Святоша

      — Ты сейчас просто поддакиваешь моим догадкам, пользуясь тем, что я уже убедила саму себя. Почему я должна тебе верить?       Агнесса подозрительно прищурилась.       Как бы хотела, чтобы он сказал что-нибудь убедительное. Сказал хоть что-то. Только не оставлял в её голове эту мысль.       — Мы же договорились, что вы не будете задавать вопросов, — он продолжал смотреть ей в глаза.       — При условии, что ты дашь мне обработать все, — она сделала акцент на этом слове, — твои раны. Давай, раздевайся. Для начала докажи мне, что не наврал хотя бы в этом, — каждое слово у неё выходило ядовитее предыдущего.       Огата не попытался обрубить своим ледяным тоном, как он умеет, чтоб она ещё кучу раз подумала в ближайшие пару дней, когда ей захочется вообще с ним заговорить, а уж тем более вываливать на него концентрированную злость. Огата просто забрал масляную лампу и начал быстро уходить, пока вода совсем не остыла. Поэтому Агнессе пришлось встать и последовать за удаляющимся кругом света, тот перетекал всё быстрее и быстрее по рассохшимся доскам, пока не завалился в низкий дверной проём, ведущий в раздевалку. К счастью Агнессы, наклоняться ей нужно было не сильно, а в рёбрах только стояло противное закостенелое чувство — ни вздохнуть полной грудью, ни видать прежней грации, но боли больше не было.       Лампа у них была одна, поэтому она вынуждена была следовать за Огатой, как следовала всегда и до этого: из-за чужих враждебно настроенных людей, чувства голода, любопытства, — так и сейчас шла из-за страха темноты. Он ни разу не говорил ей прямо, мол, не пойдёте — убью. Самое страшное — грозился рассказать всем о том, что она работала на Цуруми, но и там бы у неё, может, и получилось выкрутиться.       Но идти за ним всё равно была вынуждена.       И совершенно некстати — Агнесса всегда терпеть не могла сослагательного наклонения — ей пришла предательски малодушная мысль: что если бы нужды в Огате у неё не было, а у него — в ней? Ни необходимости для выживания, ни самого этого проклятого золота?       Агнесса разглядывала собственную неподвижную тень на деревянной стене раздевалки, Огата поставил лампу на пол прямо между ними, поэтому его тень должна была оставаться на противоположной стене. Агнесса её не видела. Агнесса стояла и смотрела в стену, пока Огата раздевался, просто потому, что, ну что, право, она там не видела — и за годы медицинской практики, человек как человек, и за тот конкретный случай пожара в лесу?       Огата звякнул бляшкой ремня, послышался глухой тихий стук, вроде бы тяжёлого патронташа с патронами, а следом, отставая на долю секунды, ножен штыка. Он складывал их аккуратно.       — Надеюсь, ты не убил его? — у Агнессы пересохло в горле, оттого начало фразы просело.       — Вас бы это сильно расстроило? — Огата говорил об убийстве, конечно же, обыденно.       А потом он щёлкнул застёжками рюкзака, переложил какие-то вещи и с нарочито громким топотом босых пяток по деревянному полу подошёл к ней, Агнесса видела, как его тень выросла на этой же стене, но не повернулась.       — Конечно, как бы я тогда смогла доказать, что я лучше него? — Агнесса слегка качнула головой.       Собственная замершая тень ей нравилась всё меньше и меньше, а движение будто бы подтверждало, что она ещё жива. Что она здесь. Огата стоял относительно лампы как-то так, что обе тени были вровень, он не выше.       — О мертвецах со скорбным придыханием говорят, мол, ах, сколько бы великого и замечательного он мог бы ещё сделать, если бы трагическая случайность или вражеская пуля не оборвала его жизнь! — она всплеснула руками, всё ещё глядя в стену, но не на Огату.       Он вложил в будто бы специально для него подставленную руку — Агнесса на мгновение понадеялась, что ей показалось, лучше бы ей показалось! — кобуру с револьвером, она рефлекторно повернулась и накрыла его руку своей, чтобы не уронить.       — Смит-Вессон русской модели, — до ужаса довольный Огата перевёл тему, явно не заинтересованный в таких гипотетических задачках на нахождение своего места в жизни, и Агнесса всё-таки повернула в его сторону своё кислое лицо. А тот улыбался.       — Заряженный, но с одной пустой каморой. Будьте осторожнее, — с неприятной липкой вежливостью продолжил он, повторяя всё, что говорил по поводу револьвера раньше, — барабан ходит из стороны в сторону. Один наш общий слепой знакомый был очень любезен, поэтому передал мне его, для него эта модель оказалось несколько необычна и непривычна. Где бы он только мог её взять.       — Это не моё, — Агнесса прикинулась совершенно законченной дурой, чтоб ему показалось глупостью даже пытаться её отчитать, мол, почему вы так легко расстаётесь с оружием, не успев сделать ни единого выстрела.       Она была уверена, что если вытащит револьвер из кобуры, то на дуле обнаружит длинную выбоину. Тони Андзи забрал револьвер у неё на горячих источниках.       А Огата потом забрал у него.       — Теперь ваше, — Огата расслабил ладонь и, как бы крепко она ни держала, ловко выскользнул, снова уходя ей за спину.       Агнесса развернулась за ним по привычке.       Она с ним так много делала по привычке: ходила следом, больше не вымеряя, идёт ли покорным ягнёнком на жертвенный алтарь его амбиций, держала то, что он молча давал ей в руки.       Однажды это ей аукнется.       А пока что Огата только расстёгивал пуговицы на кителе. Быстро, по-армейски и едва уловимо замедлился, когда, видимо, понял, что отворачиваться она не собирается, а потом со своим обычным безучастным лицом, будто бы его это и вовсе не волнует, снял китель, аккуратно сложил в два движения и оставил на скамейке.       В рубашке он выглядел непривычно. Весь Огата выделялся. Сам по себе бледный, в белой рубашке он смотрелся слишком ярким пятном, высвечиваемый ещё и лампой.       — Давай поменяемся, — это именно то, что хотела сказать Агнесса, но звук собственного голоса, уходящий в темноту, казался слишком громким для такого тесного помещения.       А потом быстро бросила кобуру в сумку и расслабленно подбоченилась, чтобы он не заметил, что она пытается убрать револьвер с глаз долой, как воспоминание о своём провале.       — Мне ваша рубаха будет мала, — он расстегнул пуговицы на рубашке. Одну за другой.       На плече у него в складках ткани залегла неестественная тень.       — Информацией поменяемся, я тебе… — уточнила она, а потом замолкла на полуслове.       Огата, наверное, так пошутил. У него на лице, как обычно, был размазан оттенок ухмылки, сложно было разобрать — издевается над ней или шутит для неё. И с выражением лица неумолимо резко контрастировала бордовая борозда на шее, а через расстёгнутую горловину на груди кожа расцветала фиолетовым с синевой.       — Ну-ка, бодрее давай снимай рубашку, — она спешно сделала два несчастных шага, разделявших их всё это время, перешагнула через лампу, голую голень едва ощутимо обдало теплом.       — Не командуйте, — Огата её осадил.       Он не повысил голос, не звучал жёстче. Ему это было не нужно.       Огате достаточно одной короткой, но увесистой фразы и долгого-долгого взгляда сверху вниз, чтобы дать понять, где проходит даже не черта дозволенного, а чёртова линия фронта. И лучше бы каждому оставаться по свою сторону баррикад.       — А то что, мистер личное пространство? — беззлобно усмехнулась Агнесса, поднимая руки вверх, будто сдаётся.              И широко развела, насколько, конечно, смогла, рёбра заныли от попытки вытянуть руки.       Её дело всей жизни — исследовать, собирать информацию. И обычное врачебное выяснение, что «тут болит» — «а вот тут нет» требует от неё шаг за шагом в буквальном смысле прийти к «здесь неприятно тянет, но терпимо», дифференцировать по характеру и происхождению воспалительные процессы в том, что заставляло Огату так чётко очерчивать перед собой эту границу.       — Убьёшь меня? Бессмысленно, зачем тогда спасал, ты же знал, что я нахалка и грубиянка, — расслабленно наглела она. — Расскажешь всем, что я работала на Цуруми? Так к тебе тогда тоже уйма вопросов возникнет. Выставишь за дверь? Снова тебе же хуже, останешься без медицинской помощи.       Огата, по всей видимости, и не собирался отвечать на её вопросы, взял её за плечи и медленно развернул, Агнесса неловко перевалилась с ноги на ногу, наверное, она могла бы убрать его руки, Огата держал некрепко, скорее задавал направление, но ей было просто интересно, что он делает.       А он обвёл её вокруг лампы, стоящей на полу, и остановил у её прежнего места.       — Две минуты вы стоите вот так, — с такой же утвердительной интонацией, только чуть тише, выдохнул он ей в затылок. — Не дёргаетесь.       — Извини меня, конечно, — Агнесса продолжала говорить нарочито нахально, — но что я там не видела.       — Две минуты, — всё так же ровно повторил Огата.       И чуть сильнее надавил на плечи, вернее, большими пальцами на верхнюю трапециевидную мышцу — верх плеча, там, где никаких сломанных рёбер быть не может.       — «Огата две минуты», так и скажу всем потом, — ужасно серьёзно ответила на это Агнесса.       Спрашивать во второй раз «а то что?» ей как-то расхотелось, но и явно сдаваться не собиралась.       Огата сделал непонятное движение — приподнял и опустил ладони два раза, а потом отошёл куда-то дальше за спину и уже своим обычным якобы весёлым голосом продолжил:       — Качество ваших острот сильно падает каждый раз, когда вы нервничаете или беспокоитесь о чём-то. Вы боитесь своего брата?       Агнесса повела плечами, разминая, насколько ей позволяла повязка, всё это время они были напряжены, Огата похлопал, конечно, несильно, но это было похоже на то, как он делал, когда учил её стрелять из винтовки. Разумеется он это делал не для того, чтобы она почувствовала себя лучше, а чтобы сама поняла, что жутко напрягается. И он это заметил. И он теперь ещё больше уверен, вся её смелость — фальшивая, а наглость — показушная.       — Не беспокойся, самый пугающий человек на данный момент в моей жизни — это всё ещё ты. Бесспорный номер один, — совершенно искренне и от этого как-то снова излишне звонко выдала она, улыбаясь своей тени. — И не надо тут мне пытаться что-то вынюхать своими вопросами типа между делом, если хочешь знать о чём-то больше — ты знаешь правила.       Огата то шуршал тканью, то, судя по тишине, складывал вещи на скамейку.       — Вы действительно из династии торговцев. Хорошо, — судя по голосу, он улыбался. — Помните «карпов», которых мы встретили в Куширо? Они прикуривали от одной спички, значит, не только выглядели, но и являлись идиотами, из этого можно сделать вывод: правительство выделило их, чтобы бросить пыль в глаза тем, кого они сопровождают. «Карпы» тут не из-за золота. И не для того, чтобы противостоять седьмому дивизиону.       — Прикуривали от одной спички, — задумчиво протянула Агнесса, очевидно, Огата пытался сумничать, поэтому не объяснил, — спичка-спичка.       Её тень довольно чётким пятном вклинивалась в размазанный оранжевый свет и расползалась по стене напротив, нелепо вытягивалась и увеличивалась ближе к голове.       На деле оказалось ужасно просто. Артиллерия била, корректируя огонь по крупным световым сигналам, пехоте — и снайперу — было достаточно пламени спички.       — Огонь в темноте хорошо заметен, по нему противник будет корректировать выстрелы, — чётко, как на экзамене, отчиталась о сделанном выводе она.       Огата, кажется, одобрительно хмыкнул. У Огаты, кажется, что-нибудь ужасно важное из органов отсохнет и отвалится, если он похвалит её.       — Кстати, когда закончатся две минуты, ты засекал?       — Уже закончились.              Агнесса развернулась на пятках, пытаясь придумать качественную остроту, но получилось промямлить только:       — Вот же хрень.       Огата вопросительно приподнял бровь:       — Чему вы так удивляетесь. Вы же угадали.       У него вся поверхность туловища — сплошная гематома. Насыщенно фиолетовая, в одних местах отцветающая в уродливый желтушный цвет неровными разводами, в других переходящая в такой чёрный, что она подозревала у него перелом костей под такого цвета кожей. И только в самом низу живота проступала чаще и чаще нормальная кожа, пока и вовсе не пряталась со внезапной стыдливостью под полотенцем на бёдрах.       Со стороны брата к Огате — она действительно с каждой секундой всё больше и больше уверялась, что это он, только ему в голову придёт такое — имитируемое благородство, с детства вбитое в голову. Перед чужаками следовало показывать его ещё более усердно. Какая милая мужская солидарность.       А теперь со стороны Огаты к ней — точно такая же имитация благородства, но переведённая через копирку с и без того плохого исходного примера, она выглядела нелепо, как если бы тот своей имитацией старался превзойти чужую настолько, чтобы стать лучше оригинала, как говорил фальшивомонетчик, но у самого Огаты из средств только копирка и умение механически повторять точь-в-точь.       А если бы немного подумал, то понял, что ей совершенно точно всё равно. Пациенты имеют пол, возраст и национальность только для того, чтобы записать это в медицинской карте.       И её тревожило произошедшее сугубо с профессиональной точки зрения.       В представлении Агнессы Огата всегда был ко всему готов, вражеские пули просто не попадали на том расстоянии, на котором он сидел в засаде, он уходил от любой опасности ещё до того, как станет поздно.       Ловкий. Умный.       До жути хитрющий Огата вечно выглядел так, будто с ним ничего не случилось за всю жизнь, кроме столкновения с Сугимото. Ей всегда казалось это смесью из профессионализма и ужасного везения.       Это было поводом для зависти. Поводом для ненависти.       Кому-то всё даётся легче. Огата, её брат. Вот кто не имеет птичьих костей и хрупкого разума.       И ещё не рождён вторым сортом.       Но Огата — какая совершенно внезапная неожиданность! — оказался обычным человеком. У Агнессы от этой мысли неприятно скрутило живот.       Ей не было его жалко, жалеть пациентов она разучилась давно, всех не пережалеешь, а она у себя одна. И сердце у неё одно. Сляжет ещё с инфарктом от такого количества переживаний или потеряет сон.       — Кровянистые выделения при мочеиспускании? — спокойно начала она, снова перешагнула через лампу и приложила ладонь к его лбу.       — Нет.       У Огаты — ну естественно! — и голос, и лицо, будто ничего не произошло. И не происходит. Он поднял взгляд от неё куда-то просто перед собой, но не стыдливо, не смущённо, а будто скучающе. В ожидании, когда она отстанет.       — Потливости вроде нет, — она убрала ладонь не сразу, прижала ещё к щеке, а потом в задумчивости пригладила свою остриженную прядь назад этой же рукой.       Потрогала правой рукой проплешины нормально бледной кожи в правом подреберье, второй придерживая его за локоть, на плече у него даже в тени были видны ещё гематомы. Не такие обширные, конечно, но только если сравнивать.       — Головокружение? Слабость? — она говорила ему куда-то на уровне ключиц, внутрь которых западала тень. Лампа на полу высвечивала больше бледные ноги, тоже в ссадинах, и накрахмаленное полотенце на бёдрах.       Огата в ответ отрицательно хмыкнул ей в макушку. У него на ощупь совершенно обычная кожа — не мягче и не теплее, чем у сотни других пациентов.       — Не напрягайся, лучше скажи словами, если больно, я не буду сильно давить, так как есть вероятность ушиба органов.       — Я не напрягаюсь, — он спокойно оповестил её об этом, как о чём-то очевидном. С лёгким оттенком, мол, ей ли об этом не знать.       Насекомоядные птицы низко летают, пытаясь поймать мошку, которая водится низко из-за низкого атмосферного давления перед ливнем. На место поверхностного пореза кожи нужно накладывать давящую повязку. Огата умеет контролировать движение своих мышц, ритм сердца и частоту дыхания.       Агнесса надавила посильнее, чтобы прощупать пальцами печень. Плотно прижала палец левой руки к его животу и постучала по своему пальцу кончиками указательного и среднего пальца правой, потом переместила руку, всё так же постукивая.       — У мужчин, как правило, преобладает дыхание через живот, — она нашла, на чём его подловить. — А ты дышишь сейчас грудью.       — Насколько мне известно, все люди дышат лёгкими.       Агнесса подняла голову и посмотрела на него с прищуром, нашёлся тут самый умный. Он всё ещё смотрел на стену.       — В лёгких нет мышц, поэтому они расширяются благодаря участию нижних рёбер, к которым, собственно, крепятся мышцы. И диафрагмы, — произнесла она голосом заботливой старшей сестры, которая объясняет неразумному дитя, что «часы ходят» не в буквальном смысле. Конечно, на деле они стоят на полу.       И ребром ладони едва уловимо прислонилась к месту как раз таки диафрагмы.       — Что же, печень в размерах не увеличена, плотность вроде нормальная, есть уплотнения поверхностные, но это только из-за лопнувших сосудов. До свадьбы заживёт.              Она говорила выводы вслух по привычке, как если бы за ней в медицинскую карту записывала медсестра, Огата у неё ничего об этом не спрашивал, не интересовался, может, у него разрыв селезёнки, дотерпится до того, что через какое-то время действительно умрёт. Она прощупала и левый бок. На всякий случай. При разрыве селезёнки он бы просто столько не прожил, а нормально смог передвигаться только под морфием.       — Чувствуешь тошноту, подступающую к горлу, когда я вот так давлю? — она надавила основанием ладони над селезёнкой, Огата снова отрицательно хмыкнул. — А вот так сильно больно?       — Терпимо.       — А если я тебе голову откручу, а вместо нее кочерыжку капустную вставлю? — точно таким же тоном обычного врачебного вопроса продолжила она, не отвлекаясь от обследования. — И глазёнки-смородинки такие же чернявые присобачу, чтоб было чем смотреть в прицел винтовки.       Если бы ей хотелось пожалеть кого-то из пациентов, то это был явно не Огата.       Беременным, у которых началась преждевременная отслойка нормально расположенной плаценты. Людям, пострадавшим от несчастного случая. Кому угодно, но не ему.       — Только если это до свадьбы заживёт, — на русском Огата говорил медленнее и чётче, оттого звучал более весомо и значимо. — Или как вы там обычно говорите, когда наносите мне травмы, — он вообще, кажется, пострадавшим себя не чувствовал.       И это была не бравада из желания показаться сильнее, лучше, тем самым каменным или литым железным монолитом, а не человеком, каким неумышленно казался ей всё время. Агнесса разбиралась в таких хорохорящихся лучше, чем в оружии и стратегиях. До преодоления определённого болевого порога большинство солдат храбрятся и выпячивают грудь, когда видят, что доктор у них — молодая красавица. И сразу отнекиваются, мол, это царапина, это не больно, боясь показаться неженкой.       Огата такими понятиями вообще не руководствовался. Он просто будто был безучастным. К себе, к своим травмам.       — Ну, ты и балда, конечно, — подбоченилась Агнесса, ругаться с ним настроения не было никакого. — Поворачивайся.       На спине у него, помимо таких же сильных гематом, были в кровь рассечены плечи. И как раз в месте, где ей показалось, что на рубашке была неестественная тень, рана вновь открылась. В том же месте, на которое она оперлась в закусочной.       — Вы насмотрелись? Там вода остывает.       — Холодной помоешься, — вяло огрызнулась она, чтобы он ни в коем случае не подумал, что ей было его жаль.       Потому что это не так. И это не та ложь, которую она бы хотела ему преподнести.              Они вернулись в банное отделение, Агнесса хотела прокомментировать, что со стороны Огата выглядел, конечно, довольно комично — в одном полотенце и с винтовкой, которую он, правда, за собой таскал везде, а потом оставил прислонённой к деревянному наружному борту ванной в нескольких шагах от них, чтобы не попала вода. Но не стала.       Молчание висело неприятное, как темнота в начинающих гнить углах, та была вынуждена отступить от круга оранжевого света. Но все прекрасно понимали, что она там, что топливо в лампе когда-нибудь закончится.       Если бы у него были сломаны рёбра или ключицы, то так закидывать винтовку на плечо он бы не смог, поэтому вопросов больше как-то не находилось. Агнесса молча постояла и попялилась в очередную стену с собственной тенью, пока Огата мылся. Он её не просил, она сама просто решила сделать вид, что нормальная.       А теперь зачёрпывала поварёшкой из котелка, в котором настаивался отвар, и поливала кусок чистой ткани.       Много чести для Огаты — чтобы она на него бинты тратила, от такой настойки с мелкими кусками листьев, присыхающих к ним, их потом сложнее отстирывать, чем просто ткань. Она аккуратно промакивала ему спину, обходя края рассечённой кожи самым уголком. Он сидел на табуретке к ней спиной. И, в отличие от самой Агнессы, когда она снимала айнский халат и визуально становилась гораздо меньше привычного, Огата без плаща и военной формы выглядел крупнее. Она смотрела ему то в затылок, то на спину, то на плечи.       Это был первый раз, когда было и время, и место, чтобы поразглядывать его. И становилось совершенно неудивительно, что он спокойно сел к ней спиной: оружия при ней не было, класть просто некуда, а при попытке свернуть шею, ей её собственную вот тут бы прям и переломал, даже если бы она была здорова и полна сил.       Агнесса сидела сзади на такой же табуретке, выжимала тряпку прямо на пол и поливала её снова.       — Вы же слышали о англо-бурской войне, — Огата не спрашивал, Огата утверждал, будто само собой, что Агнесса разбирается в этом, — коренное население, приехавшие колонисты, которые жили там сотню лет, и колонисты, которые приехали только что. Остро встал этнический вопрос, а потом обнаружили алмазные рудники и золотоносные шахты, — на последнем он сделал больший акцент и усмехнулся.        — И опять золото, — Агнесса устало выдохнула. — А ты откуда всё это знаешь?       — Тренировал письменное восприятие русского языка, читая колонки о военных конфликтах в газете, — он повернул к ней голову и наблюдал краем глаза, — старший лейтенант Цуруми выписывал их из Владивостока официальным заказом через командование. В англо-бурской войне впервые широко использовались винтовки Маузера и применялся бездымный порох — это смогло кардинально изменить тактику стрелкового боя, стало возможным делать ставку не только на плотный огонь с близких дистанций, но и на избирательную стрельбу по цели с большой дистанции. Дальность и точность оружия повышается с каждым годом, — Огата, как обычно, говорил много и охотно с ней об оружии и военной стратегии. — Думаю, в следующей крупной войне будут брать не количеством штыков, а умением занимать более выгодные позиции.       Огата качнул головой, влажные пряди волос рассыпались, обрамляя лицо, на секунду делая мягче, но он тут же их убрал, ещё сильнее повернул к ней голову. В чёткий профиль можно было разглядеть, как у него от воды слиплись длинные чёрные ресницы, в анфас из-за разреза глаз этого обычно как-то заметно не было.       — И охота тебе во всё это втягиваться, — теперь уже она отвела взгляд, задумчиво размешивая поварёшкой лечебный отвар.       Ничего разглядывать ей не хотелось. У монголоида эпикантус. Вот это новость.       — Вы, как и сержант Цукишима, считаете, что я хочу на самом деле выслужиться перед центральным командованием? — фальшиво, будто бы равнодушно, на пробу забросил удочку Огата.       — Я не считаю, как сержант Цукишима. Я считаю, как Агнесса Павловна, — она спокойно посмотрела ему в глаза.       Раз уж разговор зашёл об этом, то посчитала нужным перехватить инициативу, а не увиливать. Сейчас было самое подходящее время.       — И я своими глазами прекрасно вижу, что ты не ведёшь себя так, будто рассматриваешь золото или деньги, как ресурс, который способен восполнить бедность в юношеские годы или в целом заглушить всю память о пережитых несчастьях, — Агнесса упивалась своей внимательностью и чуть вздёрнула вверх голову, чтобы хоть как-то смотреть на него сверху вниз. — Сугимото с очевидным удовольствием отъедается и слушает истории Асирпы, Шираиши покупает женщин, выпивку и делает ставки в азартных играх.       Огата криво улыбнулся, мол, давай-давай, расскажи побольше. Вокруг шеи у него действительно тоже был след от верёвки — сдавленная и перетёртая кожа, но не странгуляционной бороздой, наоборот, кровоподтёки были более выраженными сзади.       Так не душат и не вешают.       Так держат голову, чтобы человек её не поднимал и не дёргался. Как телка́ на привязи.       — Тебя ничего не радует, не приносит удовольствия, — она хищно прищурилась. — Ни низкие пороки и потакание плоти, ни возможность закрыть физические потребности. Хотел бы денег — плевать бы тебе было на то, что мой брат, конечно же, сначала приказал тебя избить, а потом уже разговаривал и делал предложения.       Ей-то уж точно отлично было известно, что брат определил бы Огату к тому типу людей, которым сначала следует указать на их место, чтоб были сговорчивее. Ну, или хотя бы для того, чтобы сбить бесящую ухмылку самодовольного умника.       Потому, что она сама так делала в начале их знакомства.       — Думаю, тут не нужно заканчивать медицинский университет, чтобы понимать — у тебя не отбиты ни почки, ни печень, нет переломов, на коже следы не от кнута, это нагайка или что-то ей родственное, кнутом можно неосторожно убить, перебив хребет, размолоть кожу в фарш, а тебя не пытались даже покалечить. И ты это понимаешь. Если бы ты хотел денег — я бы сейчас тут не сидела.       Агнесса развела руками, насколько могла себе это позволить, с таким чувством, будто закончила сольный номер на сцене Большого театра. Сольный номер, который она тщательнейшим образом репетировала.       — Советую придумать ложь получше. Не для меня, хотя бы для других. Никто, имеющий больше одной извилины в голове, ни за что не поверит, что такой хитровыебанный чёрт, — она сказала это даже ласково, не как оскорбление. Комплимент, — хочет чего-то настолько простого.       Огата вообще развернулся боком, упираясь рукой в скамейку, будто этим показывая ей, что её слова не имеют смысла, он не замер и не игнорировал, как когда она действительно била в цель. Но лицо у него было слишком уж натянуто-весёлое.       — Тогда почему вы со мной сотрудничаете? — и ехидство точно такое же. Натянутое.       Агнессе в очередной раз пригодился её музыкальный слух: четверть тона от его обычного отстранённого ехидства. Огата так старался быть непринуждённым, что начал едва заметно фальшивить.       Она щедро вымочила вторую тряпочку в отваре, неспеша сложила и шлёпнула поверх открывшейся раны.       — Придвинься ко мне так же боком, но ближе, — Агнесса поманила ладонью, на что Огата перенёс вес на стопы, двинул табурет с неприятным скрипом и опустился назад.       И ещё чуть-чуть наклонился ближе к ней, Агнесса поманила ладонью снова, мол, ещё ближе. И Огата наклонился, почти опираясь о её макушку подбородком. Она начала приматывать тряпку, смоченную в отваре, бинтами к туловищу.       — Если я работаю на центральное командование, то золото не должно достаться никому, кроме меня. И это может быть даже не само золото, от которого можно прихватить себе немного до того, как я бы отчитался о количестве, а просто информация о координатах. Вам не достанется ничего, — он произнёс последнее слово не особо громче, но острее, чтобы неудобность вопроса упёрлась ей под рёбра остриём штыка.       Огата наклонил голову на бок, отчего прядь волос снова выпала. Агнесса сделала виток через туловище, ещё один. Потом через плечо. Со сломанными рёбрами ей не хватало подвижности рук и возможности нормально наклониться.       Тяжёлая крупная капля с его пряди волос упала Агнессе на плечо, пропитала рубашку. Они оба сидели, но Огата снова смотрел на неё сверху вниз. И при таком положении головы у него оставалась трогательно открытой шея в том самом месте, где под следом от верёвки пульсировала сонная артерия. Она сильнее согнула ногу и уткнулась коленом в его бедро, отчего ткань штанов тоже чувствовалась в том месте влажной.              — Знаешь, что было последствиями Ихэтуа́ньского Восстания? — Агнесса сглотнула. Конечно же, этот умник знал. — Вся Цинская империя оказались в худшем положении, чем до этого, правительства наших стран и остальные из коалиции навязали Китаю очередной неравноправный договор. Китай был обязан соблюсти конвенцию девяносто восьмого года, поэтому Россия получила в аренду Ляодунский полуостров и Порт-Артур на следующие двадцать пять лет и ещё право пользования Китайско-Восточной железной дорогой в Маньчжурии.       Она сглотнула ещё раз и слегка просипела, как если бы горло пытались передавить ей, хотя оно пересохло у неё просто от того, как быстро она тараторила. Огата её внимательно слушал, даже не моргал.       — Китай снова поделили на сферы влияния, произошёл очередной виток соперничества в Азии. Война, — она обрубила речь на этом слове, чтобы не говорить вслух какая именно, будто сейчас её слова могли изменить прошлое.       Но ещё помолчала для более драматичного эффекта, чтоб Огата не заметил этой трусости.       А потом начала с новыми силами:       — Часть Китайско-Восточной железной дороги стала Мантецу. Россия не владела Ляодуном с Порт-Артуром и пяти лет. Кто знает, сколько ею будет владеть Япония. Ради чего погибло столько людей на пути восхождения на Высокую гору? — и всё-таки отвернулась, подслеповато вглядываясь в сторону пустой деревянной ванны, на самом деле, пытаясь собраться с мыслями.       И чувствовала, как Огата смотрит ей на макушку, когда она снова начала накладывать повязку.       — Думаю, ты понимаешь, что если в Японии поднимется восстание айнов или произойдёт новый период Эдо, то Российская Империя попытается воспользоваться внутренними проблемами вашей страны и вернуть территории в Манчжурии, порт. Сделать Мантецу снова Китайско-Восточной железной дорогой. И снова у Высокой будут кучами лежать трупы.       Она завязала хвостиком кончики бинтов на повязке и как-то разочарованно на них посмотрела, будто это они были виноваты в том, что пора завязывать с этим разговором. Хвостики оказались на груди, поэтому Огата увидел, что она закончила и отстранился, но её колено продолжало упираться ему в бедро.       — Дело не в моей личной симпатии к тебе. Просто мне плевать на то, чьи территории и стратегически важные объекты, — Агнесса снова начала беспристрастно разглядывать ванную, которую плохо видела. — Если золото не будет моим, то я бы предпочла, чтобы оно досталось командованию Японии, чем стало причиной междоусобицы, а затем ещё и очередной войны.       — Если золото достанется командованию, то уйдёт на военные нужды, — неожиданно возразил Огата.       Он не соглашался, но и не отрицал её догадок о его цели в охоте за золотом.       — Зато это немного оттянет войну, — она покачала головой, об этом она тоже думала, — насколько я знаю, по Маньчжурии вы дальше не пошли из-за иссякания человеческого ресурса, никакие деньги его восполнить не смогут. В сильнейшем дивизионе бардак, потому что генерал вспорол себе живот, а нового так и не назначили. Нужно время, чтобы привести всё в порядок, — Агнесса скептично приподняла одну бровь, мол, не ты один тут самый умный.       А потом спешно выставила перед собой руки в защитном жесте, чтобы он не начал спорить с ней о политике и стратегиях, а у Огаты было лицо, будто бы он действительно очень хочет с ней это обсудить. Агнесса сдержалась от шутки, мол, для обсуждения таких серьёзных вещей кое-кому всё-таки следует надеть хотя бы штаны, хотя она скоро такими темпами уже привыкнет.       — И за это время оба государства, может быть, ещё сотню раз передумают, экономико-политическая ситуация изменится. Но сейчас меня интересует только одно: почему ты попался? Тебя не могли знать в лицо.       — Меня досматривали. Я всё рассчитал. Кроме того, что среди всех этих старых толстосумов и идиотской части пятого дивизиона там будет ваш брат, там произошло неудачное стечение обстоятельств. А потом он увидел зеркало, — Огата пригладил волосы и ухмыльнулся.       Так ухмыляются, когда не попадают в тире, мол, вот же досада, теперь девять из десяти! А не оказываются связанными, избитыми и заморенными голодом.       — Дубление фальшивых кож таксидермист делал с помощью танина, полученного из фруктов. Помнишь, их было довольно много в доме? — вопрос риторический, но Агнессе почему-то хотелось, чтобы он ей поддакнул.       Огата никогда не поддакивал, а сейчас даже не кивнул. Только смотрел на неё взглядом, будто она сочиняет очередную ерунду, в попытке прикрыть правду. Только это правда и была.       — А я-то ещё подумала, вот же он богатый! — искренне возмутилась Агнесса. — Может позволить себе фрукты не в сезон. Ни господин Хиджиката, ни Сугимото, ни первый лейтенант не пользуются для консервирования кож таким долгим и трудоёмким методом. Кожи, обработанные танином, более мягкие и эластичные. Отличить их можно наощупь, — она показала ему подушечки своих пальцев и перебрала ими в воздухе. — А если не доверяешь своим ощущениям — можно намочить водой и приложить к железу, пойдёт реакция. Кожа почернеет.       — И как же я должен выяснить, что это правда? — Огата, конечно же, отреагировал сдержанно. Только слегка нахмурился.       — Так это не моя проблема, а твоя, — она посмотрела на него как на дурака и подбоченилась. — Может, тебе сразу самого золота отсыпать? Совсем уже. Безграничная наглость. Попробуй найти кого-нибудь, кто знает хотя бы часть того, что знаю я.       — Вы так ненавидите своего брата, что готовы обменять такую тщательно оберегаемую вами информацию о кожах на такую короткую историю? — он сместил внимание снова на её отношения с братом.       — У нас с ним это взаимно, — Агнесса пожала плечами.       — Он действительно хромает, если вам интересно. И ходит с тростью, — обычная ехидная улыбка Огаты сопровождалась какой-то непередаваемой, едва заметной радостью, будто это она наперёд за него отомстила, раздробив ногу. — Вульгарная вещь.       Агнесса удивилась, неосторожно подалась вперёд и рефлекторно оперлась ему о плечо, к счастью, на то, которое меньше пострадало.       — Как выглядела трость?       — Чёрная, — Огата привычно не задавал глупых вопросов, как делают это обычные люди, Агнессе в нём до жути нравилось это понимание, когда их беседа начинала носить характер допроса. — А рукоятка металлическая, материал похож на серебро. В форме хищной птицы.       — И у птицы ещё в лапах что-то типа изумрудов? — она сжала и разжала обе ладони, изображая, как именно птица должна их держать.       Лицо Огаты на секунду подёрнулось едва заметной рябью, будто ему непривычно и тяжело, что он не смог чего-то рассмотреть, поэтому уточнил:       — У птицы в глазах то ли жёлтые, то ли оранжевые камни.       Такое выдумать или где-то подсмотреть было невозможно, Огата не попался, не поддакнул на изумруды, которые она только что выдумала на ходу.       Он действительно встретил её брата       Агнесса открыла и закрыла рот, не в силах придумать что-то ещё, чем Огату можно было бы попытаться заставить проколоться. Её брат взял старую трость отца, чтобы — конечно же, он ни капли не изменился! — превратить свой дефект в достоинство, важна не ценность вещи в рублях, он мог теперь позволить себе что-то гораздо более дорогое, а то, кому она принадлежала. Если бы она сломала ногу, отец бы ей не разрешил взять его трость. Потому что это было бы акцентом на уродстве, к тому же трость тяжёлая и слишком мрачная, девице подобало бы сделать что-то более изящное, более подходящее и будто непринуждённое.       — Ага, это называется сердолик, — её уже не радовало, что он действительно хромал, — на самом деле, не особо дорогой камень. Но батюшка у меня любитель Байрона, — она слегка откашлялась и продекламировала с выражением, как учили, — я залог любви поднес к очам — и луч блеснул, как блещет он в росе… Мой друг! Хвалиться ты не мог богатством или знатной долей, — но дружбы истинной цветок взрастает не в садах, а в поле!       Огата не изменился в лице, но во всём его виде читалось удивление, мол, к чему это она вообще.       — Может, с этого и начались все проблемы, — Агнесса нервно потёрла заживающий шрам на скуле. — Матушка терпеть не могла Байрона, зато любила Китса, поэтому выбрала «Канун Святой Агнессы», а не «Послание к Августе». Но им вот хоть усрись надо было назвать близнецов как-то одинаково, поэтому отец уже не мог назвать брата Георгием. Пришлось называть по-христиански, повезло, что мы родились ранним утром Никольщины.       — Я понял только про «Святую Агнессу», — в лоб признался ей Огата голосом, который подразумевал, что это она виновата в несвязной речи, а не он плохо знает русский.       — Не важно. Забудь, — Агнесса махнула рукой, эта информация не имела совершенно никакой ценности. — Мне пора. Скоро семь часов.       И встала с места с натужным кряхтением, беззастенчиво опираясь о более здоровое плечо Огаты. Он с любопытством, какое ему присуще, когда вокруг нет совершенно ничего другого интересного, как сейчас, например, только полумрак и подгнившие доски, наблюдал за её движениями, но помощь свою не предлагал. Агнессе, конечно, было очень интересно: если она попросит, то согласится ли он? Или одного раза с враньём было для него достаточно, и в ответ она получит вместо крепко поддерживающих её рук только насмешки.       А потом он тоже встал.       — Ты-то можешь не торопиться. Я тебя не приглашала, — Агнесса нервно пригладила прядь волос обратно в хвост.       Огата довольно выразительно для его обычной мимики поднял обе брови:       — Почему?       А потом сделал шаг вбок, перекрывая ей дорогу. Конечно, она могла бы его обойти. На её памяти, Огата вообще ни разу не пытался удержать её силой, если она была во вменяемом состоянии.       Угрожать, особенно ненавязчиво, и шантажировать — сколько угодно. Направить оружие — было один раз, не поспоришь. Преследовать — да каждый день.       — Потому что я злая, — Агнесса изобразила обиду, — и кусаюсь.       — Вы сейчас, полагаясь на свои догадки, чуть ли не завещали мне всё золото, которое ещё даже не нашли, как перед смертью, — вкрадчиво начал он, не ставя ультиматумов, не шантажируя. Огата просто говорил. И явно понимал, что говорил неудобные вещи, с которыми ей обязательно придётся что-то делать, проигнорировать не получится.       Они смотрели друг на друга, и в этот раз Агнесса понадеялась, что она выиграет в гляделки, так как у неё хотя бы есть штаны. Это всё, что её радовало.       — Ладно, — выдохнула она и опрокинула голову чуть ли не на грудь, а потом задумчиво склонила на бок, волосы в хвосте перевалились через плечо.       Огате, конечно же, отсутствие штанов не мешало сверлить её взглядом, морально готовился, видимо, пока она разглядывала стены. Агнесса подошла к нему вплотную и поманила ладонью, чтоб нагнулся, вышло у него более ломано, чем обычно, организм рефлекторно старался беречь отбитые мышцы, Огата одной рукой опёрся себе в бедренную кость для удобства. А он снова это игнорировал, только щурился, глядя на неё в упор своими чёрными глазищами. Вода с волос у него больше не капала.       Агнесса снова молча поманила пальцем, описывая полукруг, мол, ухом ко мне развернись, чего смотришь.       Кровавую корку перетёртой кожи, бороздой опоясывающей шею, иррационально тоже хотелось забинтовать, замотать, попросить его скорее обратно надеть форму, хотя Агнесса и знала, что быстрее она заживёт, если просто не трогать. И Огате должно было быть больно при каждом повороте головы.       Какое счастье, что ей всё равно.       А потом она укусила его за трапециевидную мышцу, прямо в стык плеча и шеи, под бордовой бороздой. Скорее, прикусила, легко и в один из немногих участков, где не было травм. Огата мелко дёрнулся, мышца напряглась под её зубами, и он эту же руку положил ей на голову, тут же вплетая всю пятерню в волосы и начиная сильно сжимать. А потом, видимо, до него дошло, что она делает. Рука у него замерла прямо в таком положении.       Агнесса разжала челюсть и фыркнула с невыразительным:       — Ай-ай. Больно же.       Она для удобства положила ладонь ему на челюсть, под пальцами прощупывая напряжённые желваки, Огата очень и очень сильно сжимал челюсть. Слегка развернула голову и укусила его ещё раз, прямо в кровавую борозду и потянула слегка на себя, отчего запёкшаяся корка крови под зубами начала соскребаться.       Огата просто стоял в такой же позе, и, когда она двигала головой, пряди волос из расхлябанного хвостика протекали у него между замерших пальцев, как через расчёску с очень редкими зубцами, а потом зацепились в месте, где тесёмка скрепляла волосы.              — Что вы делаете? — Огата говорил после глубокого выдоха, и оттого некоторые звуки проседали. Он выпутал свою ладонь из её волос и, кажется, упёрся ей в плечо, но движение было таким странным и невесомым, что Агнесса не была уверена.       — Ты меня невнимательно слушал? — она говорила на грани слышимости ему прямо в ухо, губами задевая ушную раковину. — Сказала же, что кусаюсь. Я разве обещала тебе что-то ещё? — усмехнулась чуть громче, шумно выдыхая. — Ты сам решил подойти и подставить шею.       Очевидный и простой способ отвести внимание. Единственный, который мог бы сработать на Огате. И разыграть его можно было только раз.       Поэтому Агнесса быстро отпрянула, не глядя на него, что далось с огромным трудом, развернулась на пятках, резкое движение тела аукнулось поднывающим чувством под рёбрами, и с явным наигранным смехом быстро ушла, демонстрируя руки то ли в просто широко раскрытом жесте, то ли будто показывая, что они пустые, ничего она у него не украла, поэтому никакого обмана нет.       По памяти рассекла предбанник, намеренно не взяла свою сумку, в темноте нащупала дверь и вывалилась на свет и свежий воздух. Внутри она не понимала, но всё это время воздух был тяжёлый и влажный, оседающий такой же тяжестью в голове. Отдышалась, перед глазами всё ещё стоял сумрак бани, белая кожа с отцветающими фиолетовыми гематомами и бордовыми бороздами.       Впереди её ещё ждало чаепитие.