Птичий язык

      — Вот так. Теперь всё в порядке, — говорю.       Наклоняю лейку. Из носика полилась отстоявшаяся вода. Предварительно нагретая и смешанная с удобрениями. Питает свежий субстрат. Тень оценивает результат: внимательно рассматривает пересаженное мной миртовое дерево. Ему нравится. Улыбается. Приятно видеть его довольным.       Наконец-то я озаботился благополучием миртового дерева. А то оно совсем захворало. Стыд и позор мне. Ведь такого раньше я никогда не допускал. Совсем рехнулся. Это вина Наружности, ее пагубного влияния. Она проникает внутрь и творит всё, что ей вздумается. Наружность — избалованное дите, развлекающее себя игрой с куклами. Я — кукла, и все остальные, живущие в ней, — тоже. Это по-настоящему мерзкое чувство, когда, казалось бы, собственные действия и мысли в действительности оказываются ее волей. Когда я наконец-то осознал происходящее со мной, помню, страшно разозлился. Но сопротивляться этому трудно, почти невозможно. В Наружности моя потрясающая выдержка, выработанная за последние годы жизни в Доме, медленно, но верно летит к чертям. Импульсивные поступки, шальные мысли. Никакой трезвости ума. Тормоза неуклонно слабеют. Я чувствую это. И Черный Ральф, кажется, тоже.       Вытягиваю правую ногу. Сразу становится легче. Она не на шутку разболелась из-за вынужденной пешей прогулки от дома Курильщика до квартиры Р Первого. Навлекло столь неприятные последствия мое некоторое разгильдяйство: не взял с собой денег. Вздыхаю. Тяжело. Совсем не спал сегодня. Черный выставил за дверь меня и Сфинкса ни свет ни заря. Он даже не удосужился объяснить причину неуместной спешки. Ну да ладно. Мы не обиделись. Черный никогда не отличался вежливостью. Учтив он лишь с Курильщиком. Интересно: благо ли это или проклятие?       Не без труда поднимаюсь с пола. Отряхиваю джинсы от земли. Ее куски — большие и маленькие — летят вниз, мимо постеленных на ламинат газет. Снова вздыхаю. Придется прибраться. Ковыляю до балкона за веником и совком. Решаю задержаться там и полюбоваться завораживающим видом, открывающимся с высоты десятого этажа.       Квартира Р Первого находится в условной новостройке на самой окраине города. Рядом с ней нет других домов. Так что впитывать солнечные лучи мне и моим растущим-цветущим приятелям ничего не мешает. Передо мной бесконечные поля, леса и дороги, уходящие к горизонту. Этот пейзаж — одна из немногих вещей, которая мне нравится в Наружности. Лицезреть такую красоту мне не доводилось даже на Изнанке. Р Первый, увы, не разделяет моего восторга. Потому что он привык видеть это. Просто-напросто перестал замечать окружающее его великолепие. Прискорбно.       Убравшись, иду на кухню. Нужно подкрепиться. Со вчера во рту даже маковой росинки не было.       Мне не нравится принимать пищу одному. Тень компанию не составит: в еде он не нуждается. А ждать возвращения Р Первого с работы не стоит. Обычно он приходит поздно вечером. Сейчас же только начало дня.       На верхней полке холодильника нахожу овощной салат и запеченное мясо. Стервятник сменил рацион: никакой падали. Вот уже более полугода.       У Р Первого удивительные кулинарные способности. Всё, что он готовит — очень вкусно. В Доме такого не попробовать. Это эксклюзив. К слову, кушанье, приготовленное им, — еще одна вещь, которая мне нравится в Наружности. Хотелось бы уметь готовить так же искусно. Однако мои таланты в кулинарии начинаются и заканчиваются разделом «Алкоголь» поваренной книги. Мы с Р Первым проверяли.       Воздух наполняется сочным ароматом, греющегося на сковородке мяса. Жадно вдыхаю. Предвкушаю трапезу.       Отобедав, решаю лечь спать. Сил ни на что более уже не осталось.       Трель дверного звонка испугала меня. Вскакиваю с кровати, приглаживаю одеяло. Р Первый всегда заправляет свою постель аккуратно. Потому приходится каждый раз приводить его спальное место в порядок. Для меня, скромной Птицы, крайне нежелательно, чтобы он заметил неладное. Ведь подмечать малейшие детали — отличительная особенность Р Первого. Не видеть очевидного — тоже. Но не надо сейчас об этом. Это больная тема. Лучшее время для тоскливо-гнетущих мыслей: ночью, перед сном.       Сверяюсь с фотографией в телефоне. Подушки на месте, плед сложен один в один. Этот план я придумал давно. Но всё никак не хватало смелости осуществить свой хитроумный замысел. Страх попасться был велик. Однако его противник — мои сокровенные желания — становился сильнее с каждым днем. Итогом их ожесточенной борьбы стала победа моих внутренних бесов. Как тогда они ликовали, как радовались свободе. Я разделил этот триумф вместе с ними. И ничуть не жалею о содеянном. Оказалось, что иногда давать себе слабину не так уж плохо. Это такая профилактика. Она уберегает меня от более страшных поступков и укрепляет цепи, которыми сдерживаются греховные мыслишки. Теперь, выверяя время, прикидывая возможные обстоятельства, и, делая предварительно снимок застеленной Р Первым кровати, я получаю доступ к его очень личному пространству.       Одна только мысль об этом будоражит меня. И, лежа на простынях, впитавших в себя чу́дную смесь ароматов одеколона, геля для душа и шампуня Р Первого, я не могу устоять и предаюсь сладострастию. Каждый раз. Трогаю себя в самых чувствительных местах, представляя, что руки мои — это руки Р Первого. Большие, сильные и теплые, почти горячие. Фантазирую о его поцелуях у себя на шее, груди, животе. Рисую в голове развратные картинки. И мне невероятно хорошо. Оргазмы, полученные здесь, на кровати моего любимого мужчины, самые сильные. Самые сладкие. Что же случится, если мои мечты воплотятся в жизнь? Умру ли я от счастья, достигнув кульминации в крепких объятиях Р Первого?       Только повернув флажок первой двери, догадываюсь посмотреть на наручные часы. Без пятнадцати четыре. Проверяю телефон. Р Первый всегда отправляет сообщение, в котором предупреждает о своем скором возвращении и говорит, чтобы я ставил греться ужин. Но новых сообщений нет. Значит, за дверью точно кто-то другой. Замираю. Прислушиваюсь, и тут же раздается очередная трель. И я, снова ведомый Наружностью, открываю вторую дверь.       Дальше не знаю как мне быть. Растерялся. Даже немного запаниковал.       — Извините? — говорю женщине, стоящей передо мной.       Стараюсь выглядеть спокойным. Смотрю прямо в зеленые глаза гостьи. Вижу, что она тоже растеряна: теребит ручку сумки, закусила нижнюю губу. Зрительный контакт длится непривычно долго. Обычно люди из Наружности избегают моих глаз. Пугаются их необычного цвета. Или чего-то другого.       Женщина начинает представляться. Тем временем я украдкой рассматриваю ее. Щеки и нос у нее красные. Морозы нынче крепкие. Цветастый платок, повязанный на голову, присыпан снегом, как и плечи длинной шубы. Своим внешним видом она напоминает мне русскую боярышню. Для завершения образа не хватает только валенок. Увы, вместо них длинные сапоги на высоком каблуке. Губы накрашены ярко-красной помадой, глаза подведены черным карандашом. Ко мне пожаловала довольно симпатичная женщина.       — Он сказал, что я могу обратиться за помощью к вам. Извините, мне правда неловко, но сейчас вы единственный, кто… — замолкает.       Ждет моей реакции.       — Вы его коллега, я правильно понял? — растягиваю губы как можно шире.       Улыбаться таким образом меня заставляет Р Первый на своих уроках этикета. Оскорбительные, надо сказать, уроки. Ведь что-что, а в культуре поведения мне нет равных. Уверен: так считал и поныне считает каждый житель Дома. Я прочел множество литературы по данной тематике. Но это кажется Р Первому незначительным достижением, чтобы прекратить свои назидания.       — Совершенно верно, — кивает.       — Проходите. Расскажите подробнее, — жестом приглашаю женщину войти в квартиру.       Малолитражка коллеги Р Первого является больше складом всего и сразу, нежели средством передвижения. Посуда. Одежда. Книги. Многочисленные пакеты, набитые неизвестно чем. Содержимое салона можно разглядывать долго; только непонятно зачем. Но я всё равно вожу клювом. Туда-сюда. Хозяйки богатого убранства рядом нет. У нее деловая беседа с охранниками. Необходимо договориться с ними о том, чтобы меня — не сотрудника — пропустили в здание администрации. Она машет руками, пытается что-то объяснить двум высоким лбам. Они неустанно кивают, но видно: ничего не понимают. Считаю, что лучшим решением было бы попросить именно эту пару быков отнести коробки с документацией, а не михрютку девятнадцати лет отроду. Р Первый, ваша идея отвести мне роль грузчика абсурдна и смехотворна. Но вы считаете иначе, раз навязали своей коллеге мою неуместную в этом деле кандидатуру.       «Каким образом этот дрыщ поможет мне перенести коробки?!...», — скорее всего именно так подумала коллега Р Первого, увидев меня.       Но затем, видно, смирилась. Потому что всё время, потраченное на дорогу до администрации, она говорила не замолкая. Изрядное количество вопросов, заданных ею, неприятно удивило. Она спрашивала обо мне, об Р Первом. Совершенно не видела границу под названием «личное». Чересчур пытливый ум этой женщины раздражает. Я не поддержал ее попытку сыграть в викторину. Отвечал совсем мало. Односложно. Стоило бы привести ей несколько сентенций Р Первого о культуре поведения. Жаль, что лучший момент для этого упущен.       Смотрю на коробки, которые мне предстоит нести. Большие. Наверняка вес каждой стремится к тридцати килограммам. С моей больной ногой это последнее дело — таскать такие тяжести. Но я дурак. Глупый мальчишка, дающий себя на растерзание монстру, живущему внутри дражайшего Р Первого. Он одержим этой тварью. И, внимая ее мерзкому шепоту, старается изо всех сил сопрячь меня с треклятой Наружностью. Новые знакомства, прогулки по самым людным местам, походы в магазины. Я сопротивляюсь. Реагирую не так, как им того хотелось бы. Это расстраивает Р Первого. Он разочаровывается. Не во мне. К несчастью, в себе. Безрезультатность своих же педагогических мероприятий угнетают его. Наблюдать за таким больно. Поэтому мое притворство пока что единственный выход из ситуации. Смена внешнего вида, «друзья»-одногруппники, гулянки. Вот согласился помочь его коллеге. Р Первый, вы рады? Вы прекратите выглядеть таким измученным? Скорее всего, черт бы тебя побрал. Я буду из раза в раз наступать себе на горло, лишь бы ваша фрустрация прекратилась. Но это отнюдь не лечение. Я убираю симптомы, но зараза — изуродованный долг воспитателя — продолжает свирепствовать. Хоть и учусь на врача, но не могу излечить вас. Да и лекарства не найти в обычной аптеке. Остается только метод проб и ошибок.       Стук каблуков коллеги Р Первого разносится эхом по пустому коридору. Иду прямо за ней. Аккуратно ступаю правой ногой. Боль, боль, боль. Физическая и душевная. Терзают тело мое, душу. Груз в руках тянет меня вниз. Кажется, что еще чуть-чуть, несколько шагов и я упаду. Не на старый, протертый линолеум, а в пропасть. Кренюсь. Готовлюсь к последнему полету. Мимо тянется вереница дверей. На каждой красная табличка с именем и должностью. Коллега Р Первого останавливается в конце коридора.       — Давай вот эту сюда, — говорит.       Подхожу к ней. Жду, когда она откроет дверь. Огромная связка в ее руках не вызывает у меня интереса. Однотипные железяки с пластмассовыми бирками, прикрепленными к ним. Нужный ключ всё никак не находится, потому стою. Опустить коробку на пол не решаюсь. Могу уже не поднять. Слушаю металлический перезвон — музыку испытания моей выносливости. Как только она утихнет, и коллега Р Первого откроет дверь — миссия завершится. Почти два часа мы носили коробки в разные части здания администрации. Пребывая в подавленном состоянии из-за нестерпимой боли в ноге, меня начала посещать навязчивая мысль о «Кодеина фосфате», который спрятан в квартире Р Первого им самим. Это так наивно с его стороны. Он будто забыл, кто был главным в Доме по части специфических удовольствий и наркотических трипов. И если уж мне захочется, я найду чем накачаться. Есть много способов. Обойдусь без наркотических анальгетиков. Но всё же из уважения к его усердию тайник до сих пор не найден, а один из моих любимых кактусов больше не имеет практического применения.       Раздается щелчок. Коллега Р Первого заходит в помещение. Проскальзываю прямо за ней. Множество полок с различными коробками, папками. Эта комната — какой-то склад или архив.       — Ставь сюда.       Наконец-то освобождаюсь от тяжелой ноши.       Хочу уйти. Но коллега Р Первого начала копаться на одной из полок. Мнусь. Будет неудобно сейчас сказать ей: «До свидания. Я пошел». Вдруг снова понадобится помощь. Потому терпеливо жду. Она выуживает с полки дальнего шкафа небольшой конверт из крафт-бумаги, испещренный марками и печатями. Идет ко мне. Стук ее каблуков звучит непривычно сдавлено. Ему просто негде распространяться в этой маленькой, плотно забитой комнате. Коллега Р Первого хмурится. Наверное, видит, как я изнываю от желания поскорее уйти отсюда. Возможно, взяла это на свой счет.       Посыпались благодарности:       — Спасибо тебе огромное за помощь! Не знаю сколько бы мне пришлось всё это таскать…       — Был рад познакомиться, — говорю вежливую фразу, намекающую, что разговор закончен, да и вообще пора прощаться.       Сработало. Коллега Р Первого проходит мимо меня, я выхожу следом. Быстрей, быстрей, быстрей. Снова звенит связка ключей. Но тот самый, подходящий к двери архива, с розовой биркой сразу лег в руку. Теперь точно всё. Конец.       — Уже скоро пять. Подождешь его или пойдешь домой? — она улыбается.       Наверное, остались вопросы, интересующие ее. Вот и довольна тем, что смогла придумать для меня предлог остаться здесь подольше. Но если я соглашусь, извлечет выгоду не одна она. Думаю, стоит дождаться Р Первого. Всё-таки у него есть машина, на которой я благополучно доберусь до квартиры, особо не напрягая больную ногу.       — Я подожду.       — Тогда пошли в его кабинет. Налью тебе чаю! У меня есть классные шоколадные конфеты. Хоть как-нибудь отблагодарю тебя.       На ее крючке появилась дополнительная приманка. Эта женщина даже не догадывается насколько хитроумная. Побывать в кабинете Р Первого. Я не имею права упустить такую возможность.       — Было бы прекрасно, — отвечаю.       Цифра четыреста двадцать два блестит золотом на табличке двери заветного кабинета. Стою и не могу поверить в свою нежданную удачу. Коллегу Р Первого по пути сюда перехватил какой-то мужчина и увел по причине срочности дела. «Не знаю через сколько освобожусь. Вот ключи. Сладости и чай в шкафу», — сказала она мне и ушла. «Сделать ли мне слепок?». То была моя первая мысль, когда ключ от кабинета Р Первого лег мне в ладонь. У меня появилась возможно не просто побывать на его рабочем месте, а досконально изучить: потрогать, посмотреть. Провернуть подобное в компании его коллеги точно бы не получилось.       Нажимаю на дверную ручку. Замок не поддается. Надежда не встретить кого-то еще в кабинете Р Первого осуществилась. Оглядываюсь. Замечаю справа от двери другую табличку. «Главный специалист отдела профилактики безнадзорности и правонарушений несовершеннолетних», — гласит она. А ниже более крупным шрифтом фамилия и инициалы Р Первого. Отлично, кабинетом не ошибся. На моем лице появляется улыбка. Спешу вставить ключ. Раз оборот, два оборот, три оборот. Дальше ключ не проворачивается. Сердце бешено заколотилось. Я стою на пороге еще пока неведомого мне личного пространства Р Первого. Как здесь можно сохранить спокойствие? Тем более, рядом никого нет. Можно не притворяться.       В кабинете темно, но сперва закрываю за собой дверь и только потом включаю свет. Темные формы сразу приобрели четкие образы. Принимаюсь разглядывать окружающую обстановку. Сам кабинет небольшой. Напротив двери огромное окно, плотно закрытое жалюзи, через которое еле-еле пробиваются тусклые лучи, уходящего солнца. Сразу начинаю прикидывать, как озеленить это место. Из растений для западной стороны лучше всего подойдут: циперус, кордилина, бегония, фуксия. Последняя как раз у меня имеется. Она бы вполне могла найти здесь свое пристанище. Нужно обязательно высказать эту идею Р Первому. Вдруг согласится?       Перед окном длинный стол — рабочее место. На нем куча бумаг, в которых затерялся экран компьютера. Справа стоит большой шкаф со вделанными в двери стеклами. Через них видно забитые бумагами, книгами и папками полки. Меня переполняет трепетный восторг. Разом столько нового, принадлежащего Р Первому! Таскание тех тяжеленых коробок определенно того стоило. Сейчас я почти не замечаю боль. Она отошла на второй план, а то и на третий, пятый, десятый. Прохожу за стол и по-хозяйски разваливаюсь в мягком кожаном кресле. Чуть ли не стону от удовольствия.       Окинув взглядом кабинет еще раз, замечаю на стене около монитора бумажку ярко-желтого цвета. Узнаю расписание моих занятий в институте. Рядом с названием предметов указанно время. И так каждый день недели. Всё написано от руки аккуратным почерком Р Первого. Правее висит тетрадный лист с названиями лекарств, которые я принимал несколько месяцев назад, застудив колено. Не верю. Не могу поверить. Р Первый держит так близко вещи, связанные со мной. Краснею настолько густо, насколько позволяет железодефицитная анемия. Огонь любви, горящий во мне уже не первый год, стал только что сильнее.       На столе тоже есть интересные вещицы.       Беру в руки портмоне из черной кожи. Внутри немного наличных и паспорт. Р Первый недавно сменил его, потому что потерял предыдущий. Он считал это случайностью и простым невезением. Я же думаю об этом, как о знаке начала новой жизни. Ведь верю, что даже Наружность способна на некоторый символизм.       У паспорта жесткая, матовая обложка. Хочу посмотреть главную страницу, на которой расположена фотография. Р Первый постеснялся показывать ее. Сказал: «Я там чудной какой-то». Возмутительные слова от человека, видевшего фотографию в моем паспорте.       Резко раскрываю документ, и из-под обложки вываливается какая-то маленькая бумажка. Успеваю поймать ее. Начинаю рассматривать случайную находку: желтая, грязная, в коричневых пятнах. Сложена пополам. Изнутри выглядывает что-то цветное. Интересно. Разворачиваю. Бумажка оказывается групповым снимком. Еще со времен Дома. Младшие воспитанники стоят в коридоре второго этажа со своими воспитателями. Все вместе. Все живы… И никто не догадывается какие трудности ждут впереди. То время — пора беззаботности и голубого неба. Веду большим пальцем по фотобумаге; глянец изранен трещинками. Первым находится Р Первый. Его высокая фигура всегда выделяется, притягивает взгляд. Рядом с ним Лось. А перед ними стоит Слепой. Около него кривляемся мы — главное хулиганье — Сиамцы Макс и Рекс. Я ставлю рожки хозяину Дома, коварно улыбаюсь. Брат корчит уродливую гримасу. Правее от него долговязый — еще не Сфинкс — Кузнечик. Хмурится, видя мое баловство, но помешать не может: протезов почему-то нет. Замечаю, что на моем плече лежит рука Р Первого. Почему ни он, ни Лось тогда не остановили окружающий их балаган — загадка. Ведь наверняка в планах директора была типовая фотография, на которой воспитанники стоят по команде «Смирно» ровными рядами. А этот снимок дышит. Каждый на нем что-то делает. Кажется, если продолжу смотреть — картинка оживет. Или я попаду прямо в коридор, где делалась эта фотография. Но туда невозможно вернуться. Но если воспользоваться шестеренкой, подаренной Лордом…       Черт, я снова думаю об этом!       А всё потому, что сомневаюсь в своем выборе и по сей день. Было ли это правильно — уйти в Наружности с Р Первым? Тот день перед выпуском, Ночь Сказок… Получив долгожданную возможность попасть на другой круг, я не сомневался в своем решении вернуться к брату, пока Р Первый не отвел меня подальше ото всех за несколько часов до выпуска и не сказал: «Пошли в Наружность вместе. Я хочу, чтобы ты был там со мной». Помню, что после этого разговора долго искал Тень, всячески пытался призвать его, но старания оказались напрасными. Я надеялся, что, увидев брата, всё встанет на свои места, и предательская радость после слов Р Первого уйдет. Но — нет. Мой план, который был уже давно продуман и рассмотрен со всех сторон, начал рушиться от единственной фразы Р Первого.       Почему, почему Тень исчез, если до того момента всегда был рядом?.. И… Так ли усердно я пытался найти его на самом-то деле? Вряд ли я когда-нибудь узнаю ответы на эти вопросы. Увы, даже тщательный самоанализ не дает никаких результатов.       Хоть я и сделал выбор, но не чувствую, что дилемма разрешилась. Каждый раз, погружаясь в воспоминания, так или иначе в них появится она — шестеренка, а вместе с ней желание изменить решение. Пришлось ее спрятать. Выкинуть не хватило сил. Потому что я слабак. Всю жизнь им был. Уверен, мой брат сейчас бы не терзался, потому что сразу, еще тогда, поступил бы по уму.       Распускаю волосы. Тугой хвост мешает моему скромному мыслительному процессу.       А что же в Наружности? Здесь желанный Р Первый, который ни с того ни с сего увлек меня за собой. Зачем? Я боюсь думать о том, что его неожиданный шаг — отчаянная попытка увеличить количество воспитанников, выбравших жизнь снаружи. Может быть, это вот такая странная благодарность за мои подсказки?.. Поди разберись.       Хоть Р Первый всегда честен, и, смею думать, он в принципе не склонен ко лжи; однако всё равно многие вещи остаются непостижимыми для моего понимания. Его поведение, отношение настолько нейтральные, что даже неприятные. И потому кажется: Р Первый сам жалеет о своих словах. Вспомнить хотя бы день, когда состоялась вечеринка у моих одногруппников. Тот недобрый взгляд Р Первого, которым он будто бы пытался стереть с лица земли ни в чем неповинного старосту! А как хмурился, закрывая за нами дверь! Ну вот и что это было? Он злился из-за того, что к нему в квартиру заявился незнакомец? Вздор! Р Первый только и ждет, когда я уже соизволю обзавестись новыми знакомствами в Наружности. Может быть, ему не понравилось, как я оделся? Вряд ли. Та одежда принадлежит — кстати, нужно потом обязательно вернуть — старосте. Так что всё по канонам Наружности. Последняя и самая страшная догадка: ему надоело. Всё-таки Р Первый взрослый мужчина. В Наружности к его возрасту принято семьей обзаводится, детьми, собакой. Возможно, как раз причина в этом: мешаю ему строить личную жизнь. Ну тогда бы и не предлагал ничего!..       Сложно. Как же сложно разбираться в людских поступках. Я сам терзаюсь, полон сомнений. Разве можно в таком состоянии понять других?       Наверное, поставить точку сможет только откровенный, прямой разговор с Р Первым. Но я не смогу. По крайней мере, сейчас. Но думаю, что сил и храбрости на подобное безумство у меня не найдется никогда…       Снова собираю волосы в высокий хвост. Убираю фотографию обратно под обложку паспорта.       Спустя время, придя в относительное спокойствие, решаю продолжить знакомство с кабинетом. Нужно отвлечься. Начинаю вновь перебирать вещи на столе. И вскоре мое внимание привлекает кружка. Точнее следы от кофе на белой керамике. Они в точности повторяют контур губ, — губ Р Первого. В этих местах он прикасался к ней. Сглатываю накопившуюся слюну. Аккуратно беру кружку, медленно вращаю. Следы липкие. Р Первый кладет много сахара во все напитки. Смотрю на них не отрываясь. Меня посещает идея: прикоснуться к ним собственными губами. Ощутить эту сладость. Нет, не следов, а губ Р Первого. Непрямой поцелуй. Так называется сие действо? Подношу кружку ближе. Облизываюсь в предвкушении. И тут же мажу по кружке губами. Получилось почти невесомо, но я ощущаю данное событие более значимым.       В единственном ящике стола нахожу сигареты. Беру из пачки сразу пять штук. Клептомания у меня начинается исключительно рядом с вещами Р первого.       Дальше, увы, неинтересно. Бумаги, документы, канцелярские принадлежности, и больше — ничего.       Решаю провести оставшееся время в покое, не двигаясь. Но нога тут же напоминает о себе: заводит свою извечную песню квелых, от различных хворей страдающих. Но не так громко, как обычно. Отдых, безусловно, помог — боль ослабла, жить стало терпимо, — однако, мне предстоит возвращение в квартиру Р Первого. Вряд ли оно пройдет гладко. Уже не раз бывало: нога перестает болеть, но в скором времени обязательно вернутся муки, причем страшнее предыдущих. Жалею, что так и не начал носить при себе анальгетики, как мне советовал врач. Закрываю глаза, прислушиваюсь к тиканью настенных часов. Накопившаяся за эти дни усталость наконец-то ощущается в полной мере. Не замечаю, как засыпаю.       Просыпаюсь сразу же, как только слышу знакомые голоса:       — Суд лишил мать родительских прав. Ребенок будет жить с отцом.       — Наконец-то! А папа у мальчика хороший. Я с ним знакома. Он действительно сможет о нем позаботиться.       Дверь кабинета открывается. Первым заходит Р Первый, затем его коллега.       — Пил что-нибудь? — спрашивает женщина, только завидев меня.       Отрицательно качаю головой.       — Почему? Как же так? Сейчас всё организую!       Она подошла к дальнему от двери шкафу и начала вытаскивать оттуда необходимое: электрический чайник, сладости, кружки и, конечно же, чай с кофе.       — Тебе сделать? — обращается к Р Первому.       — Да, пожалуйста.       — Вот и правильно! Надо горяченького обязательно, а то на улице жуткая холодрыга.       Р Первый улыбается ей в знак согласия. Внимательно смотрю на него, пытаюсь понять: притворно ли его дружелюбие. Коллега Р Первого покидает нас с чайником в руках, обещая вскоре вернуться.       — Как всё прошло? — спрашивает Р Первый, закрыв дверь.       Не сразу соображаю, что спектакль, разыгранный мной днем ранее, еще не закончен. Благо не успел раскрыть клюв. Дамы и господа, леди и джентльмены, антракт закончен; мы продолжаем нашу несмешную комедию! Но с ответом я не тороплюсь. Требуется сначала войти в роль. Сейчас я должен превратиться в того, кто пустил в себя Наружность. Стал ее частью. Вспоминаю вечер в гостях у Курильщика. Было действительно неплохо.       — Довольно-таки хорошо, — отвечаю.       Р Первый поднимает взгляд с пиджака, лежащего у него в руках, на меня. Он хмурится. Подвергаться пристальному осмотру неприятно. Но если его производит Р Первый, я начинаю получать какое-то извращенное удовольствие.       Не могу не воспользоваться ситуацией: начинаю разглядывать Р Первого. Он выглядит уставшим. Стрижка Британка растрепана. Под глазами залегли темные круги. На лице щетина, которой, судя по виду, не меньше двух дней. Как неряшливо! Одежда же имеет совершенно другой вид: будто только-только сошла с гладильной доски. Ни единой складочки на белоснежной рубашке, четкие стрелки на черных брюках. Единственное, что портит картину: небрежно завязанный галстук. Хочется переделать этот ужасный узел, но я пересиливаю себя, свой перфекционизм и ничего не предлагаю. Этот процесс слишком интимен для места, в котором мы сейчас находимся.       — Рад за тебя, — бросает Р Первый одновременно с пиджаком.       Дальше молчим до появления его коллеги.       Стремительное возвращение этой женщины — как и всё, что она делает — очень громкое. Дверь, которая я не замечал, чтобы издавала ранее какие-либо жалобные звуки, заскрипела и затрещала — стоило только этой женщине переступить порог кабинета. Каблуки сапог стучат в темпе виво. Хлопают дверцы шкафов. Шум не утихает до того самого момента, пока коллега Р Первого не усаживается за стол.       Чувствую себя странно. Мне здесь неуютно. Уже несколько минут болтаю ложкой в той самой кружке, получившей недавно толику моей извращенной любви. Коллега Р Первого — заботливая хозяйка, чтоб ее — озаботилась чистотой посуды. Потому не осталось сладких кофейных следов. Зато кружка обзавелась скрипучей непорочностью. Последний раз такую стерильность я наблюдал в Могильнике.       — Знаешь, я очень удивилась. Не думала, что ты с живешь с кем-то, — говорит коллега Р Первого.       Она не пытается скрыть, насколько сильно это интересует ее: глаза горят, кусает губы, в нетерпении мнет салфетку. Наверное, мое появление станет одной из главных тем на ближайшее время в разговорах женской части коллектива. Будут гадать: «Кто же этот юноша? Родственник? Друг? Или?..». Ведь Р Первый — завидный холостяк, хоть и образ его довольно-таки мрачен для дам. Он — человек, сделавший выбор в пользу стороны, где преобладает тень, нежели солнце; совершенно неприветливый и бесконечно строгий. С внутренним миром дела обстоят ничуть не лучше: там сплошная темнотища. И всё равно я часто замечаю, как женщины проявляют к нему повышенный интерес, где бы он не появился. Понимаю их. Иногда не замечаю за собой, что сам откровенно пялюсь. У них, конечно же, более тривиальные мотивы, нежели у меня. Дальше привлекательной внешности Р Первого похотливые взгляды этих мадам проникнуть не в состоянии. С моими птичьими глазами им не сравниться. Я вижу намного больше.       Стучать ложкой надоело. Откладываю ее в сторону. Если честно, мне тоже интересно. Что вы ответите ей, Р Первый? Могу предположить: вы будете лаконичны. И только. Потому я взволнован. Неизвестность всегда доставляет мне некоторые душевные неудобства.       — Да, живем вместе.       Скрываю улыбку за кружкой. Делаю вид, что пью. Ответ Р Первого содержит в себе сухой факт, но мне всё равно приятно. Его коллегу, напротив, ответ на вопрос оставил недовольной: тонкие брови сдвинулись к переносице.       — Это я уже поняла. Получается, м-м, вы родственники?       — Здесь как посмотреть, — начинает Р Первый, — Мы познакомились очень давно. Около десяти лет или больше?.. За столь продолжительное время можно стать друг другу кем угодно.       Он замолкает. Рассматривает узоры на конфетнице. Ему не стали вдруг интересны гжелевые изыски на фарфоре. Р Первый обдумывает, что сказать дальше. Я и, кажется, его коллега чувствуем, что сейчас последует нечто невероятное. Откровение. Ни больше ни меньше. Поэтому не смеем заговаривать. Ждем продолжения.       — Мы не родственники в прямом смысле этого слова. Между нами, определенно, существует тесная связь. Но я не могу дать ей названия.       Р Первый взял в руки чашку и пригубил. Его не волнует, как слова, сказанные им, повлияют на происходящее. Но стоит ему сейчас просто поднять глаза, и он увидит исказившиеся лица. Мое и — я уверен в этом — его коллеги. Не могу заставить себя посмотреть в ее сторону. Что я там увижу? Внутренний голос говорит, что ничего хорошего. Время идет, а разговор не возобновляется. Р Первый сказал всё, что хотел; я выбрал с самого начала позицию молчуна; Коллега Р Первого оказалась неготовой услышать правду. Собираю свое самообладание, которое кусками разбросало по округе. Но они снова разлетаются, когда я замечаю, что Р Первый смотрит на меня. И в моей голове прозвучало неожиданное, ничем не подкрепленное предположение: он отвечал не своей коллеге, а — мне. Что-то коснулось моего сердца. Оно тут же отреагировало: учащенно забилось. Главная мышца сейчас качает не кровь, о нет, она разносит по артериям, венам и капиллярам любовь. Краснею. В этот раз не получается скрыть огонь внутри меня. Наружность начинает тянуть за ниточки, и моя невозмутимость стремительно тает. Не успеваю среагировать, чтобы помешать. Сопротивляться пьянящему чувству уже поздно.       Р Первый, про какую связь вы говорите? Что вы имеете ввиду? Неужели есть реальный шанс?..       «Возможно стоит перейти к более активным действиям, Стервятник?». Слова Сфинкса всплыли в моей голове очень кстати. Прямо сейчас понимаю, что пора. Хватит осторожничать. Давай, Стервятник! Расправь свои крылья, взмахни ими. Стряхни пыль своего многолетнего бессилия. Они так долго были связаны страхами, сомнениями…       И, наконец, перья радостно шуршат. Я уверен, что сейчас мой взгляд полон решимости. Каков эффект! И опять, всего лишь от нескольких слов Р Первого!       Р Первый смотрит на меня неотрывно. У него еле заметно приподняты уголки губ. Вот она. Его настоящая улыбка. Обнажаю свою душу — улыбаюсь в ответ.       Я люблю вас, Черный Ральф.       — Интересно, — говорит его коллега.       Переполненный решительностью, таки поворачиваюсь к ней. На ее лицо падает искусственный свет потолочных светильников. Резкие тени сделали его более острым. Глаза женщины прикрыты. Жмурится она или что-то еще, я не знаю. И неведомо мне, почему вдруг по спине, к ногам, побежал холодок. Но неприятное ощущение сразу уходит, растворяется в жару моей любви.       Р Первый делает последние глотки и встает из-за стола.       — Думаю, нам пора.       — Да, засиделись, — соглашается женщина.       После чаепития я и Р Первый дожидаемся его коллегу около входа в администрацию, но она всё никак не появляется. «У нее больше обязанностей, чем у меня», — говорит Р Первый. Я заволновался. Вдруг он вернется на работу, дабы помочь ей разобраться с этими самыми обязанностями? Ну уж нет. Не позволю. Сразу начинаю придумывать аргументы в пользу того, чтобы Р Первый никуда не пошел. Ради такого я готов даже признаться в том, что моя нога разболелась. Это, бесспорно, тяжелая артиллерия. Подействует безотказно, однако я получу за ее использование сполна. Р Первый выбьет из меня чистосердечное признание: почему колено вдруг разболелось, когда вот уже несколько месяцев никак не беспокоило. А после узнает и о том, где я на самом деле провел время в тот вечер. Ведь лгать ему прямо в глаза у меня еще не получалось. Точнее, не случалось прибегать к подобному.       Но ничего сочинять или в чем-то сознаваться не пришлось. Р Первый, докурив сигарету, направился к своей машине. Следую за ним. Радуюсь. Однако ликование быстро прошло. Стало стыдно за эгоизм совершенно несвойственный моей натуре. Где́ то птичье благородство, которым я безустанно хвастаюсь перед Р Первым? Но сразу же нахожу настоящую причину этого курьеза: негативное влияние Наружности. Ведь она очень уж любит заниматься садоводством: выращивает различные качества, чувства и эмоции в людях. В основном, конечно же, отрицательные. Не могу представить, чтобы Наружность культивировала что-то хорошее. В меня, как оказалось, она посеяла семя эгоизма. Наверное, скоро будет целая плантация. Допускать такого ни в коем случае нельзя.       Собираюсь окликнуть Р Первого, чтобы призвать его к честному поступку, но он уже садится в машину. Заводит ее. Пристегивается. Ничего не говоря, занимаю пассажирское сиденье спереди. Не буду лезть в чужие дела.       Утопаю в большом и мягком кресле внедорожника. Р Первый включил печку. Становится тепло. Забубнило радио.       Выезжаем с парковки. На задних сидениях шуршат пакеты с продуктами. Наконец-то могу позволить себе по-настоящему расслабиться.       — Знаешь, я очень доволен, — вдруг говорит Р Первый. Не отвлекаясь от вечернего пейзажа за окном отвечаю:       — Чем же?       — Тем, как ты сегодня держался.       — Это было несложно.       — Мне показалось, что вы поладили с Розой.       — Извините, с кем? — спрашиваю я, не понимая кому принадлежит это имя.       Р Первый чуть помолчал, прежде чем объясниться.       — С моей коллегой.       Вот это да! Р Первый дает в Наружности клички окружающим его людям. Никогда бы не подумал, что он может заниматься подобным. Интересно, интересно… Но, наверное, ему не хотелось, чтобы я узнал это. Потому просто киваю, а затем добавляю, что его коллега вполне сносная.       Р Первый достает из багажника еще два пакета. У него в руке и так по три штуки. Тянусь, чтобы забрать хотя бы один, но он уворачивается.       — Ты сегодня уже натаскался. Пошли.       Р Первый, если узнать его получше, очень заботливый человек. Чаще всего он проявляет эту черту по-своему, но иногда и вот так: в простых, бытовых вещах. Я не отстаю. Тоже стараюсь всячески помогать. В отношениях нельзя только брать. Отдавать тоже нужно. Мне не сложно. Однако надо уточнить, что, если бы не моя влюбленность, вряд ли бы я делал нечто подобное. А Р Первый уделяет мне такое количество внимания вот так просто. Без всяких на то причин. Хотя, возможно, он считает это своей обязанностью как воспитателя? Но я не замечал, чтобы прилагалось столько же усилий в делах Сфинкса, Курильщика, Черного; да вообще любого другого воспитанника Дома, проживающего в Наружности…       Останавливаюсь. Смотрю на удаляющуюся фигуру Р Первого.       А может ли быть так, что он сейчас находится на том же этапе, на каком остановился я несколько лет назад? И тогда, возможно, Р Первый объясняет себе такую огромную трату собственных сил возложенной ответственностью, а не?..       Одно время я думал, что повышенное внимание к воспитателю — отработка долга за его помощь в тот самый день. Надо полагать, так оно и было. Но только поначалу. А затем… Всё непонятным образом изменилось. Чувство глубокой благодарности превратилось в романтическое увлечение. Самостоятельно, увы, я не смог понять этого, но один случай мне всё объяснил…       …Однажды мы собралась старой чумной компанией. Говорили о былых временах и пили. Расчувствовавшись от приятных воспоминаний из детства, начали вести откровенные разговоры. Каждый рассказал нечто личное. И я, поддавшись общему настрою и градусу в крови, решил тоже поделиться:       — Знаете, в последнее время у меня появилось много забот из-за одного человека… Не скажу, что мне это в тягость, но есть вещи, нарушающие мой душевный покой, которые как я понял, напрямую связанно с ним, с этим… человеком... Например, когда мы вместе у меня начинает сильно биться сердце. Как застучит!.. Лицо и уши гореть начинают, дышать становится тяжело… Представляете?..       — Может тебе стоит попить каких-нибудь успокоительных пилюль? — предложил Валет. — Похоже на какое-то нервное заболевание если честно.       — Вот не надо тут о болезнях! — встрял Табаки. — Ты что не видишь? Большая Птица так и пышет здоровьем! Причина кроется однозначно в другом.       Шакал сверкнул глазками.       — Это же происходит только рядом с этим человеком? Испытываешь странные ощущения рядом с ним, обременяешь себя заботами из-за него, однако, не пытаешься прекратить это, да?       Я неуверенно кивнул. В его словах была правда, но оставалось непонятно куда вел Табаки.       — Тогда всё ясно! Этот человек тебе нравится! Ты влюбился! — громогласно сообщил он и тут же с придыханием добавил: — Ох, как бы я хотел посмотреть на эту кралечку, растопившую лед в сердце Стервятника!       Все, находившиеся в комнате, словно по команде одновременно вздохнули и закатили глаза, но не я. Такой вариант мной еще не рассматривался. А было их много: и чувство долга, и уважение, и ответственность перед Р Первым.       Слова Табаки о некой «кралечке» прошли мимо моих ушей.       — Снова ты приплетаешь это… У тебя что, началось половое созревание? — проворчал Сфинкс.       — Я в отличии от всех вас давно созрел, причем в самых различных сферах… И в этой тоже!       Слова Шакала вызвали очередную волну недовольства.       — Одну секунду! — поднял голос Волк и захлопал в ладоши, чтобы на него обратили внимание. — Он может быть прав…       Его перебил Красавица:       — Ты про половое созревание?       — Господи, нет! С этим и так всё ясно. Табаки не зрелый, а просто озабоченный, — Волк произнес это так, будто его слова — давно известный факт.       Красавица закивал. А Шакал покраснел от негодования и начал громко пыхтеть.       Волк не обратил на него никакого внимания и продолжил:       — Табаки может быть прав насчет любви. Я читал о таком в некоторых книжках. Про вот эти частые удары сердца, краснеющие щеки.       — В книжонках, о которых ты сейчас говоришь подобное испытывают всякие томные девицы, — медленно проговорил Сфинкс, явно имея ввиду что-то еще, и он явно хотел, чтобы Волк понял его.       Но он не понял.       — И?       — Посмотри на Стервятника. Какая из него томная девица?       Показалось, что Волк на секунду растерялся. Он взглянул на меня, прищурился. Затем снова повернулся к Сфинксу.       — А что, такое вправе испытывать исключительно «томные девицы»? Ты просто никогда не влюблялся, — махнул рукой Волк.       Началось активное обсуждение, в котором я не стал участвовать. И так смущен неожиданным вниманием к своей скромной персоне. Куда еще более.       — Кто этот человек? — спросил Табаки, когда гомон пошел на убыль.       На его лице жуткая улыбка заинтересованного в чужих делах человека.       — Хватит. Вам это знать необязательно, — неожиданно для всех подал голос Слепой.       Все и забыли, что он всё время находился тоже здесь. Но после его единственной фразы, больше никто не спрашивал меня об этом.       Волк и Табаки навели меня на определенные мысли. После этого вечера я узнал название книг, которые упоминал Волк, и прочел их. Влюбленные героини действительно оказались «томными девицами», но их чувства были очень похожи на мои. Даже наши мысли оказались в некотором роде схожи. Ко мне пришло желанное облегчение. Правда, ненадолго. Осознание в кого именно я влюбился чуть запоздало. И уже с ним, глядя на Черного Ральфа, стало ясно, что силок на моей шее затянулся крепко. Не освободиться.       Так что же? Может ли быть так, что Р Первый не может дать определения своим чувствам? Он же сказал своей коллеге, что не может назвать связь, которая, как ему кажется существует между нами.       Эту догадку необходимо проверить.       Догоняю Р первого. Он смотрит на меня чуть недовольно. Заждался, когда старая Птица спустится с небес на землю. Я виновато улыбаюсь. Тороплюсь достать ключи. Открываю дверь. Домофон громко пищит. Рад возвращению жильцов. Заходим. На первом этаже темно. Снова выкрутили лампочку. Уже пятый раз за декабрь. Р Первый подозревает в этом нашего соседа снизу. Я не понимаю, как он может обвинять человека без каких-либо доказательств. Ох уж эти особенности менталитета жителей Наружности.       Осторожно поднимаюсь по ступенькам. Не из-за темноты. Из-за ноги. Мое тело снова полнится неприятными ощущениями, даримыми коленом. Узнаю характер боли, но пока не спешу с выводами. Р Первый плетется сзади. Наверное, стоило тогда проявить настойчивость и всё-таки взять у него из рук по пакету, чтобы облегчить его ношу.       Нажимаю на кнопку лифта, но не слышу привычного скрипа, кряхтения и грохота. Нажимаю еще. В этот раз давлю на кнопку посильнее. Иногда она не сразу срабатывает. Но даже так лифт не приходит в движение.       — Сломался?       Р Первый сгружает все пакеты на пол. Хочется начать ворчать на тему грязного подъезда и крайне нежелательного нахождения пакетов с продуктами на нём. Но сейчас меня волнует в первую очередь не это. Почему лифт не работает? Занят кем-то? Или всё же действительно сломался? Неужели придется подниматься по лестнице все десять этажей? От мысли об преодолении больше ста ступенек своим ходом меня передергивает. Непосильная задача для моего колена.       Р Первый тоже пробует вызвать лифт. Жмет на кнопку и долго не отпускает. Однако тщетно.       — Сломался, — звучит от него уже утверждение.       — Увы.       Р Первый поднимает пакеты и направляется к лестнице. Я нехотя отлипаю от стены и иду за ним.       Первые три этажа дались мне без труда. Медленно переступая со одной ступеньки на другую, уверенно двигаюсь вверх. Повезло, что иду позади Р Первого, ибо уже на втором этаже в моей походке начала виднеться хромота. Он сразу бы заметил это.       Когда мы доходим до лестничного пролета между четвертым и пятым этажом, Р Первый останавливается и говорит:       — Иди вперед. А то тащишься из-за меня где-то позади. Так хоть быстрее дойдешь, ужин греться поставишь.       Если бы кто-то мог в этот момент прочесть мои мысли, то этот человек, ей-богу, существенно бы пополнил свой словарный запас ненормативной лексики.       Прохожу вперед и сразу слышу:       — Что у тебя с ногой?       Это было глупо: надеяться, что Р Первый ничего не увидит. Я не прошел и пяти ступенек, как он всё уже понял.       — Что с твоей ногой? — повторяет.       Думаю над ответом. Попутно изучаю большое пятно непонятного происхождения на ступеньке. Скребу его носком кроссовка. Не поворачиваясь к Р Первому, начинаю бессовестно лгать про то, как я поскользнулся на плитке в квартире старосты. По шуршанию целлофана понимаю: Р Первый снова поставил пакеты. Снова на грязный пол.       — Что за бабаска? — дослушав меня, сразу спрашивает Р Первый. — Если ты хотел рассказать мне глупую историю, то у тебя почти получилось. Замени ты лужу на шкурку от банана — стало бы гораздо тупее. Но в том и в этом случае история звучит максимально неправдоподобно.       Я тактично молчу. Р Первый сдвигает пакеты к стене.       — Твоей ноге нужен покой. Поднимемся в квартиру, и там я осмотрю твое колено.       Киваю и делаю шаг вперед, а Р Первый повторяет:       — Твоей ноге нужен покой.       Оборачиваюсь и вижу: его руки тянутся ко мне. Даже через толстую куртку чувствую какие они горячие. Левая рука легла на мою спину, а правая подхватила ноги. Успеваю лишь ойкнуть, как ступни отрываются от пола. Боясь упасть, хватаюсь за шею Р Первого.       — Теперь пошли.       Р Первый стремительно поднимается. Я восседаю на его руках с закрытыми глазами, потому что стесняюсь смотреть на этот мир из такого необычного положения. Прячу раскрасневшееся лицо в вороте пальто. Слышу частое дыхание Р Первого, как быстро бьется его сердце. Надеюсь, что ему не тяжело.       Где-то на седьмом этаже начинаю ловить кайф от такого положения дел. Уже хочется, чтобы это не заканчивалось. Р Первый как раз прекратил ворчать про мой маленький вес и другие вещи, которые ему не нравятся. Упреки в целом обоснованы. Но я всё равно считаю, что для подобного можно было бы выбрать более удачное время. Но взрослые любят бухтеть. По себе знаю.       — Ох! Проходите, проходите! — звучит женский немолодой голос.       — Здравствуйте, спасибо, — отвечает Р Первый, чуть запыхавшись.       — Да будет тебе! Невестку несешь что ли?       — Да, — говорит мой новоявленный жених, выдержав короткую паузу.       — Какая она у тебя стеснительная! Хорошенькая! А волосы какие длинные…       — Да-да, — произносит Р Первый, продолжив путь с восьмого этажа на девятый.       «Хорошенькая! А волосы какие!..», — пародирую женщину у себя в голове.       Пришли. Р Первый аккуратно опускает меня на ноги. Шарит по карманам пальто. Связка ключей оказывается во внутреннем кармане. Отпирает первый замок, второй, и мы заходим. Нас встречает длинный коридор, поглощенный темнотой.       — Включи свет, — командует Р Первый.       Тянусь к выключателю. И только люстра зажглась, сильная рука хватает меня и тащит в зал. Плюхаюсь на мягкий диван. Р Первый придвигает из угла табурет и садится на него. Он всегда стоит там на всякий случай: банки достать, лампочку закрутить. Скидываю кроссовок. Поднимаю больную ногу и кладу ее на колени Р Первого. Делаю вид, что не замечаю недовольный взгляд.       — Спасибо, что хоть кроссовок догадался снять, — ворчит Р Первый.       Он поднимает штанину, но узкие крой джинс делает невозможным добраться до колена, не снимая их. Следует пара неудачных попыток. Возможно, если бы Р Первый действовал менее осторожно, то всё бы получилось. Но движения его так и остаются медленными, аккуратными и, как мне кажется, нежными. Становится немного стыдно, когда его пальцы касаются волос на моей ноге. Растительность на мужском теле — обычное дело, однако всё равно чувствую себя неловко.       — Так дело не пойдет, — говорит Р Первый.       Он встает с табурета, наклоняется ко мне, но, коснувшись ремня на джинсах, отдергивает руку.       — Кхм, снимай.       Киваю. Начинаю раздеваться. Получается медленно. Это не отчаянная попытка соблазнения старой птицы. Мои лапки замерзли и потому сейчас не способны двигаться быстро. Пуговицы, замочки, молнии становятся серьезными препятствиями.       Спустя энное количество недюжинных усилий, наконец-то добираюсь до пуговицы джинс. Под недобрым взглядом Р Первого ускоряюсь, но ненамного. Освобождаю сначала левую ногу, затем правую. Джинсы складываю и убираю на спинку дивана. После чего снова занимаю позу, вызвавшую у Р Первого приступ брюзги.       — Заметная припухлость, краснота кожи, болезненность при движении. Типичная клиническая картина бурсита, — говорю тоном свойственным всем врачам.       — Ложись, сейчас вернусь. — Р Первый встает с табурета.       Не без удовольствия принимаю горизонтальное положение, подложив себе под голову подушку. Накрываюсь пледом. От него веет одеколоном и тонким, особенным запахом Р Первого: нечто похожее на древесный аромат ветивера. Распознать точнее у меня не получается. Вся квартира и вещи, находящиеся в ней, вобрали в себя эти терпкие нотки. Жаль, что к ним так и не примешался аромат моих цветов. Хотя я расставил их повсюду. Например: на столе сбоку от меня цветет пассифлора; на стеллаже рядом с телевизором несколько гераней; подоконник заставлен розами; справа от дивана горшок с лавром. Это лишь малая часть того, что цветет в зале. Принюхиваюсь. Ничего не чувствую. Не знаю с чем это связано. То ли с плохим движением воздушных масс, то ли…       — Держи.       Р Первый протягивает мне градусник. Кладу его в рот.       — Сейчас я помажу твое колено гелем, а ты померишь температуру. Если будет сильно выше нормы, то выпьешь жаропонижающее. Дальше будем смотреть по твоему состоянию. Возможно, придется ехать в больницу.       — Хорошо.       Р Первый скидывает с меня плед, я вздрагиваю — только согрелся. Затаившись, наблюдаю, как он выдавливает гель на руку, после чего прикасается к моему воспаленному колену. Холодная субстанция приятно скользит по коже. Р Первый водит пальцами осторожно. Его взгляд сосредоточенный. В вопросах здоровья он очень серьезный.       — А теперь я хочу знать правду, — говорит Р Первый.       Он накрывает меня пледом, кладет тюбик с гелем на стол, затем достает сигарету из пачки, которая на всякий случай всегда лежит на столике у дивана. Вообще, Р Первый редко курит в квартире. Обычно для этого он выходит на балкон, но, наверное, сейчас те самые особенные условия для нарушения заведенного порядка.       Запах ментола от тлеющей сигареты быстро заполняет комнату и мои легкие. Р Первый затягивается, не сводя с меня глаз. Ждет правды. А я совсем не думаю о том, что скоро Р Первый докопается до необходимой ему истины и это, вообще-то, крайне нежелательно для моего спокойного будущего. Мне хочется смотреть на болтающийся галстук Р первого; на его кадык, выглядывающий из-за расстегнутого воротника рубашки; на красивую руку, держащую сигарету; на ширинку брюк. Облизываю сухие губы: веду языком по верхней губе неспеша, смотря прямо в глаза Р Первого. Вот это уже похоже на соблазнение.       — Можно мне тоже? — спрашиваю.       — Что? — не понял Р Первый.       — Сигарету.       — Нет. Сначала ты мне расскажешь правду. И тогда, может быть, я подумаю: дать тебе сигарету или нет.       — Я уже рассказал вам.       Еще несколько затяжек, сопровождаемых молчанием, и Р Первый тушит сигарету о небольшую пепельницу, стоя́щую на столе. С усилием вдавливает сигарету в стеклянные стенки. Мне становится нехорошо: очень красочно представляю себя на ее месте; как Р Первый размажет меня по стенке, если не услышит правду. Сил ему на такое хватит. В последнее время он усердно занимается в тренажерном зале и заметно нарастил мышечную массу. Его тело, как у мраморной статуи Давида. Поразительная красота, сочетающая в себе истинную мужскую силу.       Пропищал градусник. Р Первый успевает взять его первым.       — Тридцать восемь и три. Доволен?       Ничего не отвечаю. Зря. Накопившееся в Р Первом негодование закипело и выливается из него горячими словами:       — Стервятник, для чего я делал всё это? Походы по больницам, покупка дорогостоящих лекарств, соблюдение всех рекомендаций врачей? Чтобы потом мои старания улетели в трубу? Что ты делал вчера?!       Он зол и уверен, что именно я всецело виноват в сложившейся ситуации. И, конечно, Р Первый прав, и имеет полное право сейчас сердиться. Мне совестно. Уже хочу сказать, как прошел тот вечер на самом деле.       «Хватит собирать скелеты в шкафу!», — говорю я себе.       И вот уже открываю рот, чтобы сказать то, что нужно Р Первому, но не делаю этого. Мою голову посетила поистине мерзкая, но такая привлекательная идея. Посмотрев Р Первому в глаза, я понимаю, что только сейчас начнется грязная игра.       — Вчера? Это произошло сегодня. Это вы сказали своей коллеге, что я могу помочь перенести документацию.       Жду реакции. Сначала Р Первый, сжираемый злостью, хочет что-то сказать — что-то явно неприятное и некультурное —, но выражение его лица очень быстро меняется на растерянное. Кажется, сработало.       — Ты… Не мог отказаться? — шипит Р Первый.       Он пытается поджечь следующую сигарету. Щелк-щелк-щелк.       — А мне? — спрашиваю я, протягивая руку.       — Ты болеешь! — рявкает.       — Ладно, — вздыхаю.       Р Первый снова заговаривает, когда тушит вторую сигарету:       — Подвинься.       Удивленный его просьбой отодвигаюсь к спинке дивана. Здесь места для двоих маловато. Будет тесно. Но, видимо, Р Первого это никак не напрягает. Меня, если честно, тоже. Диван проминается под его весом. Р Первый тянет часть пледа на себя.       — А продукты? — спрашиваю.       И сразу же злюсь на себя. Тут такое происходит!.. А я думаю про жрачку. Когда еще звезды сойдутся на небе таким образом, что мне представится возможность делить ложе с Р Первым? Да наверное никогда. Это событие, происходящее единожды. По лицу Р Первого видно, что он действительно задумался о судьбе оставленных в подъезде пакетах. Прикидывает: утащат ли их, если останется здесь еще чуть-чуть или, может быть, уже утащили. Я, как и он: сейчас надеюсь на добропорядочность наших соседей.       — Позже схожу за ними.       Киваю.       — Ты мог отказаться, когда почувствовал неладное с ногой. Никто бы не стал заставлять тебя, — снова начинает Р Первый.       Его голос звучит тихо и содержит в себе необычные интонации. Никогда не слышал, чтобы он так разговаривал.       Обстановка, в которой мы оказались — неожиданная физическая близость — склоняет меня к честности. Всё-таки это подло — лгать Р Первому, когда он предельно честен со мной. Я, конечно же, испытываю муки совести, но какие-то несерьезные. Чтобы окончательно не упасть в собственных глазах, решаюсь сказать чуть-чуть правды.       — Я думал, что тем самым огорчу вас. Ведь вы очень хотите, чтобы я чаще взаимодействовал с другими людьми. Постоянно ищите поводы для этого. Но задуманное вами осуществляется редко, и вы… расстраиваетесь. Поэтому в этот раз я решил сделать так, как вы того хотите. Чтобы вы наконец порадовались.       Р Первый тяжело вздыхает. Я поудобнее устраиваюсь рядом с ним. Ложусь ему на плечо. Он никак не реагирует, потому решаю остаться лежать вот так до последнего.       — Если тебе тяжело, нужно говорить об этом, понимаешь? Не стоит заниматься самопожертвованием.       — Кто еще здесь занимается самопожертвованием? — усмехаюсь. — Только вы.       — Не понял, — тупо выдает Р Первый.       — Всё вы поняли.       — Я делаю только то, что хочу.       — Значит, вам действительно хочется возиться с больным юношей? Тратить свои деньги на его лечение? Ломать голову над его социализацией?       Последний вопрос, жужжащий в моей голове: «Почему только я? Над Сфинксом, Курильщиком или Черным вы так не трясетесь». Он остался не озвученным. Это уже посягание на святое — воспитательские принципы. Р Первый мог бы страшно обидеться или разозлиться.       Р Первый молчит. Придумывает достойный ответ. Или же какую-нибудь отмазку. Я, на самом деле, удивлен, что мне хватило смелости спросить подобное. Хоть эти вопросы и волнуют меня, однако желание знать ответы на них было противоречивым. Не стоит ждать, что Р Первый скажет нечто ласковое. То напрасные надежды. Он может ответить нейтрально. Как его учили в педагогическом институте. Или же прозвучит то, что я и так знаю. Все знают. Р Первый напомнит, что взвалил опеку надо мной только потому, что я являюсь самым слабым из выпускников, самым неприспособленным. Вот почему мне уделяется столько внимания.       Услышать такое от Р Первого совсем не хочется, потому говорю быстро, пока он не начал отвечать:       — Забудьте. Можно я посплю? Устал.       — Конечно.       Отворачиваюсь. Закрываю лицо рукой. Находиться сейчас так близко с Р Первым меня совсем не радует.       От некогда замурованных окон второго этажа остались лишь подоконники. Воспитанники используют их для различных целей. Тот, что находится в конце коридора, стал для меня и Тени особенным, наполненным мистической силой местом. Там мы гадаем самыми различными способами: таро, руны, камни, книга перемен. Лучше всего брат справляется с раскладами на картах. Потому к нему приходит множество воспитанников, желавших приоткрыть завесу своего будущего. Ко мне же являются за выпивкой — иным способом познания неизвестного.       Тасую колоду игральных карт, сидя на подоконнике. Посетителей у меня сегодня нет и вряд ли появятся, а Тень занят Лэри. Истолковывает ему расклад.       — Значит, у меня будет девушка, да? — предводитель Логов теребит лацканы своей кожанки.       — Да, скоро. Видишь эту карту? Она описывает внешность твоей девушки. Она будет высокой и худенькой. Та-а-к. А эта карта… Ого, Лэри, вы поженитесь! Как здорово! Первая любовь и сразу на всю жизнь!       Лэри довольно хрюкает. Ноги его не находят себе места: то трясутся, то стучат каблуками ботинок.       — Спасибо, спасибо! Держи, — он протянул брату немного денег и пакет с семенами, — Как ты и просил…       — Я понял, — говорит Тень, чуть улыбаясь.       Лэри в отличном настроении покидает нас.       — Это правда? — спрашиваю.       — Конечно, я не стал бы врать. Я — не ты. До сих пор начинаю злиться, вспоминая, что ты нагадал Черному Ральфу беспросветное одиночество! Видел бы ты, как он расстроился…       Тень собирает колоду. Складывает в аккуратную стопочку. Тасует.       — Ну так сказал бы ему правду, — кривлюсь.       — Я не успел. И Черный Ральф вряд ли бы поверил мне. Подумал бы, что я так пытаюсь подбодрить его.       Пытаюсь оправдаться:       — Тогда по нему было не сказать, что он опечалился. Сидел как всегда, с присущей ему невозмутимостью. И вообще, разве такие люди, как Р Первый верят в карты? Мне кажется ему наср… — Брат одаривает меня многозначительным взглядом. Я спешу заткнуться.       — Вытяни карту, — просит он, протягивая мне колоду.       — А вопрос? Должен предупредить: у меня нет идей.       — Просто тяни, — приказывает Тень.       Вытаскиваю из середины колоды карту. Не глядя, отдаю ее брату.       — «Башня». Перевернутая.       — Всё плохо? — хихикаю.       Но брату моему совсем не до смеха.       — Будь осторожен, Стервятник. Это плохая карта.       Смотрю на Тень, на его серьезное лицо. Понимаю, что происходящее — мой беспокойный сон.       — Иди, — говорит он. — Тебе нужно идти.       Открываю глаза. Кажется, что я до сих пор чувствую холод от бетонного подоконника и запах благовоний, которые любил поджигать брат. Рядом до сих пор лежит Р Первый. Прислушиваюсь. Дыхание ровное и глубокое. Он спит. Поворачиваюсь к нему, кладу руку на его талию.       Какая беда может приключиться со мной, когда Р Первый рядом? Я с ним как за каменной стеной, брат.