Альфа и Омега

Я давно не спала так хорошо и спокойно. В последние годы для меня стало нормой просыпаться по три-четыре раза за ночь, ворочаться в поисках удобной позы или вставать, чтобы прогуляться до ванной или до кухни. Джен это всегда раздражало — она спала очень чутко и в те разы, когда мы ночевали в одной постели, неизменно просыпалась всякий раз, как я начинала вертеться с боку на бок или тем более, пыхтя в попытках распутать одеяло, выбиралась из кровати. Рядом с Йоном я спала как убитая и даже не уверена, что мне что-нибудь снилось. Меня словно бы всю ночь качало на теплых уютных волнах, и, проснувшись этим субботним утром ближе к одиннадцати, я чувствовала себя просто прекрасно. По крайней мере, физически. Он обнимал меня со спины, прижавшись носом к моему плечу, и негромко похрапывал. Отчего-то его храп напомнил мне урчание большого кота. Да, в нем в целом было что-то такое — кошачье. На самом деле даже Церковь не знала точно, как выглядел Великий Зверь. Был ли он подобен волку, как считали одни, или льву, как полагали другие. Находились и те, кто сравнивал его с медведем или росомахой, но, думаю, правда была где-то посередине. Или же совсем в другой области, которую наш разум просто не был в силах себе представить. Одно было ясно наверняка — Великий Зверь был хищником, обладавшим острыми зубами и когтями. И неуемным либидо, если на то пошло. Мои философские и почти лирические размышления о нашей истинной природе были внезапно прерваны не самым деликатным образом. Я ощутила, как в низ моей спины уткнулось что-то твердое — и чрезмерно дружелюбное, скажем так. Запах альфы, которым и так все здесь уже пропиталось за ночь, усилился, окутывая меня, словно плотной липкой сетью, и единственное, что я смогла сделать, чтобы противостоять ему, это буквально толчком вытряхнуть себя из постели на пол. — Какого Зверя? — прошипела я, больно приложившись при падении коленом. — Доброе утро, — широко улыбнулся Йон, поудобнее устроившись в опустевшей постели и нисколько не стесняясь недвусмысленного бугорка под одеялом. Надо полагать, джинсы он снял ночью или уже под утро, каким-то чудом меня при этом не разбудив. — Гадость какая, — скривилась я. — Что естественно, то не безобразно, — пожал плечами он. — Мне воспринять это как комплимент? — скептически уточнила я, изогнув бровь и сложив руки на груди. — Не хочу тебя расстраивать, маленькая омега, но по утрам это бывает и просто так, — отозвался альфа, добродушно усмехнувшись. — Меня зовут Хана, — напомнила я, поднимаясь на ноги и заставив себя не смотреть на него. — Я в ванную, а ты пока сделай что-нибудь с этой… штукой. — Прямо на постель тебе сделать что-нибудь? — деловито уточнил он. — Думаю, с таким вкусным запахом под рукой я управлюсь быстро. — Испачкаешь мне белье, сам стирать будешь, — помотала головой я и, не дав ему возможности ответить, вышла за дверь. Джен в квартире не было — я поняла это сразу. На кухонном столе лежала от нее записка: «Поехала к Максу, не могу больше находиться в одной квартире с этим маньяком. Надеюсь, ты знаешь, что делаешь. Дж». Я буквально кожей чувствовала ее раздражение, сквозившее в этих двух коротких строчках. Вчера Йон одержал над ней верх — сперва в открытой стычке, а затем в соперничестве за омегу, то есть за меня. Формально он теперь считался старшим альфой в их паре несмотря на свой возраст и тот факт, что он находился на чужой территории. Для Джен это, наверное, было унизительным. Я не очень разбиралась в тонкостях психологии альф и их соперничества, но нутром чуяла, что все эти иерархические заморочки и потребность постоянно что-то кому-то доказывать, чтобы об тебя не вытирали ноги, были для них не намного проще, чем для нас постоянно стыдиться своей природы и своих желаний. Зайдя в одну из двух ванных комнат, я предварительно заперлась на новенькую щеколду, пусть даже осознавала где-то в глубине души, что Йона это не остановит, приди ему в голову вломиться сюда. Тем не менее это создавало хотя бы иллюзию личного пространства. Закатав рукава, я включила горячую воду и… почти сразу забыла о том, что вообще собиралась делать. Моя метка снова изменилась. Красная линия, что прежде доходила лишь до запястья, теперь протянулась через всю ладонь, оканчиваясь аккурат между средним и безымянным пальцами. И она была такого насыщенного, яркого цвета, словно кто-то нарисовал ее свежей кровью. Мне было сложно сказать относительно ее запаха, потому что сейчас я вся целиком пропахла молодым альфой, но что-то мне подсказывало, что он тоже усилился. Простояв с полминуты с огромными вытаращенными глазами, я механически выключила воду и на почти негнущихся ногах вернулась обратно в свою комнату. Когда я вошла, Йон, обнаженный сверху по пояс, отжимался на моем гимнастическом коврике и его не остановил ни звук открывшейся двери, ни мой оклик. Лишь закончив что-то про себя отсчитывать, он сел на колени, беззастенчиво вытерев мокрый лоб краем моего одеяла. — Какого Зверя ты тут стриптиз устроил? — без особого энтузиазма поинтересовалась я. — У меня нет сменной одежды, — рассудительно отозвался он. — А я сильно потею, и мне не хотелось промочить единственную толстовку. — Покажи свою. — Сев рядом с ним на коврик, я, не особо церемонясь, дернула его правую руку на себя. Да, она выглядела точно так же — красная полоса, похожая на татуировку чуть вьющейся ленточки и идущая от середины предплечья до ладони и дальше до основания среднего пальца. — Почему у тебя так? — непонимающе нахмурилась я. — У меня она выглядит иначе. Теперь пришла его очередь рассматривать мою руку, и в этот момент я отчего-то подумала, что мы похожи на двух маленьких детей, которые решили поизучать половые органы друг друга, задаваясь вопросом о том, почему они разные. И, как ни странно, именно этот образ натолкнул меня на мысль. Раздвинув пальцы, я взяла его руку в замок — совсем как вчера, когда он повел меня за собой к квартире. — Вот оно что, — многозначительно поднял брови он, изучая наши сцепленные ладони. Края метки совпали — красная полоса заканчивалась на его руке ровно там, где она начиналась на моей. Это выглядело одновременно жутко и по-своему зачаровывающе. — Ну почему ты? — вырвалось у меня, и я не сумела скрыть разочарования в голосе. — Из всех бестий на планете Земля моим нареченным стал малолетний убийца! Йон нахмурился, а потом достаточно резко расцепил наши соединенные руки, и, признаюсь, в этот момент мне было тяжело сдержать негодующий возглас, потому что это было почти физически больно. — Ты слишком много болтаешь, маленькая омега, — выдохнул он, поднявшись на ноги. — И явно не представляешь, о чем вообще говоришь. — О чем я говорю? — с вызовом уточнила я, тоже вставая. — Ты убийца, это факт. Правда глаза колет? — Легко осуждать кого-то, не зная и половины истории, верно? — огрызнулся он, и я ощутила, что мяч впервые оказался на моей стороне. Прежде ему удавалось меня смущать, злить или просто сбивать с толку, но теперь пришла его очередь чувствовать себя неловко. — Я не хочу знать ни половины, ни всей истории, — отрезала я. — И тебя тоже я знать не хочу, альфа. Давай избавим друг друга от всего этого и просто разойдемся в разные стороны, ладно? Какое-то время он молчал, стоя вполоборота ко мне. Утреннее солнце очерчивало рельефные мышцы его груди и пресса, заставляя меня испытывать чересчур навязчивое желание прикоснуться к ним, но лицо его было крайне серьезным, и, сосредоточившись на нем, я практически смогла прогнать из головы все мысли о его теле. — А ты думала, что, возможно, это необратимо? — негромко спросил он. — Что, если нас нельзя разделить? — Нет, не думала, — отрезала я, для убедительности еще и помотав головой. — Мы должны верить, что эта ерунда не решает за нас, кто мы есть и что мы чувствуем. Он смерил меня долгим сомневающимся взглядом, а потом произнес: — Знаешь, сейчас я действительно хочу, чтобы это было так. Мне совсем не нравится мысль, что судьба выбрала мне в пару такую эгоцентричную, скандальную и надоедливую омегу, как ты. — Это я-то надоедливая? — ахнула я, не веря своим ушам. — Ты сломал дверь в мою квартиру, едва не вывернул руку моей подруге, завалился в мою кровать и утром тыкал в меня своим стояком! Да тут сама Святая Изабелла бы не выдержала и устроила скандал с битьем посуды и выдиранием волос! Хочешь, чтобы я прониклась твоей, наверняка, печальной и драматичной историей, которая привела к тому, что ты лишил кого-то жизни, а потом два дня следил за мной, как помешанный сталкер? Тогда прекрати вести себя как обиженный ребенок! Пока это только я ищу выход из ситуации и пытаюсь помочь нам обоим, а ты только ноешь, смотришь на меня голодными глазами и строишь из себя мученика! Ничего с тобой не случится, не развалишься. Дерьмо случается, но никто не обязан с тобой нянчиться только потому, что тебе отчего-то показалось, что ты тут самый обделенный. Кажется, меня немного занесло, но я уже не могла остановиться. Словно бы навалилось все и сразу, и его холодный разочарованный взгляд вкупе с грубыми словами стали последней каплей. Я никогда не считала себя конфликтной и предпочитала вовсе ни с кем не спорить и никого ни в чем не обвинять. Просто чтобы лишний раз не оказываться в центре внимания. Но кричать на него было сродни какой-то аутотерапии, пусть даже где-то в глубине души я понимала, что не права и что мы с ним действительно ничего не знаем друг о друге. Йон побледнел, сжал кулаки, и я ощутила, как жжется метка на моей руке. Кажется, ей не слишком нравилось, что мы ссоримся. — Что? — вздернула нос я. — Большой страшный альфа не привык, когда его отчитывают, как мальчишку? Да ты мальчишка и есть, какого бы страшного хищника ты тут из себя… Он не дал мне договорить. В два шага преодолев разделяющее нас пространство, он вжал меня в стену, и я ощутила резкий запах его пота. Вместе с усилившимся запахом его феромонов, от которого у меня почти закружилась голова. Это было нечестно. Всегда и во всем альфы могли взять верх силой, одним своим запахом напомнив нам о том, где наше место. Я ненавидела их за это. Я ненавидела его за это, а потому упиралась из последних своих сил, ударяя кулаками по его мокрой от пота груди и не позволяя своему естеству омеги взять верх. — То, что ты контролируешь мое тело, не значит, что ты контролируешь мой разум и мою личность, — выдохнула я, глядя на него в упор пылающим от гнева взглядом. — Ни судьба, ни биология, ни сам Великий Зверь не заставят меня склониться перед тобой. Его губы дернуло кривой усмешкой. Я чувствовала, что он тоже в ярости — от моих слов, от собственных желаний и того, к чему его принуждал мой собственный запах, яркий, цветущий, непокорный и слишком сладкий даже в своей кипящей злости. Альфа склонился к моему уху и негромко поинтересовался, теплым дыханием пощекотав мою кожу: — С чего ты вообще взяла, что мне это нужно? Что мне нужен твой разум или твоя личность? Вы, омеги, упиваетесь мыслями о том, что вас все хотят. Да если хочешь знать, я бы с куда большим удовольствием выбрал человека, простую женщину, которая не считает, что ей обязаны все поклоняться только за то, как пахнет дырка у нее между ног. Я мог бы поиметь тебя здесь и сейчас, и ты бы сама умоляла меня не останавливаться, потому что я чувствую, как сильно ты этого хочешь. — Глубоко вдохнув мой запах, он провел носом вдоль моей шеи — совсем как тогда, в проулке, во время нашей первой встречи. — Но именно поэтому я не стану этого делать. Хочешь знать, кто из нас двоих по-настоящему контролирует ситуацию? Тогда как тебе это, маленькая омега? Невзирая на мое сопротивление, он стиснул мою ладонь, а потом прижал ее к своей ширинке. В отличие от вчерашнего вечера, сейчас я не ощутила ровным счетом ничего — ни напряжения, ни горячей нетерпеливой пульсации. — Я не хочу тебя, омега, — выдохнул он. — Можешь успокоиться. Оттолкнувшись от стены, он отошел, и я почувствовала, что сил устоять на ногах у меня просто не осталось. Поэтому сползла на пол, ощущая, как сердце колотится словно во всем теле сразу. Эмоций было слишком много — намного больше, чем я привыкла испытывать за такой короткий промежуток времени. Мне хотелось то ли плакать, то ли смеяться, то ли громко и смачно материться. Этот парень переворачивал все внутри меня, заставляя говорить и делать то, что я никогда бы не сказала и не сделала. Внутри меня словно бушевала буря, и я ощущала себя совершенно беспомощной перед ее лицом. Как мне было объяснить ему, на что это было похоже и насколько сильно выкручивало все внутри меня, едва что не ломая кости? Когда он был рядом, я просто никак не могла оставаться спокойной. Это было физически невозможно. Голова раскалывалась, словно сквозь нее протянули стальную нить колючей проволоки и теперь дергали туда-сюда, кромсая в мясо нежную плоть мозга. Да и жжение метки на руке никоим образом не помогало прийти в себя и успокоиться. Чтобы подняться на ноги и отыскать в себе способность говорить хотя бы не криком, мне понадобилась пара минут, во время которых Йон, так и не накинувший ничего на свой обнаженный торс, сидел на моей постели и что-то хмуро печатал в своем телефоне, словно набирая кому-то сообщение. Наконец я совладала с собой и снова поднялась на ноги. — Прими душ, я пока приготовлю завтрак. Ты предпочитаешь чай или кофе? — Я сама удивилась, насколько спокойным голосом мне удалось это сказать. Но, наверное, в ином случае я бы окончательно разочаровалась в самой себе. — Кофе, — отозвался он, не глядя на меня. — Черный со льдом. — Вот тебе полотенце. — Я достала чистое из своего комода и кинула ему через всю комнату. Альфа поймал его одной рукой не глядя, продолжая другой что-то печатать. Пожав плечами, я развернулась и вышла из комнаты. А увидев свое отражение в зеркале, висящем в коридоре, смогла только обреченно вздохнуть. Волосы всклокочены и торчат во все стороны, как у пугала, лицо красное, а глаза почти совсем черные. — Неудивительно, что он тебя не захотел, подружка, — пробормотала я. — Краше только в гроб кладут. Однако я не могла не признать, что после его слов мне стало немного легче на душе. Конечно, мое женское самолюбие чувствовало себя уязвленным, но сейчас было не до него. Я почувствовала, что Йон так же, как и я, не видит смысла в этой связи и придает ей не больше значения, чем какому-то дурацкому недоразумению. Было бы гораздо хуже, если он бы воспринимал ее всерьез и верил во всю эту чушь с судьбой и предназначением. Мне было достаточно того, что я испытывала сама, чтобы переварить еще и чужие сомнения. Я слышала, как он включил воду в душе, и, прогнав неуместные фантазии о том, как, должно быть, хорошо выглядит его красивое тело под горячими струями, занялась завтраком. Оставалось надеяться, что после всего, что уже и так случилось, Джен не заметит пропажи пары ложек ее молотого кофе. Ожидая, пока тот вспенится в турке, я пролистала новые сообщения в телефоне, но среди них мне не попалось ничего особо важного. У меня была идея написать отцу Горацио, но в последний момент я передумала. Кто знает, вдруг мой сумасбродный альфа сбежит по дороге и я только зря обнадежу святого отца. Да и, чего скрывать, после того фокуса с запахом, что священник вчера выкинул в кафе, меня уже не тянуло доверять ему так безоглядно, как хотелось раньше. В целом пока Йон был в душе, я успела немного собрать мысли в кучу, а потому, когда он явился на кухню, снова одетый в свою черную толстовку с капюшоном, глубоко надвинутым на глаза, я даже нашла в себе моральные силы извиниться. И вот такого поворота он, кажется, совсем не ожидал. — Серьезно? — Он, кажется, чудом сдержался от каких-то более едких комментариев. — Тебя подменили, пока я был в душе? Или ты уже соскучилась по тому, что было между нами? — Знаешь, тебе необязательно быть таким моральным уродом, — заметила я, поджав губы. — Я правда хочу сделать наше вынужденное общение максимально… выносимым для нас обоих, ладно? Вот, возьми булочку. Она с заварным кремом. Вкусная. Я подвинула к нему блюдечко, и он, прищурившись и недоверчиво глядя на меня, все же взял пирожное. Откусив от него немного, на пару секунд задержал дыхание, словно уже очень давно не ел ничего настолько нежного и сладкого. — Они не очень свежие, но все еще вполне ничего, — улыбнулась я, наблюдая за тем, как Йон, пытаясь сохранить полагающееся моменту надменное выражение лица, торопливо запихивает в себя остатки десерта. Он снова стал похож на мальчишку, и на этот раз такая перемена была встречена мною почти с восторгом. Когда он был таким, я переставала чувствовать себя так, будто воздух отказывается поступать мне в грудь, а между ног все горит и изливается одновременно. Облизав пальцы, альфа уткнулся в чашку с кофе, пока я дожевывала свой тост с омлетом. Воцарившаяся между нами тишина была желанной передышкой после того эмоционального шторма, что закрутил нас получасом ранее. Я не могла не признать, что, когда он стоял слишком близко, когда я могла коснуться его, вдохнуть его запах, ощутить его тело кончиками пальцев, мне становилось сложно думать, а в голову лезли всякие глупости. И уже я превращалась в растерянную и напуганную маленькую девочку, которая больше всего на свете нуждалась в том, чтобы кто-нибудь ее успокоил, защитил и пообещал, что никогда не обидит. Но как мне было выразить это вслух? Как сказать ему — или вообще кому угодно, — что я слишком многого в себе стыжусь, слишком многое подавляю, слишком многое упрямо отрицаю, ненавидя саму мысль о том, что это может заметить и понять кто-то другой? За эти несколько минут в моей спальне я внезапно осознала, как много внутри меня было противоречий, страхов и комплексов. Это не было его виной или его проблемой. Но почему-то именно его близость выводила меня из равновесия так, как ничья больше. И все то, что я считала успешно спрятанным или неважным, вдруг посыпалось со всех полок и погребло меня под собой. — Если я спрошу, почему ты убил его, ты ответишь мне честно? — тихо спросила я. — Извини за прямоту, но… с чего бы мне откровенничать с тобой? — прищурился он. — Ты вроде бы ясно дала мне понять, что наше знакомство не продлится дольше минимально необходимого времени. — Я все еще должна заявить на тебя в полицию. — Но ты же до сих пор этого не сделала. — Потому что у меня были дела поважнее, — закатила глаза я, согнув левую руку. В эту же секунду заметила, что моя метка вновь укоротилась, исчезнув с ладони. С другой стороны, и раздражающее жжение тоже прекратилось. Йон молчал так долго, что я уже решила, что он так ничего и не скажет. Но потом молодой альфа все же заговорил: — Я ищу кое-кого. Много лет назад он разрушил мою семью и превратил мою жизнь в сущий кошмар. И я думаю, он все еще продолжает это делать — калечить чужие жизни. Тот, кого я убил, знал, где он, но не хотел говорить по-хорошему. Пришлось его… убедить. И, кажется, я немного перестарался. — Он дернул плечом, явно не испытывая особого раскаяния. — Значит, это просто… месть? — уточнила я, внимательно разглядывая его мрачное лицо. — Если желание отыскать кого-то, а потом выпотрошить живьем и оставить на съедение собакам можно назвать местью, — он задумчиво перебрал по воздуху удлинившимися изогнутыми когтями, — то да, вероятно это она и есть. Я постаралась не зацикливаться на его словах. Слишком уж фантасмагорично они звучали и больше подошли какому-нибудь киношному триллеру, а не разговору на залитой ноябрьским солнцем кухне. — Как ты это делаешь? — вместо этого спросила я, кивнув на его когти. — Я никогда не видела такого… уровня контроля. Обычно альфы могут использовать частичную трансформацию только во время драки, когда полны ярости и адреналина. Но в твоем запахе я сейчас не чувствую ни того, ни другого. — Мой отец обучил меня этому, — отозвался он, помолчав. — Он не был мне родным, но… дал мне куда больше. Я попал к нему в очень хреновый период своей жизни, и он буквально спас меня. Научил читать священные книги и слушать голос Великого Зверя внутри себя. Я занимался с фанатичным упорством того, кто боится обернуться и увидеть пропасть у себя за спиной. Так, словно от этого зависела моя жизнь. И преуспел больше, чем смел надеяться. — Постой, — недоуменно перебила его я. — Ты хочешь сказать, тебя воспитал кто-то из священников? Ты поэтому согласился пойти со мной сегодня? — Я доверяю судьбе, — качнул головой он. — Но я также доверяю тем, кто мудрее и опытнее меня. Если бы ты предложила пойти в полицию или к экстрасенсам, я бы ни за что не согласился, но Церковь — другое дело. — А ты вообще в курсе, что Церковь не одобряет убийства в подворотне? — чувствуя себя как-то глупо, уточнила я. — Церковь не одобряет блуд и бездуховность, — возразил Йон, наморщив нос. — Ей по большому счету плевать на то, как мы решаем свои прочие личные дела. И ей уж точно нет дела до какого-то мелкого жулика, который к тому же даже не бестия. — Убийца, грубиян и расист, — подвела итоги я. — Просто волшебно. — Любовь всей твоей жизни, ты забыла добавить, — усмехнулся он, поймав мой взгляд, и я с некоторым облегчением осознала, что буря миновала и он снова успокоился. — Не дождешься, — высунула язык я, поднимаясь из-за стола и отбирая у него пустую кружку из-под кофе. — Собирайся, нам пора идти. На улице было солнечно, но прохладно, и вместе с дыханием с наших губ срывались облачка белого пара. Отраженное от стеклянных панелей, витрин и лобовых стекол, солнце было повсюду, оно окружало нас обоих своим сахарно-студеным сиянием, заставляя часто моргать и щуриться. Я даже вдруг подумала, что никогда не видела такого яркого солнца и не ощущала его лучи на своей коже так отчетливо, словно они гладили меня невидимыми маленькими пальчиками. Весь мир вдруг стал на порядок красочнее, громче и четче, словно кто-то выкрутил настройки на максимум, и я не могла не задаваться вопросом о том, всегда ли он таким был или же действительно изменился всего за одну ночь. Йон держал меня за руку. На мой немой вопрос ответил, что так ему спокойнее, а когда я его заверила, что не собираюсь убегать от него, он с каким-то особенно мрачным весельем в глазах отозвался, что мне бы это все равно не удалось. Но, наверное, дело было в том, что мне и не хотелось отнимать у него свою руку. Это казалось естественным, это казалось даже единственно правильным, но я не забывала напоминать себе о том, что тому виной дурацкая метка, а вовсе не мои собственные чувства к этому альфе. Да и о каких чувствах могла идти речь, если мы были знакомы без году неделю, а все, что я о нем знала, это то, что он убил какого-то, по его словам, криминального элемента, пьет черный кофе со льдом и явно плохо умеет контролировать свои импульсы — как в ярости, так и в вожделении. Но при этом я чувствовала себя так, будто знаю его всю жизнь или даже дольше. Что он снился мне еще до нашей встречи, надевая маски киношных персонажей или моих знакомых, которые в реальности бы никогда так себя не повели. Что я всю жизнь целенаправленно шла к моменту этой встречи и этому ощущению его руки, крепко сжимающей мою. В этом не было ничего рационального, ничего объяснимого и ровным счетом ничего хорошего. Все, чему меня учили, во что я верила сама и что считалось общественно правильным, сейчас трещало по швам, потому что, кажется, ни разу за все двадцать восемь лет моей жизни я не испытывала ничего настолько настоящего. — Ты же понимаешь, что ваши отношения с твоей подругой в корне ненормальные, да? — Что? — Его вопрос, внезапно вторгшийся в мои размышления, как-то совсем не соответствовал тому руслу, которое проложили мои собственные мысли, и это немного выбило меня из колеи. Я подняла голову, непонимающе нахмурившись, и осознала, что его лицо находится несколько ближе, чем мне почему-то казалось. Впрочем, в переполненном вагоне метро едва ли могло быть по-другому, учитывая, что он оттеснил меня в самый угол, зажав там и закрыв своим телом от остальных пассажиров. — Ты мучаешь ее, маленькая омега, — отозвался он. Чтобы я могла его слышать сквозь гул движущегося поезда, ему приходилось наклоняться достаточно низко, и я ощущала его теплое дыхание на своей коже. — Она хочет тебя против своей воли, а получить в полной мере все равно не может. Я знаю, что тебе нравится ощущать себя желанной, но это неправильно. Если желаешь ей добра, оставь ее. — Я бы скорее поверила в твои добрые намерения, если бы вчера ты не заломил ей руку за спину и не взялся устанавливать свои порядки на ее территории, — поджала губы я, покачав головой. — Иногда инстинктам очень сложно сопротивляться, знаешь ли, — усмехнулся он, явно не испытывая особого чувства вины. — А мои мне вчера весь вечер твердили, что ты моя и что любой другой альфа неважного какого пола, кто посмеет к тебе прикоснуться, это мой прямой конкурент. — Вот и как после этого с вами общаться, когда вы нас воспринимаете не как равных себе, а как территорию для завоевания и охраны, — пробормотала я. — Тех, кого мы воспринимаем как равных себе, нам хочется убить, — хмыкнул он, и что-то такое в тот момент было в его взгляде, отчего у меня по спине побежали холодные мурашки. — Священные книги говорят, что ярость альф и похоть омег это две крайности, в которые ударяются бестии, не умеющие слушать Великого Зверя внутри себя. Лишь приняв его дары в полной мере, приняв самих себя и свои желания, мы сможем обрести над ними контроль. — Ты не слишком-то похож на того, кто полностью себя контролирует, — не сдержалась я. Йон какое-то время молчал, угрюмо глядя куда-то через мое плечо. Потом без особой охоты уточнил: — У меня выдался тяжелый месяц. Сначала тот идиот-дилер, за которым я попусту гонялся почти две недели, а потом это, — он кивнул на свою правую руку. — Я уже сказал тебе, у меня много дел, и вся эта история совсем в них не вписывается. Я ничего не ответила, внимательно вглядевшись в его лицо. Он был совсем из другого мира — опасного, непонятного и незнакомого. Мира, который иногда показывали в криминальных хрониках или в кино соответствующих жанров. У нас с ним не было и не могло быть ровным счетом ничего общего, и мы бы вряд ли задержались друг на друге взглядами, случайно встретившись ими в толпе. Но волей судьбы, которая отчего-то решила, что все знает лучше, мы сейчас стояли в мерно подрагивающем вагоне метро, зажатые со всех сторон разношерстной толпой, а я вынуждена разбираться со своими идиотскими идеями о том, что, возможно, правда ждала этого странного парня всю свою жизнь. Когда объявили нашу станцию, Йон, работая локтями и не особо церемонясь, проложил нам путь к выходу из вагона, пока я, повиснув позади него, торопливо и смущенно извинялась перед всеми, кого он излишне агрессивно толкал по пути. — Ты всегда такой грубый? — с досадой уточнила я, когда мы наконец вышли и поднялись обратно на улицу. — Я не фанат метро, — хмуро отозвался он. — Мне не нравится ощущение этой навязанной близости с посторонними. — А они-то, наверное, от нее просто в восторге, — скептически заметила я. — Если бы все вели себя как ты… — Значит, мне повезло, что большая часть из них малодушные терпилы, которые готовы позволить кому-нибудь всю дорогу стоять у себя на ноге, лишь бы не встревать в конфликт, — пожал плечами альфа. — Что за юношеский максимализм, — помотала головой я. — Они не терпилы только потому, что не бросаются с кулаками на всякого, кто не так дохнул в их сторону. — И ты меня называешь максималистом, — усмехнулся он. — По мне, есть грань между тем, чтобы лезть в драку без всякой на то причины, и тем, чтобы поступаться своим комфортом ради комфорта других. — Но мы живем в обществе, а значит должны иногда идти на компромисс, — не согласилась я. — Если все будут эгоистами, преследующими только собственные цели, социум развалится. — Отличная и правильная идея, привитая сильными мира сего тем, кто должен их слушаться, — фыркнул Йон. — Хочешь стабильности и уверенности в будущем? Сиди и помалкивай, не спорь и не отстаивай свои интересы и уж тем более не смей быть неудобным для других. — Есть все-таки разница между тем, чтобы отстаивать свои интересы и просто так заехать кому-то локтем в бок! — не выдержала я, остановившись и вынудив его последовать моему примеру. — Надеешься, что у меня взыграет совесть, маленькая омега? — удивленно изогнул бровь он. — Серьезно? — Да прекрати уже называть меня маленькой омегой! — огрызнулась я, раздраженно уткнув руки в бока. — Я старше тебя лет на семь, если не больше! — А я выше тебя сантиметров на десять. Если не больше, — вдруг широко улыбнулся он, глядя на меня сверху вниз. — Так что с моей точки зрения ты вполне себе маленькая. — О, да ради Зверя, — закатила глаза я, а он от души рассмеялся, глядя на мое раздосадованное лицо. — Ты забавная, маленькая омега, — сообщил он мне после. — Есть в тебе что-то такое безобидное и вредное, как в ребенке. И такое же наивное. Ты как будто в самом деле веришь в то, что мир справедлив, законы работают, а все мы в глубине души хорошие. Я пока не понял, честно говоря, со всеми ли ты такая, или в моем случае это из-за метки ты так себя ведешь, но это… это редкое качество в наши дни — видеть во всех что-то хорошее и давать им шанс. — Я не вижу в тебе ничего хорошего, — пробурчала я, отчего-то краснея. — Если ты опять о том, что я не сдала тебя копам, то это исключительно из-за моих эгоистичных мотивов и интересов. Я хочу избавиться от этой метки, и это для меня сейчас важнее, чем… — Общественный компромисс и социальная ответственность? — договорил за меня он, с интересом изучая мое лицо. Я открыла было рот, чтобы возразить, но потом поняла, что попалась в его ловушку. — Просто давай закончим все это, — резюмировала я, на этот раз сама взяв его за руку и поведя за собой. Он не противился. Церковь Святой Изабеллы располагалась на пересечении двух старых улиц, одна из которых все еще была вымощена булыжником, как столетие назад, а вторая выходила на набережную. Я редко бывала в этом районе, а потому мне пришлось несколько раз свериться с онлайн-картами, прежде чем мы вышли к нужному зданию. Оно, как и все другие здания Церкви, было облицовано белым камнем и своими вытянутыми угловатыми формами напоминало иссеченную ветрами скалу. Его нарочито правильная симметрия вызывала у меня неприятное тяжелое чувство где-то в груди. Это было то навязчивое и полное самолюбованием совершенство линий, которое заставляло чувствовать себя незначительным и жалким. В любом случае недостаточно праведным, чтобы переступать этот порог. Но посмотрев на Йона, я поняла, что он не разделяет моих чувств. Лицо молодого альфы просветлело, он словно бы расправил плечи и выдохнул. Чувствовалось, что вид храма успокаивает его и внушает чувство защищенности. — Значит, тебя воспитал священник? — уточнила я, привлекая его внимание. — Да, он взял меня с улицы, — кивнул он. — После того, как моя мама… После того, как мне пришлось уйти из дома, я просто бродил по городу и… — Он оборвал себя на полуслове, словно решив, что подробности тут будут лишними. — Отец нашел меня и забрал к себе. Выделил мне комнату, кормил меня и заботился обо мне. Ему… непросто пришлось со мной. Но он научил меня очень многому. — Поэтому ты доверяешь Церкви? — сделала логичный вывод я. — Когда я не знал, куда мне пойти, двери храма всегда были открыты для меня, — ответил Йон. — Я знал, что найду там и стол, и кров, и дельный совет. Тебе повезло, что у тебя есть такие друзья, маленькая омега. — Ну мы… не то чтобы друзья, — пробормотала я. — Мне просто повезло оказаться в нужном месте в нужное время. Знаешь, как это бывает? — О да, — выразительно кивнул он. — Я как-то в нужном месте в нужное время встретился с любовью всей своей жизни. — Не смешно, — буркнула я, но мне все равно было сложно сдержать улыбку. Я пока не понимала в полной мере, как именно это работает, но уже начала замечать некоторую закономерность. Когда он злился, я тоже начинала злиться и становилась куда агрессивнее, чем обычно. Когда он смеялся, я не могла не улыбаться в ответ. А когда он возбуждался… Что ж, в этих случаях я тоже отражала его эмоции и порывы как зеркало. Мне это не слишком нравилось, но пока у меня создавалось ощущение, что я никак не могу это контролировать. Что реагирую инстинктивно и подстраиваюсь под него против своей воли. А, возможно, это он подстраивается под меня, или мы делаем это одновременно. И тогда все становилось еще сложнее. Все еще держа меня за руку, Йон поднялся по широким ступеням к массивным храмовым дверям, рядом с которыми на большой литой металлической табличке было кратко описано житие Святой Изабеллы, в честь которой церковь носила свое название. В нем говорилось о том, что она была омегой, родившей своему мужу сорок детенышей, все из которых были альфами, и умершей в родовых муках, произведя на свет последних тройняшек. Действительно, подвиг, достойный причисления к лику святых. Мне снова стало не по себе — к горлу словно подкатил тугой тошнотворный комок. Может быть, для таких, как Йон, двери Церкви в самом деле всегда были открыты, а альфы в белых рясах приветствовали его как одного из своих, но лично я под сводами их храмов не могла перестать думать о том, что не соответствую их идеалу праведной омеги и заслуживаю порицания за свой образ жизни. Я не жила по их правилам, но вместо того, чтобы гордиться своим выбором, сейчас я отчего-то стыдилась его, и для меня была облегчением возможность спрятаться за широкой спиной Йона, опустив глаза в пол. Внутри храм был почти совсем пустым — на скамьях сидело всего несколько прихожан, склонивших голову в беззвучной молитве Великому Зверю, а за алтарем, наполненный солнцем, сиял великолепный цветной витраж в несколько метров вышиной. Он изображал спускающегося с облаков зверя, в чертах которого угадывался облик нескольких животных сразу и в то же время никого конкретного. С самого детства он напоминал мне дракона, только вместо чешуи у него был великолепный белый мех, а само его тело не было таким длинным, как у восточных драконов, и не таким массивным, как у западных. На месте его глаз были простые прозрачные стеклышки, сквозь которые было видно небо — тихое и мирное в погожий день и неистовое, темное во время гроз и вьюг. На закате цветная тень от витража протягивалась от алтаря до самых дверей храма, и казалось, будто дух Великого Зверя заполнял собой все помещение, взывая к душам нечестивцев. Но глаза его всегда оставались пустыми, и с годами тот трепет, что подобные витражи внушали мне в детстве, истаял, оставив после себя лишь разочарование и чувство неудовлетворенности. — Ты правда думаешь, что он наблюдает за нами откуда-то сверху? — не сдержавшись, шепотом спросила я у Йона. — Не сверху, — покачал головой он. — Великий Зверь живет внутри каждого из нас. В этом состоит главное заблуждение верующих. Они ищут его где-то снаружи, воображают, что он своего рода грозный родитель или надсмотрщик, который щелкает кнутом. Но это не так. Мы все — часть божественного провидения, маленькая омега. Этот храм посвящен не какому-то бесплотному духу, что витает меж облаков. Он посвящен тому, каким может стать каждый из нас. — Если в священных книгах действительно так написано, то почему Церковь так настойчиво внушает иной образ? — непонимающе сощурилась я. — Потому что большинство ее паствы — просто тупое стадо, — не стал подбирать более тактичных слов он. — Если им сказать, что благодать находится внутри них, они воспримут это как индульгенцию и право жить так, как им вздумается. Более того, начнут оправдывать свои поступки некой «божественной волей». Я видел, как это бывает. Я уже говорил тебе, маленькая омега, что бесконтрольные ярость и похоть это не проявления Великого Зверя, это то, как наше примитивное сознание искажает его суть, выбирая самый простой и понятный путь. Но для некоторых это слишком сложно. И им куда проще поверить в то, что за их грехи их ждет наказание в пасти Великого Зверя, чем жить с мыслью, что никакого божественного наказания не будет, потому что каждый из нас сам себе судья и палач. Я слушала его, не перебивая, и многое из того, что он говорил, пока что не укладывалось у меня в голове. Это звучало слишком непохоже на то, во что я сама привыкла верить и как привыкла воспринимать окружающий мир. Сам ли он до этого додумался, изучая священные книги в своей маленькой комнате рядом с кельей священника, заменившего ему отца? Или же эти мысли ему внушили так же, как мне внушили мои? Что вообще можно было считать правдой в нашем непостоянном и столь неоднозначном мире? Существовало ли здесь что-то незыблемое и безусловное, что нельзя было бы подвергнуть сомнению парой веских аргументов и хорошо обоснованной точкой зрения с иной стороны? — Если все так, — с трудом сдерживая охватившее меня волнение, проговорила я, — то что значит наша метка? Что значит наша с тобой связь? Здесь и сейчас, стоя в цветной тени витража Великого Зверя, держа за руки того, кто вызывал во мне так много неконтролируемо сильных чувств, я почти была готова поверить в то, что все это действительно не просто так. Что это не некая случайность, бессмысленная и глупая, а и правда чей-то великий замысел. Великого Зверя, природы или судьбы — неважно. Может быть, этот молодой альфа с мальчишеской улыбкой и запахом, что сводил меня с ума, со всей его самоуверенностью, жесткостью и бескомпромиссностью, с этими большими черными глазами и неприглядным темным прошлым, которое заставило его стать убийцей — может быть, он в самом деле был связан со мной на уровне, который был совершенно недоступен моему пониманию? И если так, то, может быть, было еще не поздно попробовать разобраться во всем самим, без помощи тех, кто все равно понятия не имел, что с нами происходит? — Йон, послушай… Я не договорила, потому что в эту же секунду открылась одна из дверей, ведущих в боковые помещения храма, и в алтарный зал вышел рослый альфа в белой рясе с гладко зачесанными назад седыми волосами. Как и в случае с отцом Горацио, я не почувствовала его запаха — даже когда он подошел к нам вплотную. Поприветствовав нас, отец Евгений — а это был именно он — назвал себя, а после уточнил: — Я так понимаю, вы Хана Росс? Мой младший брат говорил, что вы придете. Все священники считались братьями, поэтому в том, что он назвал отца Горацио именно так, не было ничего удивительного, но меня зацепило другое. — Как вы узнали меня? — По запаху, дитя мое, — улыбнулся альфа. — Ваши запахи перемешались так густо, что я почти не могу сказать, где заканчивается один и начинается другой. — Это поистине удивительно, но, думаю, главные открытия нам только предстоят, не так ли? Пройдемте со мной. — Йон, я… — сделала еще одну попытку как-то остановить происходящее я, но мой спутник, кажется, был категорически далек от моих сомнений и внезапной робости. Искренне улыбнувшись священнику, он поклонился ему в знак уважения и беспрекословно последовал за ним после того, как тот зашагал в сторону все еще открытой боковой двери. Если бы у меня в тот момент нашелся хотя бы один логичный и веский аргумент против, я бы непременно попыталась его остановить. Но у меня в голове не было ни единой мысли, и все, на что я опиралась, это тревожно позванивающая интуиция. Пустые глаза Великого Зверя смотрели мне в спину, когда я следовала за альфами, и меня не покидало назойливое пугающее чувство, что я совершаю большую ошибку.