Пётр стремительно шагал по извилистой дорожке, которая вела к дому князя Стефана Яблоневского. Вот перед ним располагалось старое здание, которое представляло собой ветхий, разрушающийся от времени и погодных условий, дом, совсем не внушающий доверия: не обрушится ли потолок на голову Червинского, когда он туда войдет? Мужчина был настроен решительно, ведь он знал, зачем пришёл в это место. Ноги сами вели его сюда, чтобы раз и навсегда поставить на место непутевого отпрыска, которого ожидал увидеть именно здесь. Катерина не сообщила Петру место нахождение сына, зато это сделала Павлина, которую Червинский случайно встретил на одной из центральных улиц. Женщина вероятно спешила навестить Катерину, пока та не покладая рук работала.
— Да что она там может, — брезгливо кривясь, будто Катя стояла возле него, касаясь руками одежды мужчины, произнёс Пётр и тут же продолжил. — Не поверишь, но я рад тебя встретить здесь. Я знаю, что Григорий жив, даже не смей отрицать это. Проведи меня к нему, я должен с ним поговорить.
Выражение лица Павлины менялось буквально ежесекундно: отвращение сменило гнев, а на смену ему прибыло презрение, которым женщина давно не одаривала людей. Немного подумав, она назвала адрес, но лишь потому, что знала наверняка — Пётр заберёт сына с собой в Червинку и тогда Катя сможет вздохнуть спокойно. Червинский сразу же после их разговора отправился искать нужный дом, а когда нашёл, то несказанно обрадовался, предвкушая довольно интересную беседу.
Входная дверь была незаперта, а потому мужчина бесцеремонно толкнул её ногой и она с жутким скрипом отворилась. Ещё с порога, как только он вошёл в крошечную прихожую, Пётр Иванович заметил впереди себя комнату, в которой на кровати кто-то лежал. Это дало Петру толчок быстрым шагом пройти через коридор, оказавшись у входа в комнату. Такие знакомые очертания тела лишь побуждали выплеснуть всю ярость, которую Червинский носил в себе этот год. Лишь невероятным усилием он смог сдержать весь свой гнев, зная, что чем дольше он терпел, тем хуже прийдется потом Григорию. Ему хотелось причинить такую же боль, какую сделал Петру его непутёвый отпрыск. Потому мужчина бесшумно вошёл в комнату, наблюдая как его родной сын крепко спал, даже не догадываясь, кто сейчас стоит перед ним. Пётр Иванович громко захлопнул за собой дверь и этого хватило, чтобы Григорий открыл глаза, проснувшись от громкого шума и, насколько позволяло его всё ещё болезненное состояние, быстро сел на кровати, удивлённо хлопая глазами, в которых уже проявлялся страх от понимания того, что его ждёт. То чего так боялся Гриша — сейчас находилось прямо перед ним и это был ни кто иной, как его родной отец. Пётр Иванович широко улыбнулся сыну, глядя на него так, словно видел каждый день, однако глаза, не смотря на всю наигранную веселость, оставались холодны, словно метал. Мужчина сел на стул возле двери, запрокинув одну ногу на другую и принялся активно хлопать в ладони, при этом произнося не громкое: «Браво». Григорий явно нервничал, готовясь к словесной перепалке и пока молчал, ожидая, когда отец начнёт глумиться над ним. Ждать почти не пришлось. Пётр Червинский не сводя своих тёмных глаз с сына, резко сменился в лице, опустив руки на колени и твёрдым голосом заговорил:
— Интересно, в кого ты такой родился, чьи гены оказались сильнее, а? Мои или матери? Зачем Господь такого сына мне послал, чтобы наказать меня за грехи, а может за жизнь прошлую, за которую никак не рассчитаюсь, вот и вынужден тебя терпеть. Только успокоюсь, так вот снова и снова что-то случается в моей жизни, — ударив кулаком об стол, мужчина помолчал несколько минут, ожидая каких-либо эмоций на лице Григория, но тот сидел неподвижно с каменным выражением, словно если он проявит свою эмоциональную натуру — он проиграет. Потому Пётр продолжил. — Мне даже в самом страшном не могло приснится то, что ты сделал… Благодари Всевышнего, что мать твоя не дожила до этих дней и не видит твоих деяний…
Старший Червинский не успев договорить, как тут же ему в лицо прилетела пощёчина. Григорий в мгновении ока, словно животное с жутким оскалом на лице, нанёс удар, на который его отец явно не ждал — благо расстояние от кровати до стула у двери позволяло сделать лишь один шаг, дабы достигнуть цели. Но оказался настолько слабым, что Пётр даже не шелохнулся. Его так позабавила реакция сына, что он засмеялся пуще прежнего, действуя на нервы Григорию ещё больше — он знал этот смех и по спине поползли мурашки. Казалось бы: он дрался с каторжниками, полуживой скитался по Сибири, чуть было не погиб от рук конвоиров, был на грани жизни и смерти совсем недавно, борясь с болезнью, а сейчас ему было страшно вот так смотреть в глаза своему отцу, впервые в жизни трясло так, словно перед ним стояла смерть, размахивая огромной косой и вот ещё мгновение и его голова полетит с плеч и со звонким стуком упадет к ногам мужчины. Уши у него горели, к горлу подступал комок и он, как бы не старался, не мог выдавить из себя ни слова, но руки так и чесались сделать ещё один удар по челюсти человека, который этого заслуживал — он не имеет права даже упоминать о матушке, у которой остановилось сердце из-за мерзких поступков отца.
Пётр вероятно хорошо знал своего сына, поскольку тот был его молодой копией: такой же вспыльчивый характер, острый ум, острые черты лица да и в целом — разве только слепой не заметит между ними родства. Червинский старший спокойно встал, открыл дверь, всё ещё всматриваясь в бледное лицо своего сына, который еле на ногах стоял — сезонный недуг, который недавно сразил Григория, приковав на несколько дней к постели, никак не хотел покидать тело мужчины и отчаянно удерживаясь в организме, доставлял уже куда меньшие, но в данный момент особенно ненужные неприятности.
— Через десять минут жду тебя в карете здесь за углом дома и без никаких возражений, — сказал Пётр Иванович, но увидев, что сын и ухом не повёл, оставаясь твердо стоять на месте, проговорил уже медленно и отчетливо. — Я дважды повторять не собираюсь.
Мужчина уже собирался сделать шаг, чтобы навсегда убраться из этой тесной, мрачной комнаты, которая кроме чувства подавленности и грусти ничего более не вызывала, но Григорий не дал ему это сделать. Молодой человек сел обратно на кровать и продолжил, теперь уже с неким вызовом в глазах, смотреть на отца. На что Пётр несколькими резкими движениями силой схватил Григория за руку и поволок его к выходу, крича ему чуть ли не на ухо далеко не приятные слова, которые громким эхом отзывались по дому. Гриша из-за всеобщей слабости, которой он был благодарен внезапно обрушившейся на него болезнью, не мог в полной мере сопротивляться отцу, а потому лишь делал слабые попытки освободиться. Когда отец дотащил сына до выхода, он не выпуская Григория из рук, остановился, с трудом пытаясь отдышаться — немолодой возраст сказывался на мужчине, однако по части измен своей жене он не уступал себе в молодости. Пару секунд как раз-таки хватило, чтобы Гриша смог зацепиться ногой за дверной проём и не дать отцу потащить его к карете.
Вспышка детских воспоминаний озарила прихожую и вот уже стены растворились в воздухе, который постепенно наполнялся запахами родного дома в Червинке. Вот он, ещё слишком мал, чтобы быстро удирать от отца, снова натворив какую-то мелкую пакость, но уже способен передвигать ножками по земле, пытаясь спрятаться за бордовые шторы в комнате родителей.
— Где же мой маленький проказник? Сейчас-ка я его как найду, как поймаю, — с явной нежностью в голосе произнес Пётр Червинский и тут же открыл штору, схватив за руку, а затем и вовсе поднял, прижимая к себе двухлетнего сына, который хохотал во всю так, что даже Анна Львовна проходя мимо спальни, ненадолго остановилась в коридоре, чтобы насладиться бесценными минутами счастья и покоя, которые редко навещали их семью.
Острая боль пронзила голову Григория, заставив его вернуться в реальность: отец отпустил руку, на которой теперь остались огромные красные следы пальцев, от чего Гриша упал на холодный пол, сильно ударившись виском о дверь. Затем были лишь приглушенные мужские крики, сопровождающиеся легкими ударами по щекам.
И снова эта тягостная скука — дежавю. Ведь всё это уже случалось с ним: он словно большой кожаный мешок, набитый песком, словно движущая мишень для опытного охотника, постоянно принимал на себя удары из вне, которые больнее предыдущих разрушали внутренний мир навсегда. Он утратил истину. Кто же он такой? Где он есть? Кому он должен служить и кому преклоняться? Что есть любовь, что есть верность? Он хотел бы всё забыть, вырезать такими же старыми ржавыми ножницами, словно большую опухоль, свои воспоминания. Но как обмануть память? Как начать всё заново, не думая о тревожных моментах прошлого? Все эти вопросы, которые никогда ранее не стояли так остро настойчивыми напоминаниями в его голове, заставляли Григория снова и снова желать себе смерти, не в силах побороть собтвенную слабость и никчемность.
«Закончатся ли эти муки адовы когда-нибудь?»
Гриша бы закричал настолько сильно, насколько мог, чтобы вселенная наконец услышала его вопрос. Но ответ и сам не заставил бы себя ждать, напоминая мужчине в который раз что есть его жизнь и как её изменить — лишь он один хозяин своей судьбы.
Окруженный голосами, которые то и дело мешали ему думать вечном и наслаждаться долгожданным покоем, Григорий ощутил как ко лбу приложили что-то холодное и его тело тут же пронзила сильная дрожь. Женщина, голос которой смутно напоминал Павлину, заметив это, принялась ругаться, как всегда громко приговаривая:
— Ну что же вы наробили, Пётр Иванович! Я так и знала, что как только вы у меня спросили про сына, надо тут же бежать сюды. Вы ж убить его могли, о сколько крови набежало… — плакалась женщина, пытаясь остановить кровь, следы от которой Павлина то и дело вытирала чистыми тряпками. Пётр Червинский в это время сложив руки на груди, беспокойно ходил по комнате, препираясь из-за сложившейся ситуации. Он не хотел причинить зло своему, пусть и уже повзрослевшему, но всё ещё ребёнку. Правда злость на сына, за то что он не есть таким, каким хочет его видеть отец, постоянно заставляла чувствовать некое раздражение при виде Григория и молча ненавидеть себя, что допустил ошибки в воспитании. Они очень дорого обошлись Петру: теперь мужчина должен разгребать навалившиеся проблемы, которые ему создал родной сын.
— Мне пришло письмо от какого-то неизвестного человека, который называет себя Николаем Сергеевичем Вершиновым. Он утверждает, что Григорий опорочил честь всей его семьи и если я не выплачу денежную компенсацию, то этот Вершинов сделает донос в жандармерию и Грише несдобровать. Похоже на простую угрозу, дабы выманить как можно больше денег. Но то, о чём было в письме заставляет задуматься... — Пётр остановился перед Павлиной, которая с особой внимательностью вслушивалась в каждое слово пана. Пусть она не работает больше у Червинских, но всё ещё переживала за их семью и желала им благополучия. Пётр вновь принялся мерять шагами комнату, громко шмыгая носом, продолжив: — Я в своё время когда узнал, что он — показывая правой рукой на лежащего молодого человека, — жив, то сразу даже не поверил. Признаться, я хотел чтобы так было, чтобы он каким-то чудом уцелел, когда я получил письмо про то, что сын пропал безвести, а позже его и вовсе посчитали погибшим. Я внутренне не находил себе места: ведь пусть и бестолковый, но родной... Я даже заплатил несколько тысяч рублей кое-куда, оббегал все нужные инстанции, чтобы Григория выпустили из тюрьмы раньше срока. Я не хотел, чтобы там с ним что-то сделали, ведь я отлично знаю какое отношение к людям из родовитых семейств — на нём могли и места живого не оставить. И вот сегодня, когда я впервые за всё это время увидел его, я не мог совладать с собой. Всё, что я так долго держал в себе — вырвалось наружу.
Павлина заворожено слушала Петра и просто удивлялась тому, насколько мало она знала о человеке, который стоял сейчас прямо перед ней. Это был совсем другой Пётр Червинский, который никогда не показывал себя с под маски постоянно недовольного, непоколебимого мужчины. Считалось, что ему и вовсе нет дела до своего ребёнка — лишь бы наследники были, которые, как и их отец, смогут иметь безукорызненную репутацию весьма умных людей, способных приумножить капитал. Женщина пусть и никогда не имела собственных детей, но могла чувствовать, как болело сердце Петра Ивановича и как он переживал за Григория, пусть и показывал это не совсем так. как полагалось бы.
— Якшо Вам интересно, я хотела бы сказать свою думку на счёт этого... Пётр Иванович, забирайте сына и уезжайте в Червинку скорее. Ему там будет лучше, чем здесь бродить непонятно где оборванцем. У Вас поля имеются, пусть поработает як следует и тогда мозги на место вправятся, — Павлина смотрела Петру прямо в глаза, пытаясь подобрать как можно более убедительные слова, чтобы переубедить пана забрать Григория куда подальше отсюда, ведь Катерине жизни рядом с ним не будет, это точно. Пётр Иванович и сам был такого же мнения: пусть лучше рядом будет, под присмотром, не то точно вляпается в какую-то новую беду.
Григорий же в это время слышал каждое слово, сказанное отцом и женщиной, которую знал как свою родную мать, ведь она часто опекалась ним, когда он был ещё мальчиком. Гриша, насколько ему позволяло его состояние, лихорадочно пытался придумать, как помешать своему скорому отъезду — отец не оставит его здесь, ибо нахождение Григория на этих землях было незаконным и, зная своего сына, он мог навлечь новые проблемы как на себя, так и на всех Червинских. Впрочем, Григорий Петрович прекрасно понимал, что остаться здесь в Киеве означало трудности по всем фронтам: самостоятельная жизнь без документов — что его ждёт? Он будет словно крепак бродить с одной подработки на другую, где ему, молодому человеку, в котором течет панская кровь, не пристало бы и вовсе трудиться, как рабу на чёрной работе. Но и жить у отца означало постоянно подвергаться моральному насилию с его стороны, да и к тому же что ему делать в Червинке? Каждый уголок в доме будет напоминать ему о прошлом, ежеминутно теребя старые раны, которые так и не затягивались, не смотря на то, что прошло уже почти два года.
Голова жутко разболелась и Григорию пришлось прервать свои мысли, чтобы дать себе немного отдохнуть, но этого сделать не получилось. Тихий выкрик Петра, а затем его приглушенные стоны заставили Гришу широко раскрыть глаза и кое-как повернуться на звук. Правда весь вид перед ним закрывала встревоженная Павлина, которая была не худого телосложения и уже усаживала на стул старшего Червинского. Вид у того был не очень хороший: побелевшее лицо, полузакрытые глаза, а также тяжелая отдышка говорили о том, что мужчина действительно чувствует себя отнюдь не хорошо, а рука у сердца как бы намекала, что возможно жизнь этого человека зависила от того, как скоро ему окажут помощь. Павлина метушилась возле него, Григорий с замиранием сердца смотрел на отца, не в силах даже шелохнуться — внутренняя паника овладела ним и как он не старался, не мог ничего с этим поделать. Пётр в это время лишь слегка шевелил губами, пытаясь что-то сказать женщине, а затем и двигая рукой в сторону выхода из комнаты, где сейчас находилось трое человек. Павлина догадалась приблизить ухо к губам Червинского и тут же, в образовавшейся тишине она услышала, что же пытался произнести Пётр Иванович. Женщина тут же сорвалась с места и насколько ей позволяло её телосложение и спортивные навыки, она выбежала из дома в неизвестном направлении. Наступили напряженные минуты для Григория, которые, казалось, были длинною в вечность. Он слышал, как в соседней комнате с каждой секундой громко передвигалась большая стрелка на настенных часах, видел как задыхался его отец, всё сильнее прижимая руку к сердцу, как паника охватывала его самого всё сильнее и он не знал, куда себя деть и как поступить. Казалось, будто это всё Григорию снится и сейчас он находится под действием сонного паралича, не в силах не то, что двигать конечностями, а и даже дышать.
Сколько прошло времени Григорий не знал, он лишь завороженно смотрел на отца и понимал, что хотел бы оказаться сейчас на его месте. Ему вдруг стало настолько жаль Петра — если бы он только мог, то поменялся судьбой и если суждено умереть прямо сейчас, то пусть бы Господь завершил его скитания по этой грешной земле. Вдалеке послышались громкие шаги — бежала Павлина. Она уже налила в стакан воду и протягивала Петру небольшие пилюли: то, за чем мужчина и послал её, вероятно, к своей карете. Червинский трясущейся рукой взял лекарство, быстро закинув его в рот и залил в себя содержимое стакана. О чудо, это помогло, пусть и не сразу, но Павлина успела таки спасти его. Спустя некоторое время женщина взяла под руку Петра Ивановича, который уже успел прийти в себя и они отправились к врачу в больнице, где работала Катя — там практиковались лучшие врачи Киева, у которых Катерина имела честь учиться. Напоследок, при выходе из помещения Пётр обернулся к Григорию, проронив небрежное:
— Я за тобой ещё вернусь, не вздумай никуда идти отсюда!
Григорий лишь молча взирал на отца с полуоткрытых век и мысленно надеялся, что отец пробудет в больнице немало времени, этого бы хватило, чтобы он успел улизнуть. Куда ему было идти, да и в таком состоянии Гриша не знал, но был лишь один человек в Киеве, который мог бы дать по крайне мере работу, а там и жилье найдется. Только этим он и мог сейчас себя утешать.
***
Через две недели Пётр Иванович уже находился у себя в Червинке, находясь в компании жены, младшего сына и большого количества слуг, которые не сидели без дела, без устали выполняя заданную им работу. Если бы не Павлина, он бы сейчас не сидел здесь и Лариса Викторовна была несказанно благодарна ей за мужа. Будучи ещё тогда в Киеве, дожидаясь мужа в небольшой, но шикарно обставленной квартире, она словно почувствовав что-то неладное, не находила себе места, выглядывая супруга из окна, которое как раз выходило на центральную дорогу. Куда ушёл Пётр она не знала, ведь у него находились дела даже в Киеве, в дали от дома. Но когда в двери постучался встревоженный мальчишка, который сообщил Ларисе плохие вести о её муже, женщина не на шутку разволновалась. Она тут же надела на себя верхнюю одежду и выбежала из дома, не забыв дать указания няне маленького Льва внимательно приглядывать за ребёнком. Благо, что всё оказалось не так плохо и Петру Ивановичу вовремя оказали помощь. Поблагодарив Павлину, выслушав рекомендации доктора, она вышла с мужем под руку из больницы, направляясь к их месту жительства, где они должны по указанию лекаря провести ещё хотябы несколько дней при этом уже немолодому супругу нужен был лишь отдых и покой. Так бы оно и было, если бы Червинский постоянно не думал о своём старшем сыне. Отправив своих слуг к дому Стефана, он почему-то загодя уже знал с каким ответом они от туда вернуться:
— Выбачайте пане, але в том доме нет никого. Пусто. Мы осмотрели каждую комнату, как Вы и приказовали, — виновато проговорил лакей, переступая с ноги на ногу, будто на нём был какой-то проступок.
Пётр в ответ лишь указал ему на дверь и обернулся к жене, которая находилась рядом. Не считая нужным объснять, за кем же ему понадобилось посылать лакея, он спокойно сказал Ларисе:
— Собирайся, мы едем обратно домой. И кстати, мне здесь письмо пришло от моего старого управляющего Якова, помнишь такого, а? — обращаясь уже больше к себе, чем к жене, — Не вернуть ли нам его обратно на должность, ведь знает он своё дело, чертёныш.
Лариса качая на руках ребёнка, удивлённо следила за лицом супруга, не шутит ли он с ней, ведь никогда ранее такие вопросы он с ней не обсуждал и после неловкой паузы, она негромко произнесла:
— Наверное стоит вернуть...
***
— Лариса Викторовна, погодите, пани, — Даринка бежала за своей хозяйкой, которая быстрым шагом выходила из дому к ожидавшей ее карете. Лариса остановилась, поворачиваясь к горничной и, нахмурив брови, взглянула на неё с ожиданием. Женщина желала сама поехать к аптекарю за ещё одной настойкой от кашля для сына — тот, только отделавшись от одной болезни сразу же подхватил простуду, добавив маме забот и переживаний. Отец переживал тоже, но отнюдь не так, как его жена. Он спокойно спал, ел, делал свои дела, ругался с Яковым каждый день и только по вечерам вспоминал что у него есть молодая жена и маленький сынок. Однако сейчас, к удивлению Ларисы, Пётр вспомнил об этом посредине дня.
— Вас пан к себе просят, говорят, что срочно, — протараторила Даринка.
— Но я сейчас должна ехать, — Лариса неуверенно взглянула на карету.
— Пан злой, Лариса Викторовна, — горничная пожала плечами, смотря на смятение в глазах хозяйки. Она никогда не шла против воли мужа, потому приподняв подол бордового платья, пошла обратно в дом, быстро поднимаясь по лестнице и с маленьким стуком заходя в кабинет мужа.
Пётр сидел за столом, разглядывая какие-то документы, но когда жена вошла в кабинет тут же откинулся на спинку кресла, оглядывая её. Где же делась его милая и игривая Лариса? Спряталась за этими балахонами, бесформенными и не модными платьями. Скучные украшения, совершено не может поддержать какой-то разговор — всё её мысли были только о ребенке. Однако, к удивлению, даже так умудрилась найти себе молодого поклонника. И цветы пришлет, и записки о её «
уникальной харизме».
— Заходи, не стой в дверях.
— Дорогой, что случилось? Я к двум часам должна быть в Нежине, иначе не успею забрать микстуру для Левушки. Сам же слышал, как он кашлял полночи…
— Да погоди ты! — перебил он её, поднимаясь на ноги и становясь перед ней. — Что это такое?
Он протянул Ларисе записки и та коротко и бегло взглянула на содержание, в миг краснея. Теперь её щеки были под цвет её платья и накидки.
— И что? Многие до сих пор сожалеют, что я ушла из театра. Возможно, ему просто пришлись по вкусу мои спектакли.
— Спектакли ему пришлись… Неизвестно в какой это ты Нежин зачастила и к какому аптекарю! — он швырнул в лицо ей очередную записку, смотря на слёзы стыда в глазах жены. —
Несравненная Лариса, свет очей моих, ваша красота подобно той, о которой пишут французские поэты. Ради таких как вы мужчины готовы идти на отчаяные поступки, смело смотреть в лицо смерти! Чем же ты его так зацепила, Лариса?
— Это твоя слепая ревность. Я всё время дома, с сыном и тобой. Если бы ты хоть иногда уделял мне внимания больше, чем своим любовницам, то возможно и знал насколько эти письма ничтожны, — она быстро развернулась и ушла из кабинета, с досадой и унижением идя по коридору к лестнице. Пётр догнал ее, хватая за руку и с силой прижимая к себе.
— Как ты смеешь так разговаривать, — прошипел он, встряхивая её. Лариса со страхом смотрела на него, даже не моргая. Он уже должен был чувствовать, как быстро бьётся ее сердце.
— Я смею, Пётр Иванович. Пока я бегаю и пытаюсь спасти нашего с вами Льва, вы спите со всеми подряд и даже не пытаетесь как-то позаботиться о моей чести. О вашей-то чего уж переживать… — он отпустил ее, давая шаг отойти от лестницы, а в следующий момент едва ли не замахнулся. Лариса отскочила в сторону, перекидывая вазу и разбивая её, затем видя, как её муж хватается за сердце, сползая на пол. Она подбежала к нему, обхватывая лицо руками и глядя в глаза, пытаясь понять что произошло. Неужели снова...
— Петенька…что с тобой, милый? — она смотрела на его ослабшие конечности и на опущенные уголки рта. Он будто и пытался что сказать, но все попытки были безуспешны.
— Сюда кто-нибудь! Якова немедля к доктору, — крикнула она подбежавшему крепостному, пытаясь поднять самостоятельно мужа. — Да помогите же мне.
С помощью двух крепких лакеев его перенесли в спальню. Лариса быстро обложила его мягкими подушками и открыла немного окно, пропуская свежий воздух в комнату. Она вся дрожала от испуга за мужа, ей хотелось вернуть всё обратно и попросить прощение за всё, только бы не случилось снова чего-нибудь, ведь видеть супруга в таком состоянии, то как он лежит беспомощный ей было хуже смерти. Он ещё пытался что-то сказать, ища глазами жену и Лариса подошла к нему, присев на колени у кровати, беря его руку в свои ладошки.
— Я тут, милый мой. Я не уйду, нет-нет, — она не обращала внимания на всю суету вокруг них, продолжая глядеть на своего любимого. В её сердце было так много милосердия и прощения к нему, ровно столько как и любви.
Из комнаты ее смогли увести только после приезда врача, и то, Лариса отвлеклась чтобы покормить сына и вновь уложить его спать. Она ходила около спальни всё это время, не переставая молиться и смотреть на часы. Казалось же, что всё остановилось и замерло. Её сердце щемило от боли за мужа. Червинская даже позабыла уже всё то гнусное, что он говорил ей накануне, и то, что хотел ей сделать. Может его желание причинить ей боль было и мимолётным затмением разума, но ее желание помочь ему и забрать ту самую боль было константой.
Доктор вышел очень скоро, протирая свои круглые очки и с сожалением смотря на молодую госпожу. Лицо Ларисы уже опухло от слез, а губы были искусаны.
— Не молчите!
— Успокойтесь, Лариса Викторовна, жив, — доктор погладил ее по локтю, видя широкую улыбку на лице женщины после услышанных слов. — Но состояние крайне тяжёлое. Ему нужен постоянный уход и просмотр, он едва ли сможет самостоятельно что-нибудь сделать. Хорошо бы сиделку нанять, а вы проследите за своевременным принятием препарата. Это очень важно. Я оставил его на тумбе.
— Благодарю вас. Но что это за болезнь?
— Сердце. Возраст, сами понимаете, ещё и постоянные переживания. Я слышал, у него сын умер, это могло очень сильно повлиять.
Лариса кивнула, внимательно слушая доктора.
— Апоплексический удар, вероятнее всего. Повезло, что рано оказали помощь, а то могло быть и поздно. Теперь только ждать, молиться и принимать все лекарства. Я приеду через несколько дней, осмотрю Петра Ивановича ещё раз.
— Конечно. Возьмите деньги у Якова и он доставит вас обратно, — Лариса попрощалась с доктором, возвращаясь в спальню к мужу, смотря на его бледное спящее лицо. Он дышал, выглядел совершенно безобидным и жена гладила его руки, не переставая думать о том, как опустеет ее жизнь, не будь рядом с ней его.
