Альфа и Омега

Жизнь, ни шатко ни валко встав на рельсы, пошла своим чередом. Меня всегда удивляло то, как легко мы ко всему привыкаем — даже к тому, что еще недавно казалось нам немыслимым. Моя вторая ночь в Доме прошла уже спокойнее, чем первая, а на третью я поднималась на второй этаж с мыслями, что иду «к себе». Эта маленькая угловая комнатка, в которой едва-едва могли разминуться трое, стала моим новым прибежищем, чем-то, что сейчас ближе всего было в моей жизни к понятию дома. Я всегда старалась запираться у себя до того, как начинали приходить клиенты. Эти альфы, чьи запахи я наутро так отчетливо ощущала на живущих в Доме омегах, были для меня некой безликой бесформенной массой, что наводняла коридоры и оставляла следы своей скверны на их выцветших болотных обоях. Конечно, я слышала все, что происходило за тонкими стенами, и единственной возможностью уснуть были беруши — причем и для носа тоже. Я уже почти привыкла спать, дыша исключительно через рот, потому что в ином случае мое тело реагировало слишком бурно. Иногда это было даже не сексуальное возбуждение, а нечто иного толка — я чувствовала, словно что-то давит мне на грудь, как шумит в ушах и как руки и ноги совершенно теряют свою подвижность. Я слышала истории о том, как сильные альфы подобным образом могли повлиять практически на любую омегу. Просто лишить ее сил к сопротивлению, введя в своего рода транс. Что-то похожее я испытала во время лекции отца Горацио в тот злополучный день, когда мы познакомились. Только сейчас дело было не в ком-то конкретно, а в общей энергии — разнузданной, дикой, полной жестокой эгоистичной похоти. Я почти уверена, что, если бы каждый из них встречался с подопечными Ории в другом месте, один на один, они бы вели себя иначе. Но здесь, подначивая друг друга даже через стены и коридоры, сходя с ума от этих переплетенных запахов, они выпускали на волю своего внутреннего зверя — и у него было мало общего с тем, что взирал на нас с витражей Церкви. Медвежонок говорил, что со временем станет легче. Он по-прежнему оставался единственным, с кем я могла пообщаться по душам, не опасаясь, что позже мои слова будут жадно обсуждать на кухне или во время перекура на заднем дворе. Парнишка взял за моду приходить ко мне каждое утро, заваливаясь в постель и обнимая меня через одеяло. И если сперва меня это немного смущало, то потом я настолько привыкла, что стала даже ждать его появления и не начинала свой день без него. На нем никогда не было чужих запахов. Даже запахов других омег, с которыми он, казалось бы, делил и стол, и кров, и ванные комнаты. Нет, Медвежонок всегда источал только собственный аромат — солнечного луга, усеянного цветущими одуванчиками. Я думаю, в этом была еще одна его особенность, помимо всех прочих. Он был странноватым, немного не от мира сего, но очень добрым и даже по-своему мудрым. Он прекрасно понимал мое состояние и как будто даже больше того — знал то, о чем я никому не говорила и в чем не решалась признаться вслух. Его голубые глаза внимательно и зорко следили за мной, но при этом с его очаровательного личика не сходила рассеянная добродушная улыбка, которая могла ввести в заблуждение того, кто легко покупался на его красивую мордашку и нежное тело. У Медвежонка тоже были свои клиенты. Такие же особенные, как и он сам, ведь их желания были несколько иного характера, нежели у остальных посетителей. И, честно говоря, я могла их понять. Они приходили не за его телом, а за его запахом. Об этом мне рассказала Поппи, когда на четвертый день моего пребывания в Доме мы вместе с ней готовили завтрак на всех. Чтобы прокормить всех местных обитателей, нужно было доверху наполнить две больших кастрюли, в одной из которых она широкими резкими движениями намешивала жидкую овсяную кашу, а в другой варились яйца и вперемешку с ними дешевые сосиски, за пару минут разбухающие до размеров каких-то инопланетных монстров. — Он раздевается и позволяет им трогать и нюхать себя, где им вздумается. Большинство альф не выносит гендерно нечистых, но находятся те, кого подобное привлекает. Его запах это… нечто невероятное, правда? Она улыбается, качая головой, и я мысленно соглашаюсь с ней. Из всех девочек Ории Поппи относится ко мне наиболее благожелательно, и потому меня радует, когда я попадаю на дежурство вместе с ней. Как Йон и предупреждал, мне пришлось отрабатывать свое проживание в Доме и возможность пользоваться его благами — пусть даже те ограничивались ведром горячей воды и каким-никаким, но все же трехразовым питанием. Поэтому я помогала по хозяйству: с готовкой, мытьем посуды, сортировкой мусора, стиркой и подобными бытовыми заботами. Тяжелая работа меня не смущала, более того — она помогала отвлечься и выбросить из головы все лишнее. Например, мысли о Джен и о том, как она, должно быть, переживает за меня. Или о том, что после той нашей первой ночи Йон больше не заходил в мою комнату. Он держался на почтительном расстоянии, и лишь, когда зуд его метки становился совсем невыносимым, подходил и стоял рядом, вдыхая мой запах нервно раздувающимися ноздрями. В эти моменты мы не касались друг друга, словно в бессмысленной и неловкой попытке сделать вид, что нам обоим этого не хочется, и каждый раз меня так и тянуло задать дурацкий вопрос о том, как поживает Никки и их ребенок. Но я молчала, осознавая, что все это глупо, неуместно и по-детски. Поэтому максимум, о чем я разрешала себе его спросить, это о том, есть ли вести от его отца по поводу метки и того, как разорвать нашу связь. Вестей за эти дни так и не было, но, по словам Йона, еще было рано терять надежду, потому что вопрос был очень деликатный и выяснять его нужно осторожно, не привлекая к себе лишнего внимания. Особенно учитывая тот факт, что церковники почти наверняка нас разыскивают. По утрам я всегда с замиранием сердца слушала новости по маленькому радиоприемнику, что стоял на верхней полке в кухне Дома. Там иногда передавали свежие сводки по делу об убийстве в бывшем складском квартале. Подозреваемых, по словам ведущих, было двое, однако по имевшимся записям на камерах их опознать не удалось, а показания свидетелей разнились. Джен была права — моя слишком умная подруга обычно всегда оказывалась права, — из-за того, что я вовремя не дала о себе знать, меня записали в сообщницы. Мой запах был на месте преступления, и, вероятно, гончие, что работали там в тот день, явись я теперь в участок, смогли бы мгновенно меня опознать. И любые попытки выгородить себя в таком случае явно были бы бесполезны. Еще одна проблема в мой и без того растущий день ото дня список. И еще одна причина с головой уходить в тяжелую физическую работу, убеждая себя, что она имеет смысл. Что мои действия и поступки вообще имеют хоть какой-нибудь смысл, когда со всех сторон меня обступала кромешная неизбежность. Где-то в глубине души я прекрасно понимала, что долго так продолжаться не может, и я обязательно закончу либо в застенках Церкви, либо в тюремной камере. И, честно говоря, в иные моменты мне становилось почти все равно, и я всерьез обдумывала возможность просто пойти и сдаться первому, кто захочет меня поймать. Появление Йона разрушило мою жизнь до основания и ровным счетом ничего не дало взамен, кроме горячечных снов и фантазий, накатывающих как будто бы ниоткуда и заставляющих меня ощущать себя «конкретной омегой», как выразилась в свое время одна из девочек Ории. — Список дел на сегодня, — прочистив горло и убедившись, что все собравшиеся за утренним столом ее слушают, объявила Поппи. — Нужно съездить по магазинам и в прачечную, вымыть полы на втором этаже и разобраться с трубами на третьем. Ну и обед, ужин, мытье посуды, завалы во дворе, тут все как обычно. Добровольцы? — Я попрошу брата заняться трубами, — подала голос одна из омег. — Он мне торчит десятку уже месяц, пусть натурой отработает. — Давно пора, — с усмешкой поддакнул кто-то. — Этот паразит и так деньги из тебя сосет, как теленок из сиськи, пора бы ему уже поработать на благо общества. — На полы нужно троих минимум, — заметил еще кто-то. — Там в одного не сдюжить вообще. Тем более вчера одного из клиентов основательно так вывернуло в одном из углов. Это вообще заслуживает отдельной строчки в общем списке. — Я мыла на той неделе, до сих пор мозоль на руке не сошла! — Да у тебя даже от палочек для еды мозоли появляются, нашла чем козырять, белоручка хренова! Омеги зашумели, заволновались, их речь стала менее вразумительной и членораздельной, пересыпаемая многочисленными нецензурными выражениями и диалектными словечками, выдававшими во многих из них приезжих из маленьких провинциальных городков. Впрочем, я и сама не могла похвастать столичным происхождением — в Восточный город я переехала около шести лет назад. И не могу сказать, что это было продиктовано каким-то особым душевным порывом. Скорее, малодушным желанием сбежать от наступающего мне на пятки прошлого, которое до сих пор иногда являлось мне в дурных снах. — А Никки не занимается работой по дому? — негромко уточнила я у Поппи, осознав вдруг, что никогда не видела ее внизу. Она в прямом смысле слова жила на своем чердаке, и даже еду Йон относил ей обычно сам. — Нет, братец взял на себя ее… часть отработки, — отозвалась омега, качнув черноволосой головой. — Я слышала, что слишком большое скопление малознакомого народа ее пугает. Ей спокойнее там. — Ясно, — коротко ответила я, не сдержав эгоистичную мысль о том, что, где спокойнее мне, Йон даже не спрашивал. Просто поставил перед фактом, что для того, чтобы жить здесь, я должна оттирать с пола чужой непереваренный ужин, перемывать гору посуды или таскать вверх-вниз по лестницам тяжеленные пакеты с едой. Я вызвала у себя перед глазами образ Никки — ее хрупкое тело, болезненно-бледное лицо, нервные движения и эту надсадно цветущую красоту умирающего цветка, которая буквально сбивала с ног своей отчаянной мольбой о помощи и заботе. А потом перевела взгляд на свои маленькие ладони с грязными ногтями и уже слегка загрубевшей от холодной воды и тряпок кожей. По своей сути мы с этой женщиной ничем не отличались, но она была принцессой, а я, видимо, служанкой, и всерьез размышлять о том, кого предпочтет наш «принц» смысла, конечно, не имело. — Я съезжу в прачечную, — раздался от двери голос Йона. Я уже не удивлялась тому, что не чувствую, когда он появляется в комнате. Для меня он всегда был рядом — вытатуированный под моей кожей, обвившийся змеей вокруг моего сердца, вонзившийся когтями мне в душу. Мужчина, которого я никогда не желала любить, альфа, которому никогда не хотела так безраздельно принадлежать. — Один? — уточнила меж тем Поппи. — Там шесть мешков белья накопилось. — Возьми сестренку Хану с собой, — меж тем подсказал Медвежонок, сидевший неподалеку от меня и до этого момента сосредоточенно рисовавший в своей тарелке с кашей какие-то странные символы. От неожиданности я даже не нашлась, что возразить, просто какое-то время открывала и закрывала рот, надеясь, что Йон придумает отговорку за нас обоих, но тот вдруг пожал плечами и согласился. — У меня кое-какие дела в городе до вечера, но потом так и быть, — кивнул он, отлепляясь от косяка, к которому до этого прислонялся плечом. — То, за чем ты гоняешься, однажды само тебя найдет, братишка, — внезапно с очень серьезным видом проговорил Медвежонок, поймав взгляд альфы. — Ты торопишь события. — И слышать ничего не хочу, — поморщился тот. — Хана, тогда до вечера. Он не называл меня «маленькой омегой», когда рядом были другие обитательницы Дома. И очень редко смотрел при них мне в лицо. Словно лишний раз хотел подчеркнуть, что я для него не отличаюсь от всех. Что я не его принцесса в башне, которую он так тщательно оберегает и буквально обслуживает. И я знала, что не должна воспринимать это так болезненно и остро, но у меня не получалось. Я никогда не выбирала эту жизнь и все вот это, но почему-то он вел себя так, будто я одна виновата в том, где оказалась и что со мной сейчас происходило. И вкупе со всем прочим это отчего-то невероятно эмоционально изматывало. — Ты знаешь, чем он занимается в городе? Что это за Сэм, которого он так ищет? — спросила я, когда мы с Поппи снова остались на кухне вдвоем. Она мыла щербатые, потемневшие от времени тарелки, я вытирала их жестким вафельным полотенцем и ставила в буфет, одну на другую. — Йон хорошо хранит свои тайны, — помолчав, ответила она. — Даже Ория не знает всего, хотя ей он доверяет больше всех нас. — А Никки? Думаешь, она знает? — Почти наверняка. Я бы, по крайней мере, удивилась, если бы это было не так. Какое-то время тишину на кухне разбавлял только звук текущей воды, приятный стеклянный звон тарелок и едва слышное мурлыкание радио под потолком, но потом я все же заговорила снова. — Мне кажется, он очень рискует, занимаясь этим сейчас. Нас же ищут. — Он умеет быть осторожным, не переживай, детка. И упорства ему не занимать. Если решил что-то сделать, то обязательно сделает. Ория ведь изначально не хотела, чтобы Никки жила с нами. Говорила, что это опасно, ведь ее будут искать и все дела. Но Йон как-то ее убедил. Уж не знаю как, но, если он во что-то упрется, его вообще не сдвинуть. У старшей сестры к нему… слабость. Он ей напоминает ее брата, я так думаю. Ты же сама знаешь, как это бывает. Я знала, о чем она говорит. Бестии чаще всего рождались по двое, а иногда и тройняшками. Это было еще одной особенностью нашей биологии. И поэтому с самого раннего детства мы уже не были одиноки, уже чувствовали себя связанными с кем-то, и, вырастая, заменяли связь с братом или сестрой на связь с партнером. Но, к сожалению, в последние несколько десятков лет все чаще среди двойняшек только один рождался настоящей бестией, а второй — человеком. Но это становилось понятно только к подростковому возрасту, когда такие, как мы, обретали свой запах, разделяясь на альф и омег. И когда у одного из близнецов этого запаха так и не появлялось, это всегда было огромным испытанием для их связи. Мы с моим братом это испытание не прошли, и после того, как стало ясно, что он не-бестия, мы очень резко и очень сильно отдалились друг от друга. Мама к тому времени уже слишком глубоко увязла в собственных проблемах, чтобы как-то сгладить или остановить этот процесс. Поэтому, когда впоследствии мне пришлось в спешном порядке уехать из родного города, никто из них и не подумал меня остановить. Я уже много лет не общалась со своей семьей, не считая дежурных созвонов по праздникам, во время которых мы все равно, кажется, толком не знали, что сказать друг другу. И все же встречались и те, для кого эта братская связь оставалась безмерно важной на протяжении всей жизни, даже если физически близнецы не были вместе. И, может быть, поэтому то, что Ория назвала нас с Йоном именно близнецовыми пламенами, так глубоко и резко зацепило меня. Я уже однажды потеряла одного близнеца, который не смог справиться с тем фактом, что его природа отличалась от моей, и в том, чтобы обрести другого, связанного со мной не родственными, но куда более интимными, сложными и крепкими узами, мне чудилась какая-то вселенская справедливость. Словно иначе и быть не могло. — Думаешь, он просил ее и за меня? — негромко уточнила я, возвращаясь к нашему с Поппи разговору. — Кто знает, — пожала плечами черноволосая омега, явно не испытывая особого желания говорить на эту тему. Каждый раз, когда я пыталась обсудить с кем-то нашу с Йоном связь, диалог выходил крайне неуклюжим и коротким. Я не знала, что было тому причиной — отсутствие у собеседников каких-либо представлений о предмете разговора или банальная зависть, причин для которой я, правда, совершенно не находила. В тот день я чувствовала себя особенно скверно. На этот раз забыться не помогала даже работа и, перетаскав уйму барахла с заднего двора в старенький пикап, на котором одна из омег отвозила этот мусор на городскую свалку, я все еще не могла избавиться от неприятных мыслей. Мне вдруг начало казаться, что ничего хорошего со мной уже просто не может произойти, и все, что меня ждет впереди, это бесконечная череда бессмысленных пасмурных дней, в один из которых судьба все-таки схватит меня за зад и заставит отвечать за свою глупость и недальновидность. Подумать только, если бы я в тот клятый вечер не решила срезать путь, всего этого бы просто не произошло. Одно неверное решение, одна идиотская идея, и от моей жизни остались одни лохмотья. Когда начало смеркаться, на улице стало ощутимо холоднее. Даже несмотря на то, что в Восточном городе зимы были куда мягче, чем в моем родном северном городке, погода все равно была далеко не летняя. Из-за того, что я не взяла с собой из дома никаких теплых вещей, мне выделили темно-серую дутую куртку из местных запасов — она была мне велика и не особо хорошо грела, но это было все же лучше, чем ничего. Надевая ее, я отчего-то ощущала себя персонажем какого-то мультика — круглым и мягким, как ватный мячик. — Самое время основать клуб, — вздохнула я, смерив взглядом своих компаньонов — шесть забитых до отказа тканевых мешков с бельем, таких же круглых и пухлых, как я. Сев среди них на крыльцо черного хода в ожидании Йона, я пожалела, что у меня нет сигарет. Можно было стрельнуть у кого-нибудь из девочек, но, честно говоря, мне было лень заходить в Дом и искать дружелюбное лицо. Да и Йон явно не особо любил запах табака. Словно мне в самом деле должно было быть до этого дело. Вздохнув, я подняла глаза, изучая первые вспыхнувшие на темнеющем небе звезды. Темнота с каждым днем приходила все раньше, отбирая у нас остатки и без того коротких блеклых дней. Я не любила ночь и ее непроглядную мглу. Она пугала меня. В тенях могли прятаться монстры, клыкастые и зубастые, так и мечтающие вонзить свои зубы в податливую нежную плоть. Некоторые из них прямо сейчас толпились у центрального входа в Дом, окаченные неоновым светом мигающей вывески. До меня доносился приглушенный расстоянием гул их голосов, но, к счастью, запахи ветер нес в другую сторону. Йон подъехал на пикапе прямо к крыльцу — видимо, успел перехватить машину у тех, кто сегодня был ответственным за мусор. Прямо удивительно, что, сколько бы мы ни расчищали задний двор и ни вывозили хлам, его словно бы и не убавлялось. В иные моменты мне становилось почти интересно, кем были прежние хозяева этого здания и почему после них осталось так много разнообразнейшего барахла. — Не замерзла? — уточнил альфа, опустив стекло со стороны водительского сидения. — Нормально, — отозвалась я, поднимаясь и с удовольствием разминая затекшие ноги. — Я уж начала думать, что ты не появишься. — Дела задержали, — коротко ответил он, выходя наружу и помогая мне по одному затащить тяжелые мешки в кузов пикапа. — Ищешь новую зацепку? — спросила я. — Вроде того. — Ты мне так и не расскажешь, в чем там дело, да? — А ты хочешь знать? — недоверчиво уточнил он, затаскивая последний мешок и откидывая со лба вьющиеся пряди черных волос. — Не знаю. Наверное. Я слишком многого сейчас не знаю в своей жизни, — пожала плечами я. — Кто такой этот Сэм? — А у тебя ушки на макушке, — досадливо качнул головой Йон, снова забираясь в кабину. Я последовала за ним, и он завел мотор, осторожно выводя машину на дорогу. Отсюда уже было видно главный вход в Дом, и я невольно бросила короткий взгляд на тех, кто там стоял. Кажется, они пришли сюда компанией — трое рослых альф с настолько бандитскими рожами, что мне стало не по себе и очень захотелось сползти под сидение. Мне смотреть-то на них было страшно, а девочки Ории позволяли им куда больше, чем это. Наверное, они имели право называть меня белоручкой и «цивилом» и смотреть свысока. Моя, пусть и тяжелая, жизнь все же не шла ни в какое сравнение с тем, через что проходили они. И что самое грустное в этой ситуации — к чему они уже совершенно привыкли, не считая это чем-то постыдным, неправильным или недостойным. Или жестоким по отношению к ним самим. — Это Сэм разрушил мою жизнь, — проговорил Йон, возвращая меня к нашему с ним разговору. — Мою и моей семьи. Это из-за него мне пришлось уйти из дома и бродяжничать. В моей голове буквально брызнуло целым фейерверком всевозможных вопросов, и я какое-то время не могла выбрать, какой из них задать первым. Потом все же решила начать осторожно и издалека: — Сколько тебе было лет? — Не помню. Лет восемь, — равнодушно пожал плечами он. — Я тогда даже не знал, стану альфой или нет. Но вряд ли думал о чем-то таком. — Почему ты ушел из дома? Что именно тогда случилось, Йон? Он не ответил. Сжал руль так сильно, что костяшки побелели, и стиснул зубы, словно переживая у себя внутри то, что испытал тогда. И я бы соврала, если бы сказала, что не почувствовала отблески его затаенной ярости внутри самой себя. Ярости — и страха. Страха настолько огромного, всеобъемлющего и подавляющего, какого не должен никогда испытывать ни один ребенок. Поняв, что ответа мне от него не добиться, я сменила тему: — А у тебя были братья или сестры? — Я был один, — выдохнул он, и почему-то я сразу поняла, что он что-то недоговаривает — Неужели ты был единственным ребенком? — удивленно уточнила я. — Это… нетипично для таких, как мы. — Я был один, — упрямо повторил он, сдвинув брови. — Прекрати задавать дурацкие вопросы о моей семье, маленькая омега. Это тебя не касается. — Прости, — пробормотала я, откинувшись на спинку сиденья и устремив взгляд в окно. За ним один за другим проплывали похожие друг на друга панельные домики, окруженные заборами и разлапистыми голыми деревьями. — Зачем ты вообще взял меня с собой сегодня? — А ты вот просто не можешь ехать молча, да? — тяжело вздохнул он. — Вот поэтому и спрашиваю, — пожала плечами я. — Знал ведь, на что подписываешься, так зачем взял меня с собой? — Это была идея Медвежонка, — попытался было увильнуть он. — Была, — согласилась я. — А ты не стал спорить. Для такого упрямца, который все всегда делает по-своему, ты был невероятно покладистым сегодня. Значит, был не против. — А ты поставила своей целью убедить меня, что я поступил неправильно? — поморщился он. — Почему ты просто не можешь сказать, что мое общество тебе… — Я запнулась, не зная, какое подобрать слово. — Дело в метке, да? Она снова чешется? — Да, — почти с облегчением выдохнул он. — Все дело в клятой метке, ты довольна? — Как слон, — равнодушно ответила я, не видя больше смысла продолжать этот странный разговор. Прачечная, чьими услугами пользовался Дом, находилась в четырех кварталах от него и представляла собой так называемый «аквариум» — здание, в котором окон было больше, чем стен, и, наполненное каким-то зеленовато-голубым свечением, оно издалека в самом деле напоминало аквариум с немного зацветшей водой. Сегодня там почти никого не было, и мы довольно быстро загрузили заляпанное всевозможными телесными жидкостями постельное белье в несколько машинок, поставив самый интенсивный режим стирки. Честно говоря, большинство простыней были в таком плачевном состоянии, что я бы не удивилась, если бы однажды машинки вернули бы нам их по частям. — У нас есть пара часов, — проговорила я. — Мы можем разойтись и встретиться тут… — Хочешь выпить кофе? — вдруг спросил он, почему-то не глядя на меня. — Что? — от удивления я даже переспросила, хотя прекрасно расслышала все, что он сказал. — Тут напротив есть круглосуточная кофейня. Там грязновато, зато кофе подают вполне сносный, — ответил альфа. — Все лучше, чем на улице мерзнуть или тут в этом грохоте сидеть. Из окна будет как раз все видно. Хотя я сомневаюсь, что найдутся идиоты, которые решат выкрасть обкончанные простыни. — Я не пью кофе, — немного виновато улыбнулась я. — Мне он не нравится. — Вот как. — Йон наконец посмотрел мне в глаза, и я с обреченностью утопающего ощутила, как меня затягивает в их черные глубины. Ему не нужно было делать ничего особенного, просто смотреть на меня, и у меня уже начинала земля покачиваться под ногами. Бедная влюбленная дурочка, зачем ты вообще во все это ввязалась. — Но я могу выпить чаю, если у них есть, — неуклюже добавила я, и, к моему удивлению, его губы тронула улыбка. Чая в круглосуточной кофейне не оказалось. Зато они подавали горячий шоколад, и я взяла себе большой стакан, благо что Йон великодушно согласился меня угостить. Своих денег у меня так и не было, и я не представляла, откуда бы они могли появиться в будущем. Мы устроились около одного из высоких круглых столиков возле окна, из которого было видно зеленоватый призрак прачечной через дорогу. Люминесцентная лампа над нашими головами слегка потрескивала и иногда гасла, чтобы потом снова с шипением загореться. — Как ты можешь пить кофе со льдом в такой холод? — спросила я, покачав головой. — У меня все внутри мерзнет от одного взгляда на тебя. — Не знаю, мне нормально, — пожал плечами он. — Как шоколад? — Он почему-то… пахнет зубной пастой, — пробормотала я, сделав первый неуверенный глоток. — Даже не хочу думать почему. — Серьезно? — На его лице зажглась широкая улыбка, и я поняла, что окончательно пропала. Надеюсь все же, что то, насколько мне нравилось просто смотреть на него, не читалось слишком откровенно по моему поплывшему лицу. — Дай попробовать. Я протянула ему стакан, и он сделал такой большой глоток, что почти наверняка осушил его минимум на треть. — Эй, какого Зверя! — искренне возмутилась я, дергая свой шоколад назад. — У тебя мочевой пузырь такими темпами лопнет! — Ты ведь знаешь, что мальчикам в этом смысле проще, чем девочкам? — по-разбойничьи усмехнулся он. — А шоколад правда пахнет зубной пастой. Мятной. — Мятный шоколад, — смеясь, покачала головой я. — Даже звучит странно. — Хотите черничных пирожных? — позвал нас владелец кафе. — Отдам за треть цены, а то они с утра лежат, завтра уже совсем товарный вид потеряют. — Только не говори, что ты и чернику не ешь, — предупредил меня Йон, чуть сощурившись. — Ничего не имею против залежалых черничных пирогов, — отозвалась я, склонив голову набок, и он, довольно кивнув сам себе, направился к стойке владельца. — Ты никогда не думал, что ночь похожа на океан? — спросила я, когда он вернулся и поставил тарелку с двумя пирожными на наш столик, маслянистый и немного липкий то ли от еды предыдущих посетителей, то ли от не самой чистой тряпки, которым его протирали. — Словно бы после заката открываются врата в открытый Космос, и нас заливает им, как водой. И каждый дом, каждая машина — это подводная лодка, мимо которой проплывают гигантские придонные рыбы. — С кучей острых зубов и таким светящимся глазом на ножке? — уточнил альфа, улыбаясь и словно для придания веса своим словам глубоко запуская собственные зубы в уже слегка зачерствевшее пирожное. Оно, конечно, брызнуло повидлом во все стороны — закапало на столик, потекло по его пальцам и попало на одежду. Сегодня поверх своей обычной толстовки он надел кожаную куртку, в которой выглядел еще больше. Только в отличие от меня, круглой и смешной, он смотрелся внушительно и даже по-своему стильно. — А салфетки? — неуверенно уточнила я, обернувшись к владельцу. — Кончились, — пожал плечами тот. — Нестрашно, у меня вроде в карманах где-то платок был, — отозвался Йон, смачно облизывая свои пальцы. — Сейчас найду. И нечего так на меня смотреть! Сама не обляпайся, пока будешь есть, маленькая омега. Конечно, я обляпалась. Не то чтобы этого реально было избежать, но признаюсь, я и не слишком пыталась. Было что-то очень уютное в том, чтобы стоять вдвоем вот так, посреди черного океана непроглядной ноябрьской ночи, под мигающей лампой, пить горячий шоколад, отдающий на вкус то ли жвачкой, то ли зубной пастой, есть эти подсохшие пирожные и ощущать, как повидло вытекает из них во всех возможных направлениях, кроме твоего собственного рта. Здесь и сейчас нас снова было только двое во всей обозримой Вселенной, и это маленькое полуночное кафе вдруг стало казаться уютнее любого семейного ресторана — из тех, где гостей рассаживают на кремовые плюшевые диванчики, на столики с белыми скатертями ставят маленькие лампы с тканевыми абажурами, а в колонках играет уютный джаз. Может быть, впервые в своей жизни я задумалась о том, что не так важно, где именно ты находишься, как с кем. Романтичными могли показаться даже грязные пятна на столе, если вы смеялись над ними вместе. — Нашел платок? — уточнила я, размышляя о том, насколько невежливо и некультурно с моей стороны будет вытереть пальцы о данную мне напрокат куртку. — Нет, — огорошенно качнул головой он. — Ну нестрашно, я сейчас… — Я не договорила, потому что он вдруг взял мою руку и, притянув ее к себе через столик, сунул к себе в рот. Меня бросило в жар так резко, что с губ невольно сорвался слабый протестующий возглас. Я попыталась отдернуться, но не особо удивилась, когда у меня ничего не вышло. Я ощущала, как его горячий влажный язык скользит по моим пальцам, и от этого ощущения у меня кружилась голова и совершенно немилосердно все сводило внизу. Как будто мне не хватало того, что я испытывала рядом с ним просто потому, что мое тело с ума сходило от его запаха. А когда он, не прерывая своего занятия, посмотрел на меня в упор своими большими черными глазами, которые сейчас выглядели одновременно по-мальчишески невинно и совершенно обескураживающе, я больше не смогла терпеть. У меня натурально подогнулись колени, и я, застонав от бессилия, начала оседать под стол. Хозяин кафе — который к слову был человеком — только вздохнул, качая головой, но ничего не сказал. Почти уверена, что он уже повидал на своем веку немало вот таких парочек, которые посреди, казалось бы, не предвещавшего ничего непристойного разговора внезапно начинали вести себя подобным образом. Юные альфы и омеги, у которых еще не было ни умения себя контролировать, ни устоявшегося представления об общественной морали, порой начинали удовлетворять свои природные потребности чуть ли не у всех на виду. А в подобных темных закутках это вообще было обычным делом. Йон отпустил меня через силу, и я увидела капельки пота, выступившие у него на лбу. Он склонил голову, тяжело дыша и судорожно облизывая пересохшие губы, пока я в смятении вытирала влажные от его слюны пальцы о собственные штаны. — Прости, — выдохнул он. — Я просто не смог сдержаться. — Нам не стоит… не стоит провоцировать друг друга, — обреченно покачала головой я. — Ты же видишь, что ничего хорошего из этого не выходит. Он выругался — коротко, но выразительно и грязно. Потом, обогнув столик, стиснул меня так крепко, что я почти задохнулась. Хотя, не уверена, что причина была именно в физическом давлении. — Они сводят меня с ума. Эти… желания, — горячечно зашептал он мне на ухо, жадно вдавливая меня в стену. Кажется, я слышала, как мягко хлопнула дверь в подсобку, закрываясь за тактичным хозяином кафе. — Мои инстинкты требуют, чтобы я забрал тебя себе. Чтобы присвоил, чтобы запер в своей комнате, чтобы приковал к себе наручниками. Они говорят, что ты должна принадлежать мне, быть только моей и чтобы ни один другой альфа даже смотреть на тебя не смел. Когда я вижу тебя, Хана, я не могу избавиться от этого жгучего желания подчинить тебя, взять силой, если понадобится. Разорвать тебя на сотни кусочков и вонзить зубы в каждый из них. Оставить следы на твоем теле сверху донизу, покрыть тебя своим запахом и не отпускать всю ночь напролет… — Йон, хватит, — жалобно выдохнула я, упираясь ладонями ему в плечи. — Пожалуйста, не мучай меня. — Но ты ведь хочешь того же, так? — запальчиво спросил он, отстраняясь, и на мгновение мне показалось, что я вижу страх в его глазах. Страх быть отвергнутым и высмеянным. — То, что ты испытываешь сейчас… — Мне было мучительно сложно подбирать слова. Прижав меня к стене, он уткнулся коленом между моих ног, и сейчас, буквально оседлав его бедро, я ощущала, что не могу противиться желанию просто двигаться по нему вверх и вниз в постыдной и бессильной попытке испытать желанное облегчение от выкручивающего меня изнутри жара. — То, что ты испытываешь сейчас, это просто биология. Тебя никогда не влекло к омегам, ведь так? Ты просто не ожидал, что это будет так сильно и так… непохоже на то, что ты испытываешь… к обычным женщинам. — Я хотела сказать «к Никки», но не смогла себя заставить. Просто не смогла, словно одно ее имя способно было сейчас прожечь мне язык. Он несколько раз моргнул, глядя на меня в упор, и я видела, как постепенно мрачнеет его лицо. — Вот… как? — отрывисто выдохнул молодой альфа, наконец отпуская меня. — Значит это правда? — спросила я, опершись всем весом на стену и испытывая странное желание прикрыться, хотя слоев одежды на мне было и так более, чем достаточно. — То, что говорили девочки в Доме? У тебя никогда не было… близости с омегой? — Не было, — отрывисто отозвался он, и я готова была поклясться, что слышала, как хлопнули створки его закрывшейся раковины. Он снова ушел в себя. — Если собираешься спрашивать, почему так вышло, даже не надейся, что я тебе отвечу, маленькая омега. — Не буду, — успокоила его я, постепенно восстанавливая дыхание и мотая слегка отяжелевшей головой. Каждый раз, когда он отпускал меня, не дав почувствовать желанной разрядки, я ощущала тяжесть в животе и тошноту, словно он в буквальном смысле слова отравлял меня этим. — Я просто хотела сказать, что твоя биология не определяет того, кто ты есть. Я верю в это. Если все, что ты испытываешь ко мне, это сексуальное влечение, то… — Как я могу быть уверен? — вдруг спросил он, застав меня, признаться, несколько врасплох. — Как я могу быть уверен, что это только оно? — Ну, я кажусь тебе болтливой и надоедливой, и у нас нет ничего общего, — уныло развела руками я. — Кажется, это значит, что единственная причина, почему нас тянет друг к другу, это наша метка. — А я кажусь тебе задирой и грубияном? — уточнил Йон, отчего-то улыбнувшись уголком губ. — Ты… — Я запнулась, медленно обведя взглядом его фигуру. Его большеглазое лицо, порой такое по-детски невинное, порой такое хищное и жесткое, его широкие плечи, крепкие руки, сильные ноги и все остальное, что по отдельности, казалось, не было чем-то исключительным, но вместе составляло настолько поразительно гармоничное единство, отвечающее всем моим внутренним представлениям о том, как должен выглядеть мой идеальный партнер, что это было даже смешно. Он не был идеалом в каком-то объективном смысле, но так уж вышло, что был идеальным для меня. Как бы отчаянно я ни пыталась это отрицать, судьба знала свое дело. Пусть даже этого все равно было слишком мало. — Хана, ты в порядке? — Альфа осторожно помахал рукой у меня перед лицом. — Земля вызывает Хану Росс, ответьте. — Я здесь, Земля, — отозвалась я, не сдержав улыбки. — Я всегда была здесь. Его взгляд изменился — всего на мгновение, но мне показалось, что я вижу в нем что-то большее, чем раньше. Как будто мои последние слова отозвались в самой глубине его естества. — Ладно, — как-то бесцветно отозвался он, отстраняясь. — Допивай свой шоколад. Мне кажется, наше белье уже почти достиралось. Я не стала с ним спорить, хотя по моим ощущениям прошло едва ли полчаса. Меня так и тянуло задать этот проклятый и совершенно бессмысленный вопрос. Могло ли так быть, что в его случае судьба сработала аналогично? Может быть, ему с юности тоже нравились рыжие или чересчур болтливые девчонки, как мне нравились мрачные парни в коже, которые, однако, умели невыразимо солнечно улыбаться? Перебирая сейчас в уме свои детские и юношеские увлечения, я с удивлением и даже каким-то священным трепетом узнавала его в них. Эти волосы, падающие на глаза, эти грубоватые манеры, скрывающие доброе сердце, эта страсть, что плескалась в его взгляде, опаляя мое тело даже на расстоянии. Просто мой типаж? Или в самом деле — кто-то, кого я любила всю жизнь, даже не зная об этом? Сколько еще девчонок по всему земному шару предпочитали парней такого склада характера и внешности? Совпадение по теории вероятности или же предрешенная неизбежность? Он просто подходил по ряду параметров, которые я сама себе когда-то выдумала, или же я выдумала их потому, что всегда знала, что встречу его и он будет именно таким? Уроборос, змея, кусающая себя за хвост. Вопросы без ответов и ответы, к которым не получается задать нужный вопрос. Когда мы выходили из кафе, он уже не смотрел на меня, погрузившись в собственные мысли, и я, чтобы тоже отвлечься, начала таращиться по сторонам, хотя ничего примечательного в этом квартале не было — все те же трущобы, облупившаяся краска на стенах домов, покосившиеся заборы и глубокие рытвины на дорогах, словно асфальт тут частично смыло осенними дождями. Но потом мой блуждающий взгляд неожиданно привлекли знакомые очертания. Я сначала даже не поняла, что именно вижу, а потом мне отчего-то стало грустно и смешно — одновременно. — Что ты делаешь? — уточнил Йон, глядя на то, как я, вцепившись в кусок жести, прибитый к деревянной стене, с пыхтением пытаюсь его оторвать. — У меня больше нет телефона, чтобы сфотографировать это, — пояснила я. — Но вдруг потом появится или… Я не знаю, просто помоги. Пару секунд он медлил, словно прикидывая масштабы возможного ущерба, потом пожал плечами и, подойдя, одним движением оторвал жестяную пластинку вместе с гвоздями, на которых она держалась. Я на мгновение ощутила, как ощерился и ярче полыхнул его запах, как бывало всякий раз, когда он обращался к силе Зверя внутри себя. — Что это вообще такое? — поинтересовался альфа, покрутив свой трофей в руках, а потом придвинувшись ближе к уличному фонарю, чтобы разглядеть подробности. — Кто такой Оймах? Что это за бред вообще? — Это образец современного городского фольклора, — с умным видом отозвалась я. — Я познакомилась с парнем, который их исследует, в ту ночь, когда мы с тобой встретились… во второй раз. Он тоже не знал, что тут написано и кто их развешивает, но… — Я замолкла, не зная, как подобрать слова, чтобы выразить охватившее меня чувство невосполнимой потери. Моя жизнь разделилась на до и после, и эта табличка принадлежала к миру «до». Поэтому я хотела ее себе, как бы бессмысленно это ни было. — Ясно, — выразительно повел бровями Йон, хотя, судя по его лицу, ничего ясно ему не было. Но прежде, чем наш разговор каким-то образом продолжился бы в русле заданной темы, он вдруг спросил: — А ты помнишь нашу первую встречу? — Такое, знаешь ли, сложно забыть, — выразительно округлила глаза я, прижав табличку к груди, потому что сложить ее мне было все равно некуда. — Мне показалось, что ты хочешь меня убить. — Я и хотел, — как-то слишком легко согласился он. — Прости, что? — ошарашенно переспросила я. — Я хотел тебя убить, — услужливо повторил он. — Я был... ужасно зол из-за того, что не смог получить от того идиота-дилера никакой полезной информации относительно местоположения Сэма. Две недели поисков коту под хвост, и я снова оказался ни с чем. Ты просто попалась под горячую руку, я... — Он сделал паузу, видимо подбирая слова. — Я поддался своей ярости в тот момент, позволил ей себя контролировать. Сделал ровно то, от чего отец всегда меня предостерегал. — Но почему... почему не убил? — растерянно пробормотала я, чувствуя, как мне от таких внезапных признаний как-то поплохело. — Меня остановил твой запах, — серьезно отозвался он, проникновенно посмотрев мне прямо в глаза. Я вспыхнула, вспомнив, как наяву, как вела себя в тот вечер — и как пахла. Но, как бы стыдно это ни было, видимо, каким-то образом уловка все же сработала. — Это все произошло так... быстро. Я себя не контролировала в тот момент и... — Ты не понимаешь, маленькая омега, — покачал головой он. — То, о чем мы только что говорили в кафе… В тот вечер мое тело впервые в моей жизни так среагировало на запах омеги. Когда я его почувствовал... когда я почувствовал тебя, у меня… давай по-простому, у меня встал, понимаешь? С самой юности меня могли возбудить только человеческие женщины, лишенные запахов, а омеги вызывали... только воспоминания о матери и том, что случилось в ту гребаную ночь. И к тому же я был так зол, что о сексе думал в последнюю очередь. Я... просто растерялся, Хана. — Он подошел ближе, и теперь я уже не могла отвести взгляд, хлопая ресницами и ощущая себя пойманной в силок птицей, на которую нацелился огромный черный кот. — А когда увидел проявившуюся метку на своей руке, то вспомнил о книгах, что читал в доме отца. Об истинной связи и остальном. Но ты сбежала так быстро, что я не успел опомниться и что-то сообразить. — Это… многое объясняет, — неловко пробормотала я, не зная, что тут еще можно сказать. — Надеюсь, ты понимаешь, почему я сбежала? Ты выглядел как настоящий маньяк и… судя по твоему признанию только что, ты им и был в тот момент. Окажись там не я… — Тебя это пугает? — негромко спросил он. — Меня… очень много всего пугает, — честно ответила я. — Злые бестии, причиняющие другим боль — в том числе. Я была зверски напугана в тот вечер, если хочешь знать. — А сейчас? — как-то слишком серьезно спросил он. — Сейчас я начинаю понимать, что мир не делится на черное и белое, на героев и злодеев и что все может быть гораздо сложнее. Я могу отвечать лишь за собственные поступки и стремления, за свое достоинство и чистоту помыслов. Но даже я не способна контролировать то, кого я хочу. Или чего я хочу. Даже если это неправильно. Йон ответил не сразу — зачем-то задрал голову, уставившись в усыпанное мелкими тусклыми звездами небо, и я вспомнила, как занималась тем же самым, пока ждала его на крыльце Дома. — Скоро все это кончится, — уверенно проговорил он, и я могла только догадываться, что именно он имеет в виду. — Идем, маленькая омега, нас ждут дела. Я кивнула и последовала за ним, когда он развернулся и направился к зеленоватому силуэту прачечной. Табличка Оймаха холодила мне ладонь, но отчего-то я не могла заставить себя ее выкинуть. Словно она вдруг сосредоточила в себе последние остатки моего здравого смысла, который помогал мне оставаться на плаву в этом огромном черном океане без конца и края.