Святоша

      По плану господина Хиджикаты сначала следовало чего-то дождаться, подготовиться, поэтому Агнесса проводила время в своё удовольствие. Она приняла решение остаться в доме хозяйки закусочной, пока не поправится.       Огата с её решением просто согласился.       Дни бежали слишком уж торопливо. Агнессе казалось: ловить радостные мгновения — всё равно что ловить солнечный зайчик, вот-вот он в её ладони, он — её! Но удержать никак не могла.       При всём её уважении к гостеприимству айнов в целом и всех родственников Асирпы в частности, Агнесса предпочитала хороший футон в комнате, в которой, кроме неё, никто во сне тревожно не бормочет, не храпит — хренов Ушияма явно этим звуком отпугивал медведей сразу от всей деревни — и психологическим давлением не пытается убедить съесть чьи-то вкусные внутренние органы.       Она с удовольствием вылавливала птичье филе из горячего супа. Похлёбка стала более наваристой, как только они начали помогать в закусочной. Огата говорил: даже хорошо, что они на окраине города, ехать верхом до ближайшего поля всего ничего.       А сам недовольно каждый раз смотрел в тарелку.       Как позже выяснила Агнесса — через несколько дней сложных попыток выудить разными манипуляциями эту информацию! — он ни на кого, кроме птицы, охотится не умеет, потому что птицу-то видит, птица в любом случае в небе. И он может рассчитать, куда она, подстреленная, падает. А вот живность покрупнее — вроде того же оленя йезо — дело удачи. Тот ему пока что не попадался.       Если бы даже он вышел на его след, погода теперь снова стояла сухая и ясная, следу на земле могло быть несколько дней. Даже за несколько часов олень, свернувший в чащу, может проскакать много вёрст — сам Огата пешим ходом не сумел бы его догнать. А переломать в лесной чащобе ноги её коню он не хотел.       Почему-то теперь каждый раз, когда ему приходилось упоминать Дымка, Огата едва заметно, но неприятненько щурился. Агнесса предполагала, что ноги у этой предвзятости растут ещё с момента, как она радостно объявила: конь теперь — личный подарок ей от господина Хиджикаты.       Огата с обычным своим прищуром выдал неопределённое: «А-а, старик», — но ничего больше не говорил по этому поводу.       Очень многозначительно не говорил.       А потом ходил и недовольно фыркал каждый раз, сам как настоящий старик, когда Хиджиката приходил к ним, дарил ей что-нибудь по мелочи вроде серебряной заколки простой формы, складного зеркальца или гребня для волос.       Только один раз его всё-таки прорвало, как плотину на бурной реке, когда речь зашла о Хиджикате и его плане по созданию нового государства на территории Хоккайдо. Вот там она снова увидела своего старого доброго Огату, который едко критикует окружающих.       Агнесса передала через господина Хиджикату, что всем хоть изредка нужен осмотр — контролировать возможные поздние симптомы токсичного отравления. Поэтому иногда вместо Хиджикаты к ним приходил кто-нибудь другой: Шираиши, Кироранке или Танигаки.       Танигаки пытался спрашивать, мол, что она имела в виду, когда говорила про более сложные, чем он предполагал, планы старшего лейтенанта Цуруми, а их командующий дивизионом точно не сам вспорол себе живот. Агнесса только показывала общепринятый жест «тише», прислоняя пальцы к губам, и загадочно улыбалась. Танигаки каждую свою попытку косился поверх её плеча и тут же осекался. Она знала, что он там видел: Огату — с таким выражением лица, после которого никаких вопросов задавать уже не хочется.       Хозяйка постоянно ошивающимся у неё в закусочной людям — на взгляд Агнессы, очень уж подозрительным — была только рада и, кажется, ничего подозрительного в них не замечала. Поток постоянных посетителей должен был привлечь других, глядишь, слухи про чахотку развеются.       Сама Агнесса в это время помогала Огате, занятому по хозяйству, — учила сына хозяйки считать и писать, насколько вообще могла делать последнее левой рукой.       Но всё остальное делал сам Огата. Агнесса с удивлением периодически обнаруживала его то в огороде с мотыгой, то в сарае с молотком, то на крыше укладывающим переплетения соломы.       Конечно же — даже когда Огата латал крышу, — свой рюкзак, винтовку и аккуратно сложенный на него китель он всё равно держал на виду посреди большого внутреннего двора, подойти к вещам незамеченным ни у кого бы не вышло. Поэтому Агнесса самой своей элегантной походкой, на ходу перекидывая хвост волос за спину, плавно проплыла к ним. И нагло плюхнулась рядом с его вещами на короткую траву. Ту тоже косил сам Огата.       Потом ещё более нагло взяла его китель и подложила под затылок, развалившись со всеми возможными удобствами.       С такого расстояния ей были видны только примерные очертания фигуры: тёмно-синее — от штанов и белое — от рубашки, — на фоне пронзительного голубого неба почти ушедшего японского лета. Но, судя по развороту плеч, он выпрямился, полностью обернулся к ней и смотрел. Довольно долго смотрел. Агнесса щурилась от солнца, подставляла ладонь козырьком, но ничего не видела, только как развернулся обратно и продолжил укладывать солому на крыше.       Она лениво задремала, наслаждаясь бездельем. В конце концов, находиться в поле зрения Огаты — безопасно. Агнесса усмехнулась одной из вязких сонных мыслей, растекающихся, как тёплый шоколад на солнце: прежде никогда бы не подумала, что человек, которого видит в кошмарах, будет охранять её сон. Она точно помнила — у неё даже было записано! — что такие качественные кошмары наяву, сумасшествия, когда перед глазами плотная пелена, появились примерно после дома таксидермиста.       До этого ей, разумеется, тоже снились воспоминания. Но не такие чёткие. И уж тем более они никогда полностью не перекрывали реальность.       Пока Агнесса бодрствовала, она была в безопасности.       Но после того дома всё изменилось.       Теперь ей было с чем сравнивать. Прежде ей просто временами что-то мерещилось: неподалёку у гружёной телеги с громким треском ломалась ось — Агнесса тут же сгибалась к земле, прикрывая голову руками, и сердце билось где-то в горле, а мышцы гудели от напряжения, от готовности бежать подальше, высчитывая, где покрепче перекрытие у зданий. Можно ли за ними прятаться…       Или брала палочку для еды — и ей на секунду та взаправду на ощупь казалась карандашом, которым нужно быстро чиркануть на распределительной бирке одну из трёх степеней тяжести пациента. Ассоциации просачивались неожиданно и самым странным образом. Агнесса потом специально вслушивалась в скрип телеги — звук совсем не похож.       Палочка в действительности другая на ощупь.       Агнесса всегда связывала ухудшение своего состояния именно с домом таксидермиста. В нём сгорела в пламени от зажигательных коктейлей надежда.       Старший лейтенант Цуруми действительно больше не поверит в её пёсью преданность.       Его красивые сказки некрасиво рушились под грохот всё тех же «арисак», прошивающих выстрелами окна и дверь. Его люди штурмовали дом и, судя по всему, приказа «постараться не трогать русскую с волнистыми волосами» они не получали.       Настоящей шпионкой для него она никогда не была.       Слишком жёстко для всего лишь реалистичности. И вытаскивал её из всего этого ужаса, буквально за шкирку, Сугимото, пока она хватала в охапку книги по таксидермии.       После кошмары стали не просто просачивающимися ассоциациями в звуках или ощущениях. Они большим непроницаемым полотном — таким, на которое проецируют фильмы — заворачивали её целиком, но в отличие от фильмов были яркими, как кровь и взрывы, имели запах и звук — отовсюду сразу и только внутри её головы одновременно.       Агнесса хмурилась, вспоминая происходящее: вообще-то, буквально за несколько часов до того, как дом вспыхнул вместе со всеми уликами, она впервые встретила в нём лицом к лицу Огату…       И будто снова почувствовала этот его жуткий пробирающий взгляд на себе, от которого вздрогнула и резко села на траве, пытаясь проморгаться.       А потом поняла, что где-то рядом просто плескалась вода.       Солнце ушло из зенита, потому слепило не так сильно. Огата стоял неподалёку, боком к ней, с расстёгнутым воротником рубашки, закатанными рукавами. Все те ужасные гематомы у него сошли, на спине только остались несколько заживающих росчерков, но и они обещали точно так же сойти, не оставив следов. Только на предплечье у него останутся два маленьких аккуратных шрама от сквозного ранения штыком. Как и ожидала Агнесса, Огата снова поправился быстро, как и полагается молодому здоровому мужчине.       Он взял ковш, зачерпнул из деревянной бадьи, стоявшей в тени крыши на деревянном приступке, и с жадностью, спешно выпил, второй раз — чуть медленнее, оттуда же умылся и мокрой рукой зачесал волосы назад. Видимо, Агнесса подсознательно восприняла звуки, с которыми тот спускался с крыши, за рабочую суету. И теперь наблюдала за ним с каким-то первобытным желанием созерцать прекрасное, как ещё древние люди коллекционировали золотые блестяшки, жемчуга и разноцветные камни.       Как художники тысячу лет рисовали восход, хоть и каждый из них видел этот самый восход тысячи дней своей жизни.       Всё равно красиво. И каждый раз хочется смотреть.       Агнесса понимала, что Огата и не был серьёзно ранен, чтобы его состояние могло резко ухудшиться, но наблюдать выздоровление всё равно было приятно, так что она расплылась в улыбке.       Огата умылся и просто продолжил склоняться над бадьёй. Вся его поза со стороны выглядела какой-то враждебно настроенной по отношению к тому, что он видит там на дне. Или на поверхности — в отражении. А потом он посмотрел в сторону Агнессы — наконец-то теперь, с такого расстояния, она видела лучше, — медленно умылся ещё раз. Довольно аккуратно, даже закатанные рукава не намочил. И вытерся застиранным полотенцем.       Воротник рубашки у него был насквозь мокрый, то ли от пота, то ли от того, что неаккуратно пил, пока она не видела. Агнесса на него в ответ смотрела точно таким же непонимающим взглядом. Он вообще вёл себя очень… Нормально? И это её как-то, скорее по привычке, настораживало. По нему было видно, что его утомили несколько часов не самой простой работы, к тому же пришлось балансировать на крыше, чтобы не свалиться. Учитывая, как рано вставал Огата каждый день.       Со стороны улицы раздавались покрикивания возниц на телегах, пытающихся разъехаться друг с другом.       Агнесса сладко зевнула. За последнее время она будто отсыпалась за пару предыдущих бессонных лет, временами, конечно, всё равно вскакивала посреди ночи от неясного чувства пробирающего до костей страха — из-за сна, который она не помнила и вспоминать не особо хотела.       Время лечило, если не психику, то хотя бы тело: рёбра срастались — она могла потягиваться изо всех сил, спать на боку, поднимать не особо тяжёлые предметы вроде своей собственной сумки и даже прыгать. Ей скоро не нужно будет перевязывать рёбра каждое утро с помощью Огаты. Вот об этом она действительно жалела — он вёл себя донельзя забавно.       — Откуда ты это умеешь? — Агнесса опять от души зевнула, даже не стараясь прикрыть рот ладонью.       Ещё и от удовольствия высунула по-кошачьи язык. Ну, не Огату же ей стесняться! Тем более у неё полный набор зубов в прекрасном состоянии, с такими и зевать не стыдно.       — Что именно? — Огата уточнил, только когда она прекратила сладко потягиваться.       Агнесса подскочила со своего места, разминаясь на ходу, подошла к нему и с любопытством посмотрела на отражение в бадье.       — Седлать лошадь. И знаешь, чем её кормить, — она загнула два пальца, глядя на Огату через это же отражение, потом подумала и загнула ещё три. — Умеешь косить траву, делать крышу, работать мотыгой и…       Растеряно разжав все согнутые пальцы, она поняла, что наверняка забыла что-то ещё. Потёрла сгибом запястья глаза. Закатала рукава рубашки, зачерпнула воду из бадьи прямо ладонями и отобрала у Огаты его полотенце.       — Это самая дешёвая и простая крыша. Надо было просто перестелить. Не починить перекрытия, не положить черепицу, — Огата скептично поднял одну бровь, явно не понимая, что в этом такого.       И уставился на неё, не собираясь дальше ничего объяснять.       — Асирпа говорила, что они без нас ходили в фотостудию, — Агнесса с деланной серьёзностью подбоченилась. — Жаль. Так бы я подарила тебе ещё своих фотографий. Может, насмотрелся бы на то, какая я красавица, — и пощёлкала пальцами у него перед носом.       — Просто пытаюсь, понять шутите вы или нет, — он отмер, тоже умылся из бадьи. — Не думал, что девушка, знающая четыре языка и видевшая стран больше, чем я префектур своей страны, может по-настоящему удивиться таким простым навыкам.       — Ну, вот я запрягать лошадей не умею, — Агнесса развела руками с лёгким раздражением, вот ничего же ему не стоило бы согласиться с тем, что она красавица!       Теперь, когда она могла сама расчёсывать и заплетать волосы в аккуратную косу, а шрам на щеке от удара Тони Андзи полностью затянулся, это было правдой. Но это же Огата.       — Кажется, я понял, — он усмехнулся. — Вы хоть иногда выглядывали из окна медицинского блока в Отару?       — Да, — совершенно серьёзно ответила на очевидно риторический вопрос. — С одной стороны был плац, с другой — закуток, где курили.       — В начале нашего знакомства вы же говорили про то, что я — необразованная солдатня из деревни, — Огата на неё скептично прищурился. — Как думаете, что делают дети и подростки в деревне?       Агнесса на эмоциях собралась заявить, что ничего такого не говорила, она его всегда оскорбляла вслух исключительно за то, как он вёл себя и периодически завуалированно угрожал ей! Но тут же осеклась. Вспомнила. И насупилась, недовольная сама собой. Огата ещё мягковато выразился — она действительно пыталась изо всех сил поддеть его по этому поводу. Причём ещё до всех его угроз, так что оправданий её грубости не было.       Дети и подростки в деревне всегда помогали по хозяйству. Это очевидно. Бесполезного обладателя лишнего рта просто так кормить не станут. Она только что сморозила глупость.       Огата, видимо, увидел на её лице понимание, поэтому продолжил:       — И как думаете, что делает солдатня, когда не ведутся боевые действия?       — Тренируется, — почувствовала себя увереннее Агнесса на этом вопросе и начала перечислять с довольным видом: — Марширует, отрабатывает манёвры, занимается на стрельбище, делает обходы территории и пересчитывает винтовки с боеприпасами.       — Так служат разве что гвардейцы, — Огата повесил мокрое полотенце на крючок, приподнял голову и застегнул всё ещё влажный воротник рубахи.       Пока Огата собирал инструменты, сматывал оставшуюся верёвку, надевал китель, рюкзак, забирал винтовку, Агнесса ходила рядом с ним. Он рассказывал про то, как они вспахивали землю, запрягая лошадь, сеяли семена, косили траву на территории, а зимой счищали с крыш казарм снег. И сами чинили, если что-то ломалось.       Агнесса невольно зацепилась взглядом за то, как у него во время разговора ходил кадык. Даже такая небольшая деталь во внешности теперь казалась ей донельзя красивой, вроде бы такая мелочь, практически у всех мужчин есть кадык, ничего тут необычного.       — Вы же не думали, что я был освобождён от обязанностей и проводил время только на стрельбище? — он сказал последнюю фразу со странным ехидным нажимом, только поэтому Агнесса вообще опомнилась.       Потому смущённо отвернулась — ей стало стыдно впервые за долгое время. Она прослушала, кажется, добрую половину из того, что он говорил. И Огата это заметил. К тому же был совершенно прав: она и до побега от Цуруми действительно бессознательно представляла его именно таким — разве что с винтовкой, стоящим где-то на границе видимости с ехидненькой ухмылочкой или собирающимся кого-то как-то подставить по исключительно рациональной причине.       Агнесса вдруг замерла, как только перешагнула порог сарая. Мысль пришла внезапно.       — Огат, а Огат? — тихо позвала его, будто надеясь, что он не услышит.       Огата со всеми инструментами и остатками копны соломы под мышкой остался стоять на улице.       — Ты тогда сказал: Цуруми хотел, чтобы ты узнал меня в лицо, — Агнесса проморгалась, привыкая к полумраку после яркого света, перед глазами плясали цветные пятна. — Почему ты так решил?       Он стоял молча несколько секунд, а потом всё равно протиснулся внутрь, подпихнув её боком, кинул солому в угол и начал возвращать инструменты на свои места.       — Я подумал, что странно — старший лейтенант не рассказал вам совершенно ничего, не снабдил никакой информацией, — Огата сидел на корточках в самом дальнем углу, поэтому Агнесса даже не видела, точно ли он там что-то делает или просто перекладывает вещи с места на место, создавая видимость занятости. — Даже той, которая широко известна любому солдату взвода.       Агнесса скептично хмыкнула. Это сама поняла и так, но при чём тут было её лицо?       — Да уж, так некоторых детей учат плавать: скидывают в воду без подготовки, якобы так быстрее можно научиться, — она сделала вид, будто ему удалось увести её от этой темы.       — Кстати, вы как-то сказали, что уйти от старшего лейтенанта было сложно, что именно вы сделали? — Огата наконец-то выпрямился и повернулся, но подходить не спешил.       Агнесса подтянулась на руках и уселась на ближайшие к нему ящики, так что получалось даже смотреть сверху вниз на него.       — Когда мы мирно чаёвничали со сладостями, вскочила и устроила истерику, что он не доверяет моим способностям, — довольно вздёрнула нос Агнесса, а потом ткнула в ухмыльнувшегося Огату пальцем: — Эй, не надо вот это вот! Я добежала до перевязочной и съела сильнодействующий яд — цианистый калий. Вскрыла запаянную упаковку прямо при Цукишиме, который помогал проводить ревизию, под крики о том, что тогда не хочу жить.       — Вы бы не стали полагаться на то, что вас успеют остановить. Противоядие было в какой-то капсуле под языком? — самоуверенность так и сочилась из него.       — Всё-то ты обо мне знаешь! — драматично вскинула руки Агнесса.       — И вы же не любите сладости.       Агнесса довольно улыбнулась:       — Молодец. До этого я объедалась сладостями и щедро запивала чаем с сахаром, потому что сахар вступает в химическую реакцию с цианистым калием и нейтрализует его. Мне даже не нужно было ничего нигде прятать.       Полумрак стелился к ногам Огаты ручным зверем, лип к коже и выглядел органичнее всей этой чрезмерной — по мнению Агнессы — заботы: в виде горячего завтрака на подносе, принесённого прямо в комнату, неизменного присутствия за её спиной, хоть и на некотором расстоянии, при её встречах с кем-нибудь из их недружной команды по будущему штурму тюрьмы.       — Ты умеешь играть в го? — как ни в чём не бывало поинтересовалась Агнесса.       — Знаю основные правила, но играть никогда не приходилось, — только теперь он подошёл поближе.       Наверняка почувствовал, что она окончательно забыла о той теме. Агнесса не забыла.       — Там просто. Пойдём, поможешь мне потренироваться, — всё так же легкомысленно продолжила она. — Господин Хиджиката подарил поле с камнями. И обещал сыграть со мной, не хочу ударить в грязь лицом, но и отказаться от такой редкой возможности — сыграть в стратегию с самим легендарным предводителем армии — тоже.       Огата оказался ревнивым.       Просто кошмарно ревнивым.       Звучало глупо, она бы никогда о таком не подумала. Совершенно вроде бы ничего необычного не произошло — что такого, чтобы с кем-то сыграть в игру?       Он ничего не говорил, даже старался не показывать, как сильно его это злило. Но его злило.       А Агнессу это ужасно веселило. Дни текли дальше, она всё чаще бросала, будто бы случайно, подобные фразы. Не только из старой доброй любви подковырнуть — теперь не сделать побольнее, но посмотреть, как непоколебимо бесстрастное лицо Огаты резко меняется. Вдобавок её саму злило его поведение — тот ни разу не сказал ей ни одного комплимента прямо, не то чтобы самому сказать хотя бы какое-нибудь банальное «Я вас тоже люблю»!       Менталитет у него. Ага, как же!       Как оскорблять её и издеваться, так вполне умел прямым текстом говорить.       …Она с такой силой поставила камень на доску, что все остальные камни подпрыгнули с грохотом. Хиджиката на это ухмыльнулся, поднимая взгляд с игрового поля на её раскрасневшееся — она чувствовала жар — от злости лицо. Он действительно подарил ей поле с камнями и обещал сыграть. И приходил чуть ли не через день играть с ней в закусочной.       Агнесса не выиграла у него ни разу. Но с каждой игрой вроде бы получалось всё лучше, Хиджиката иногда давал ей советы в процессе, несмотря на то, что они были соперниками.       Ей больше не нужны были бинты на рёбрах, кости полностью срослись. Она спокойно потягивалась и понемногу возвращала тонус мышцам. У Огаты на предплечье заживали розовые следы от швов.       Время пришло.       Агнесса, чувствуя здоровье и силу, с миленькой улыбочкой приехала верхом на Дымке в деревню айнов. Огата следовал за ней тенью, пешком. Ничего не спросил, когда она попросила надеть седло на коня, просто молча взял рюкзак — винтовка, разумеется, и так всегда при нём, — накинул свой лоскутный плащ и всю дорогу с мрачным видом сверлил ей спину.       А потом внезапно начал рассказывать вроде бы отстранённые истории — сначала про битву при Хакодате. И как-то плавно его монолог перетёк в совет спросить у «кое-кого» — абсолютно ни на кого не намекая! — как во время войны Босин командование силами сёгуната распорядилось гениальнейшим образом, по совершенно объективной причине, распределить силы при обороне замка Айдзу.       Тут гадалкой быть не надо: он злился на то, что она попросила пару дней назад Хиджикату подержать его катану. Тот даже любезно помог правильно вытащить её из ножен, объясняя некоторые нюансы: как не повредить лезвие, как передавать его из рук в руки. Но, конечно, самый главный нюанс был в том, что господин Хиджиката стоял в этот момент у неё за спиной и помогал удерживать меч.       Агнессу действительно всё ещё плохо слушалась правая рука, и ей, безо всякого желания кого-то поддеть, было тяжело.       Хиджиката тогда сказал: «С такой охраной и никакой седьмой дивизион не нужен». Он явно ощущал этот острый взгляд Огаты боком. Агнесса почувствовала давно забытые угрызения проснувшейся совести, вот это ирония — их будил именно такой бессовестный человек, как Огата! Хоть бы ещё не сидел, развалившись за соседним столиком так нагло, а прожигал взглядом с кухни из-за занавески. Более незаметно. Но нет, этот Огата принципиально бросал домашние дела и приходил демонстративно сидеть неподалёку.       Агнесса на всё это тяжело выдохнула: «Тот идиот ручной и не кусается».       Ей не хотелось бы, чтобы из-за её игр Огата остался обезглавленным этим острым лезвием. Но ревновал он донельзя забавно, так что Агнесса раз за разом не могла удержаться, лишь бы он только продолжал просто злобно щуриться на всех и молчать, а не сболтнул лишнего.       — Так что там с замком Айдзу? — она обернулась на Огату, который внезапно снова замолчал.       — Не хотите спросить старика? — из-под капюшона с её ракурса было видно только противную ухмылочку.       — Ладно, спрошу, — пожала плечами Агнесса и отвернулась, пуская коня чуть быстрее по лесной тропинке.       — Часть женщин в замке была из самурайского сословия, их с детства тренировали обращаться с оружием. Такова традиция: чтобы суметь защитить свой дом в отсутствие мужа, жена должна была владеть мечом или нагинатой не хуже него, — Огата, конечно же, начал рассказывать сам.       Судя по звуку его голоса, всё равно не отставал от неё. Даже не задыхался! Агнесса усмехнулась, пусть лучше сейчас перебесится.       — Поэтому навыки у них были, но командование не позволило сражаться «женскому отряду» бок о бок с мужчинами, потому что боялось позора. Я не думаю, что дело было в отсутствии реального боевого опыта в полномасштабном столкновении. Его не могло быть ни у кого из самураев. Страна к тому моменту давно не вела войн. Угадаете, что случилось с отрядом, который не имел возможности координировать свои действия с основными силами, обороняющими замок?       Она снова обернулась, пытаясь не смеяться над тем, с каким упорством он пытается спрятать свою ревность за ширмой исторического рассказа.       — Их перебили? — прохладно осведомилась Агнесса.       — Верно, — ещё более ледяным тоном ответил он и улыбаться резко перестал. — Вы думаете, старик изменился с тех пор и воспринимает вас действительно всерьёз? Как кого-то равного? — Огата смотрел на неё из-под края капюшона.       Чернота в глазах у него стала непроглядной — в пору бы испугаться. В пору бы обидеться на такую резкость. В его взгляде не было любви.       Только пожирающая жадность, только бесконечная чернота.       — Вы думаете, что для него особенная?       Агнесса перехватила поводья в одну руку, а второй потёрла пробежавшие по шее мурашки. Она ничего о господине Хиджикате такого не думала, но Огата внезапно в резкости слов переплюнул сам себя.       К тому же сидеть вот так, развернувшись в седле, было неудобно.       — А для тебя? — ухмыльнулась она.