из котелка ещё раз. — Будешь пить перед каждым приёмом пищи, избавит тебя от язвы желудка. Огата приподнял вверх одну бровь, пиалу с настоем взял, но пить не спешил: — У меня нет язвы желудка. — Будет, — перешла на русский Агнесса, они говорили не очень громко, но если уж Огата не говорит даже ей, что случилось, то старикам и краем уха не стоит слышать хоть какую-то информацию, — ты долго не ел, могу предположить, что все четыре дня твоего отсутствия. Можешь быть сколь угодно выносливым и терпеливым, но у тебя обычный человеческий организм. Она устало выдохнула и заправила за ухо прядь волос, ту самую, которую Огате пришлось отрезать, она не заправлялась в хвостик. — Мы произошли от обезьян, которые едят несколько раз в день, а не змей, которые могут обожраться один раз в неделю и ползать довольными. Среда внутри желудка достаточно агрессивна, представь, желудочный сок растворяет мясо, хоть и пережёванное. Что будет с твоим желудком, если твоя культура питания станет похожа на змеиную? — Тогда вы начнёте учить меня жить, — Огата медленнее, чем обычно, зато удивительно чётко тоже ответил на её родном языке. И ухмыльнулся, демонстративно слегка покачивая пиалу, как если бы в ней был налит дорогой чай, и он хотел насладиться его ароматом и вкусом. — Твой желудок начнёт переваривать сам себя, грубо говоря, — ей пришлось самой ответить на свой вопрос. — А потом тебе будет не просто больно, — она некрасиво ткнула пальцем ему почти в грудь, болью Огату явно было не напугать, — желудок окажется неспособен переварить, а значит, усвоить полезные вещества из некоторых овощей, фруктов, цитрусов, ты не умрёшь, но расстройство пищеварения повлечёт за собой другие мелкие болезни, будешь есть одну кашку и иметь одышку, как у старика, — она для более сильной аргументации легонько потыкала ему прямо посередине груди, в деревянную пуговицу на плаще. — Какой же из тебя тогда выйдет командир? Ещё и зубы посыпятся, облысеешь, зрение сядет, превратишься во вроде бы расцвете лет в развалюху. — Вы всех боль’ных так уговариваете? — Огата явно веселился. — Нет, всех боль’ных, — она передразнила его слегка кривоватое произношение. И она об этом даже не жалела, — которые так много ерепенятся, скручивают и насильно вливают в горло лекарства. Огата на её пустую угрозу никак не отреагировал, конечно, они оба понимали, что скрутить она его уж точно никак не сможет, но даже обратить внимание не пытался, только слегка качнул головой с самым расслабленным видом и неторопливо сделал глоток из пиалы, слегка запрокидывая голову. Потом ещё один. Кадык ходил в такт глоткам вверх вниз, а из-под воротника-стойки на шее у него стало видно розоватую отметину, идущую полосой поперёк горла. Но получше рассмотреть не удавалось, к тому же, Огата допил довольно быстро. — Какие ещё будут указания, доктор Редигер-Крей’цер? — он снова перешёл на японский. У него чуть ли не жирными каллиграфическими мазками, из которых и состояло его лицо, читалось, мол, смотрите-ка, как я не сказал «Кейсериг». — Теперь нужно обработать этой же настойкой раны, чтобы там не развилась никакая зараза, — Агнесса вместо того, чтобы доставать бинты и чистые тряпки, начала складывать все вещи в сумку. Огата молча закатал сначала манжеты кителя, а затем и рубашки, открывая симметрично покалеченные верёвкой запястья. Агнесса посмотрела с самым своим равнодушным видом то на его руки, то на спокойное, снова чертовски спокойное лицо, возможно, ей было бы легче, если бы он хотя бы немного шипел от боли, причитал или вздыхал. Для всего четырёх дней настолько глубокие борозды на коже могли значить только то, что его не просто крепко связали, а за связанные верёвки тянули, причём с очень большой силой. Или тянул сам Огата. — А теперь ещё раз, — она специально не переходила на японский, — ты делаешь из меня дуру? Хорошо, — интонацией, которая даже без знания языка могла ясно дать понять, что ничего хорошего тут не было, — ты же, вроде, говорил, что проблем от меня больше, чем пользы. О, и ещё ты бы предпочёл доктором скорее Иенагу, чем меня. — Вы хотите оправданий, — без вопросительной интонацией только это и ответил ей Огата. На русском он звучал как будто более грубо, как если бы все твёрдые согласные внезапно обрели шершавость и углы, но всё ещё спокойно и уверенно, грубость была адресована не ей. — Да. Теперь твоя очередь уговаривать меня, чтобы я тебе помогла, — она задрала нос и скосила взгляд в сторону ширмы, лишь бы демонстративно на него не смотреть. — Давай, начинай. Можешь на любом языке. — Моя дорогая госпожа, простите бестолкового, — Огата решил смешать два языка сразу. И то, с какой ужасно наигранной интонацией он это делал, заставляло её то ли расхохотаться, то ли расплакаться — так плохо это было, звук скобления лезвия по стеклу и то приятнее. Но Агнесса всё равно помахала ладонью, мол, давай ещё. — Я очень сожалею, что посмел вас так оскорбить, не будете ли вы столь любезны, чтобы простить эту оплошность и оказать мне помощь в этот раз. Это было настолько ужасно, что аж действительно смешно, Агнесса попыталась приосаниться и прижала ладонь ко рту, так же намеренно плохо делая вид, что она кашляет, а не смеётся. — Не пристало челяди разговоры вести с барыней! — чересчур наигранно начала декларировать Агнесса и величественно простёрла раскрытую ладонь в его сторону: — Склони чело и бей поклоны, коли хочешь заслужить милость нашего благородия! Огата короткое мгновение смотрел на неё, будто бы даже удивлённо, возможно, он не понял, что она говорила. Но потом медленно прислонил к сердцу раскрытую ладонь — точь-в-точь пародируя её обычное движение — и действительно наклонил голову, глядя на неё исподлобья, пряди волос по обе стороны лица упали вниз. У Огаты был неприятно острый взгляд человека, который склоняет голову только тогда, когда хочет этого сам. Агнесса подумала. Подумала ещё маленько. А потом немного наклонилась — голова Огаты всё равно оказалась близко к её руке настолько, что ей даже не было больно наклоняться — и погладила его по волосам, зачёсывая от лба к затылку, и только там, где выбрито, расправляла пальцы. В голову пришла до дурацкого абсурдная мысль, что если она сейчас разлохматит против роста волос, то Огата её не укусит, конечно, но отреагирует резко негативно. Под коротко выбритыми волосами на затылке у него прощупывалась довольно крупная шишка, как если бы ударили чем-то тяжелым и твёрдым, явно не рукой, а, например, прикладом винтовки. — Тогда возьми этот котелок и мою сумку, — Агнесса не придумала шутки, поэтому заговорила своим обычным голосом, — и шагом марш мыться. Она убрала руку, чтобы застегнуть хлястик сумки, а Огата пару секунд ещё так и сидел. — Так точно, госпожа, — он то ли коротко ей кивнул, то ли поклонился. Танигаки, Кироранке и Ушияма, которые встретились им в коридоре, проводили их очень многозначительными взглядами. — Красивейшая? — Огата упражнялся в умении составлять превосходные формы слов, язык у него не совсем спотыкался, но чувствовалось отсутствие привычки. Агнесса довольно покивала. Ну, как упражнялся, она в шутку заставила его перечислять комплименты, а он внезапно согласился. — Умнейшая? Кироранке по-доброму посмеялся, а Танигаки что-то у него спросил, она не услышала, но предполагала, что перевод, только он тут ещё говорил на русском. — О, иди, я сейчас догоню, — внезапно вспомнила Агнесса, развернулась без резких движений и вернулась к ребятам. Возвращаться, впрочем, было недалеко, пять шагов, четко впечатанных сапогами в доски пола. Огата не пошёл вперёд, он остановился и наблюдал за ними, развернув только голову. Агнесса сложила руки перед собой в замок и начала в непривычно вежливой — во время болезни она позволяла себе, конечно же, говорить попроще — форме начала говорить. — Позвольте пригласить вас сегодня перед ужином, — и тут же сбилась, отвела взгляд, — эм, полагаю, называть это чайной церемонией будет с моей стороны слишком самонадеянно, я буду просто подавать чай и попытаюсь по просьбе господина Хиджикаты объяснить свои решения, принятые во время инцидента двухнедельной давности с Тони Андзи. Господину Хиджикате моя дерзкая выходка порядком доставила проблем. Чтобы впоследствии потом не возникало недопониманий или необходимости пересказывать эту историю, пожалуйста, прошу, приходите сегодня. Мне будет очень приятно, — выпалила Агнесса на одном дыхании, чуть ли не прижимая подбородок к ключицам, наклоняться ей всё ещё было больно. И всё это от и до было чистой правдой. Хиджиката действительно утром прозрачно намекнул ей, что неплохо было бы поговорить. Ушияма перебил собиравшегося что-то сказать Кироранке: — Конечно, мы же не можем отказать такой прекрасной леди, — он поправил лацканы пиджака с жутко довольным лицом. Кироранке, впрочем не обиделся, вряд ли он собирался ей отказать, только посмотрел ей за спину. Любой бы посмотрел, они крайне забавно выглядели с Огатой, тот был в полном обмундировании, хороший солдат всегда всё носит с собой, ещё и нёс её сумку на противоположном плече от винтовки, аккуратно держал котелок с настойкой на чуть вытянутой руке. И сверху на плечах зеленоватый плащ, из-за вытянутой под ним руки делающий его фигуру ещё шире визуально. Он больше не просто поворачивал голову в их сторону, а вполне себе увесистой молчаливой тенью стоял у неё за правым плечом. За спину ей посмотрел бы любой, Танигаки вот тоже посмотрел, но о Кироранке она знала небольшой секретик. Вернее, два. Тот несколько десятков лет назад убил императора. И тот явно был в сговоре с Огатой. Когда она очнулась, Огата спросил у неё на русском, хочет ли она солгать Хиджикате, в комнате не хватало только Танигаки и Инкармат. Кироранке был там. Совершенно не секрет, что он говорит по-русски. И Огата был уверен, что тот его не сдаст. — Благодарю, — Агнесса только бодро подбоченилась в рефлекторной попытке тоже стать массивнее и шире. Хотя бы на вид. Ушияма ей в ответ поклонился, ещё довольнее расплываясь в улыбочке. Во вменяемом состоянии тот её почти не пугал. Почти.***
Огата ходил туда-сюда по сенто с деревянной кадкой и носил сам себе воду. Старушечий голос откуда-то из глубин проходов для персонала страшно-страшно извинялся, скрипя на каждом слоге, как половицы в бане, она извинялась за то, что вчера уже все постояльцы рёкана искупались, вот она и отпустила двух девиц-банщиц и своего младшего сына, который обычно и носил воду для мужиков. Огата ей даже отвечал. Но его негромкий голос смывала журчащая вода и отбивали деревянные стенки перекрытий. Агнесса сидела рядом с лампой на деревянной потрёпанной временем лестнице, приставленной к мелкой деревянной ванне с высоченными бортами. Воды внутри не было, и сама лестница со вчерашнего банного дня уже высохла, поэтому свет керосиновой лампы бил Агнессе в глаза, а пространство внутри ванны с начавшими гнить стыками и растрескавшейся древесиной, казалось, вот-вот вытянется, станет глубже. Она вчера была тут на пару с Инкармат и Асирпой, если встать в полный рост, то воды будет в худшем случае по пояс. Не ей по пояс, конечно, со сломанными рёбрами ванну принимать противопоказано. Но даже низенькая Асирпа, которая ещё и плавать не умела, не жаловалась. В узком окне под потолком было видно тяжелое серое небо. Эта серость смешивались с темнотой комнаты, с гнилью щербатых досок и концентрировалась по правую сторону от неё — в провале пустой деревянной ванной. Французский груз. Французская делегация, представляющая объединение легкопромышленников, объявила награду за информацию о ней. Отец, готовый заложить имение, но не ткацкую мануфактуру. Брат, который унаследовал эту мануфактуру, все семейные дела. И связи во Франции, ведь не зря отец ездил туда довольно часто. Агнесса поджала бледные босые ноги ближе к кругу оранжевого света керосиновой лампы. Её догадка была похожа на страшный сон. Не один из тех, где она видит смешанные в кучу, пережёванные и выблеванные нелицеприятным вязким тревожным комком воспоминания. А один из юношеских, где всё фантасмагорически сплетается, что на утро даже если и захочется кому-то рассказать эту несуразицу, то, когда смочит горло водой, при всём желании выразить ничего в более или менее понятной формулировке не получится. Когда она уезжала, дела мануфактуры и поместья находились в упадке. Они делили с братом одно чрево, а затем одну жгучую упёртость, одну юношескую спесивость. И амбиции, во имя которых они оба считают правильным предать всё и всех адскому пламени. Если уж она умудрилась выжить на войне, то брат, хоть Агнесса и считала его глупее, но совсем идиотом тот не был, без труда бы смог не только привести дела в порядок, но и выбиться в люди настолько, чтобы его пригласили в какое-нибудь важное объединение. Настолько важное, что правительство Японии хочет пустить тому пыль в глаза охраной, состоящей из пятого дивизиона. У Огаты не имелось никаких повреждений на видимых частях тела, как бы Агнессе ни было неприятно это признавать, но брат — тот, кому повезло с ресурсами, и он, опять же, не идиот, умеет ими распоряжаться, при неудачном для Огаты стечении обстоятельств. Это были явно не люди старшего лейтенанта. Люди старшего лейтенанта по его приказу выковыряли бы Огате глаза ржавым ножом — он столько их товарищей положил, — а потом залили бы в пустые глазницы расплавленный воск и оставили так, в назидание другим: вот что делают с предателями. С фантазией у старшего лейтенанта проблем не было. А это был человек, который не так хорошо знает, как сделать Огате побольнее. К тому же он не оставил ни единого видимого следа, кроме ссадины на правой части лица, портя идеальную картину. Ссадина на правой стороне лица, как если бы бил левша. Левша, у которого что-то глубоко личное, настолько, что он готов поступиться собственной удавшейся работой или планом. В паре у близнецов обязательно один левша, а другой правша. Агнесса была правшой. Она наклонила голову, как можно сильнее впиваясь пальцами в щербатую прогнившую лестницу, чтобы не упасть, и тихонько рассмеялась себе под нос. — Агнесса Павловна, — осторожно позвал её Огата. Он вылил последнюю воду в бадью, закрыл проход, предназначенный для работников, и теперь остановился в нескольких шагах от Агнессы, но свет от керосиновой лампы едва-едва его задевал. — Итак. За сколько? — Агнессу распирало от мрачного веселья. Она непринуждённо наклонила голову в бок и поболтала ступнями в воздухе, шаркая пятками по нижней ступеньке. Огата на неё просто смотрел. Он снял гетры и обувь, закатал штаны, но во всём остальном был одет как обычно — раздражающе сильно сливался в своей тёмно-синей форме с темнотой комнаты, — даже патронташ со штыком при нём, а недалеко от бадьи стояла винтовка, прислонённая к стене. У неё не было даже ножа. Он бы и не помог. — Очень надеюсь, что ты не продешевил, а то мне будет обидно, — Агнесса медленно всплеснула руками. — Он до сих пор хромает? Сделай даме приятно — скажи, что хромает. — Вы о чём? — ровным голосом всё-таки спросил он. Агнесса опустила руку на ручку керосиновой лампы, там полно горючего, если повезёт — и в Огату она попадёт, то сухая одежда на нём мигом вспыхнет. Но тот сделал шаг, ещё один. А потом ещё. По мере приближения оранжевый свет всё ярче заползал ему на лицо. И оптимальное расстояние, на котором бы и она попала, и огонь её не задел, неумолимо сходило на нет, пока Огата не подошёл в плотную и не накрыл её ладонь на ручке лампы. — Я специально раздробила кочергой ему голеностоп, перечеркнув всю военную карьеру, о которой он так мечтал, — Агнесса говорила это Огате в открытое лицо, хоть и оказалась теперь сильно ниже, в глазах у него отражалась лампа жёлто-рыжей точкой, неестественно разрезая тёмную серость, — мой брат, насколько его знаю, из чистого принципа переломает мне пальцы. И готов наверняка заплатить целое состояние человеку, который не просто владеет какой-то информацией, а точно знает, где я. И сможет меня привести. Она щурилась, агрессивно сцеживая каждое слово: — Итак, сколько йен? Или, может, рублей? — Ноль йен. Ноль рублей. Огата уронил это как-то буднично и пригладил свободной рукой волосы, из-за этого Агнесса переваривала сказанное несколько секунд, но даже когда переварила, осталось больше вопросов: они договорились не на деньги, конечно, у члена гильдии можно было попросить что-то более узконаправленное, что нельзя было бы купить даже за большие деньги, или Огата сейчас начнёт уверять её, что она навыдумывала себе всякого, что у неё паранойя? Последнее было очень даже вероятно. Она сама себя с каждым днём подозревала в паранойе всё сильнее. — Мы с ним не смогли договориться. И отпустите уже лампу.