2016, Ноябрь. Мышкин
Грязно выругавшись, Влад сбросил со стола потрепанную книжку Кащея Второго. Зажмурился, запустил пальцы в редкие седо-русые волосы и противно стиснул зубы, никак не понимая, почему ничего не получалось. Влад был уверен: все было сделано верно, если не идеально. Он делал все согласно инструкции, четко по плану, без каких-либо отклонений, но проклятый солнечный зайчик, который Виктории в свое время не составляло труда зажечь, создать не получалось. Более того, даже намека на шарик из света не было и не подразумевалось. Он едва подавил рвущийся наружу гневный монолог — в конце концов, Татьяна ему неоднократно повторяла: «Терпение, Влад, терпение и спокойствие горазды свернуть горы», — оперся руками о стол и тяжело задышал. В одно мгновение в библиотеке вдруг стало холодно. Вероятно, решил Влад, какое-то из окон открылось порывом ветра, и незваный гость теперь хозяйничал в старом замке, перебирая пожухлые страницы книг, старые свитки и колыша паутину, застилавшую почти все поверхности библиотеки. Но на его плечи вдруг легли чьи-то ладони — маленькие, легкие, мягкие, но холодные, очевидно, принадлежавшие женщине, и все мысли о ветре мигом обрушились. Но не успел Влад как стоит обдумать эту мысль, как над самым его ухом раздалось ровное, холодное дыхание и до дрожи знакомый голос сладко пропел: — Скучал по мне, милый? На автомате он повернулся, грубо толкнул и больно припечатал к стене хрупкое женское тело. Вот только она не растворилась, как раньше — осталась на месте и, ко всему прочему, была вполне реальна и осязаема. Но почему-то на ее лице не отобразилась эмоция боли, хотя Влад был уверен: таким ударом он вполне мог ей что-нибудь сломать. Но, решив не заострять внимание на этом незначительном факте, он сжал ее плечо так сильно, насколько мог, и приставил к шее жены маленький, но острый кинжал. Виктория в ответ только засмеялась; голос ее был столь же высок, как и раньше, только теперь в нем было что-то потустороннее, могильное и неживое. — Нельзя убить того, кто уже умер, — произнесла она. Влад еще сильнее стиснул зубы, но вонзить клинок в нее не решался. — Я понимаю, что для меня ты рад бы был сделать исключение, но Аиду это совершенно не понравится. Ее губы расплылись в улыбке, а карие глаза внимательно наблюдали за тем, как прежде грозное лицо Влада приобретает ошеломленный непонимающий оттенок, а он сам медленно убирает от нее кинжал. Против воли Влад взглянул на настенную фреску. С нее величественно смотрел владыка Зевс, добродушно усмехался царь морей Посейдон и грозно щурил глаза подземный бог Аид. После Влад перевел взгляд на гостью: она беспечно отряхивала свою бледно-розовую накидку, словно на ней был толстый слой пыли. — Значит, ты попала в Царство Мертвых? — Твоей милостью, Влад, твоей милостью, — она покачала очаровательной головкой. — Знаешь, никогда не считала себя святой, но попасть в Аидово Царство было неожиданно, — начала она медленно, смакуя каждое слово. — Этот никчемный, полный огня, ненависти и лжи мир — знакомое описание, не находишь? — в котором так сложно быть кем-то, кроме корма Гидры. Пришлось немало попотеть, чтобы стать там значимым лицом. — Как красиво ты сформулировала, — он стиснул зубы и сжал кулаки. — И каково же быть любовницей бога? — Стоит признать, трудновато. Надо все время держать планку. — Труднее, чем быть императрицей? — Влад не удержался от иронии. — А, Виктория Михайловна? Она пожала плечами: — Смотря с какой стороны посмотреть. Но, знаешь, в этом есть плюс: я могу на короткое время посещать мир людей, мир живых. Видеть солнце, вдыхать свежий, не пропахший пеплом и кровью, воздух. Мало кто из подданных Аида может похвастаться подобным, — она задумалась и через несколько мгновений добавила: — Заметь, Влад, я, как и обещала, часто прихожу к тебе мороком. Он вдруг вспомнил, как часто она ему являлась. С тех пор, как ее душа покинула тело, Виктория приходила к нему во снах; ее тень то и дело мелькала в темных и пустынных коридорах Башни Ветров, голос слишком часто звучал у него в голове. Да и она сама порой являлась к нему и качала головой, будто говоря о том, что не одобряет его поведения. Влад резко дернулся, вновь прижав ее к стене. В синих глазах загорелся огонек гнева и ненависти. Ее хотелось убить, задушить, свернуть ей шею собственными руками. Снова. Он уже представлял хруст тонкой девичьей шеи, предсмертные хрипы, темно-красную кровь, стекающую на белое платье, но неживой блеск некогда теплых карих глаз и ее мягкая улыбка не давали этого сделать. К тому же, припомнил Влад, она была права: невозможно убить уже почившего. — Зачем ты пришла сюда? — спросил он, отходя. Поднял с пола книгу, отряхнул ее и пролистал пожелтевшие страницы, не особо вникая в их содержание. — Соскучилась, — она нежно улыбнулась, кокетливо поправила каштановые волосы и вдруг резко сделалась серьезной: — Я хотела попросить тебя об одолжении. — Я слушаю. — Прекрати искать ключи. Он дернулся при этих словах и усмехнулся, решив, что она шутит. Но Виктория смотрела на него серьезным, настойчивым, умоляющим взглядом, и все мысли о шутке исчезали, стоило Владу лишь посмотреть в глаза супруги. — С чего бы это? — он нахмурился и сложил руки на груди. Сейчас Влад находился в образе бывшего хранителя Мышкина. Это было удобно: внешность Александра Александровича Пьянова, за сто лет уже позабытая многими мышкинцам, была типично русская: широкие плечи, высокий рост, правильный овал лица, светло-русые волосы и брови; нос прямой, глаза большие, с чуть опущенными уголками. Бывший хранитель, более известный всем как Сан Саныч, с виду был человеком спокойным, грузным и не сразу понятно, что было его главным оружием — кнут или пряник. И все же во внешности его было что-то, что заставляло довериться ему. — Ты даже не представляешь, чем это все может закончиться. — Для кого? Он посмотрел на нее чуть насмешливо и в то же время заинтересованно и провел пальцем по страницам книге. — Для тебя, Влад. Ты можешь быть ранен, можешь вновь попасть под стражу, тебя могут убить… — Святая дева! — Влад присвистнул. — Ты переживаешь за меня? Не ты ли, Викки, хотела убить меня в результате дворцового переворота? — Вика, раз уж на то пошло, — она передернула плечами, будучи недовольной иностранной трактовкой своего имени. — Я не хотела тебя убивать, Влад. И переворот совершать не собиралась… Всего-то… Ох, — Виктория махнула рукой, прерывая свои слова, — сейчас уже неважно. Это было сто лет назад, а убить тебя, мой дорогой муж, могут сейчас: в этом времени, в этом городе, в этом теле. — Единственный, кто мог бы меня убить, был сам убит мною в девятьсот семнадцатом. Можешь не переживать, — последние слова были произнесены жеманно, иронично, ядовито. Виктория не могла удержаться от ощущения, что Влад едва удержался от множественного числа, перечисляя убитых им век назад. — Не стоит быть столь самонадеянным. Тогда ты всего лишь сделал поспешные выводы, что для тебя не редкость, а сейчас тот, про кого говорилось это проклятье, действительно составляет для тебя угрозу, — она нервно фыркнула и накинула на голову капюшон. — Если не хочешь поселиться в Аидовом Царстве, Влад, я прошу тебя, прекрати искать ключи. И отстань от принцессы Штормграда — она и ее мать первые, кто помогут человеку из пророчества осуществить затеянное. — И чем же, интересно, мне может помешать королева Людмила? — Я говорю о ее настоящей матери, Влад. Он нахмурился, плохо понимая о чем она говорит, но Виктория отвечать не спешила. Она забрала у него книгу (стоит заметить, сопротивлялся он мало), бегло оглядела оглавление и наконец сказала: — Напрасный труд. Ты не был рожден магом и даже «подарок» от Черного зеркала тебя им не сделал. Ты устойчив к магии, Влад, понимаешь? Устойчив не потому что, что тебя невозможно задеть магическим лучом, а потому, что ты сам не можешь творить магию, — она промолчала, положила книгу на стол и поправила накидку. — Мне пора. Извини. Она было щелкнула пальцами, но Влад, не в силах бороться со съедающим нутро желанием, схватил ее за запястье, притянул к себе и поцеловал так, как когда-то целовал посреди ночи в коридорах дворца, боясь быть застуканным. Он целовал ее быстро, пытаясь запомнить каждое мгновение, сминал пальцами распущенные волосы и ткань платья. Он целовал ее чувственно, ощущая кожей ее мокрые от слез щеки и слыша аромат ее самых-самых любимых духов — сейчас так никто не пах и, наверное, Влад был только этому рад: сложно находиться рядом с пусть даже и настолько маленьким напоминание о Виктории. Он не спешил прекращать поцелуй, она не спешила вырывать, но все же им обоим пришлось, ведь прежде незаметный браслет на ее руке зазвенел множеством церковных колоколов. Виктория отстранилась, сделала несколько шагов назад, вытерла мокрые щеки и шепотом сказала: — Мне пора. Прощай. Едва произнеся это, она начала растворяться в воздухе, словно туман посреди утра. Исчезая, она услышала процеженное сквозь зубы: «Ненавижу!» — за которым последовал звук чего-то разбившегося.***
Алена терпеть не могла начало четверти, особенно первый день каникул. Утреннее пробуждение было, как никогда, тяжелым. Будильник не хотел выполнять свой прямой долг, бабушка же, после десяти минут бессмысленных попыток ее разбудить, выполнила сразу две утренние процедуры: и подняла внучку с кровати, и обеспечила ее холодным душем. Из-за последнего и без того непослушные волосы Алены топорщились в разные стороны. Школьная форма, забытая на целую неделю, была донельзя смятая, а утюг, как назло, провалился сквозь землю. Прошлогодняя куртка оказалась мала — бегунок все не хотел закрывать область груди, и Алене пришлось надевать найденное на антресолях пальто. Пальто определенно принадлежало бабушке. Короткое, приталенное, коричневое пальтишко, пришедшее не то из пятидесятых, не то из шестидесятых. Необычное для современной девушки, хотя симпатичное, но было в этом одно «но». И оно заключалось в том, из какой эпохи пришло это пальто — мода середины прошлого века, как известно, славилась женственностью образов. И это совсем не вязалось с Аленкиными кедами и черными джинсами. Но делать было нечего, пришлось одеваться в школьный сарафан (обычное темно-синее прямое платье с белым воротничком и рукавами), напяливать сапоги и класть в сумку для сменки — о ужас! — туфли на широком устойчивом каблуке. Так и не поняв, откуда взялись последние (из памяти совсем выпал момент покупки данной обуви) Алена повесила на плечо сумку и побежала в школу, думая, насколько же глупо она будет смотреться среди одноклассников в образе дамы из пятидесятых. По дороге она уже представляла себе школьные занятия. Пустые уроки, буквально ни о чем: ученики, как обычно, будут наперебой рассказывать все сплетни за прошедшие десять дней, а учителя — делать вид, что этого не замечают, и со слоновьим спокойствием заполнять журналы. Вот еще один факт, почему она не любила первый день после каникул: день пустой, но пропускать нельзя, ведь Анна Григорьевна клялась лично поставить двойки всем, кто пропустит школу без уважительной причины. Как назло, в этот день была история и совсем не было математики — на ней хоть пустых уроков никогда не было, и на том Вере Андреевне спасибо. Алена подошла к школе за пятнадцать минут до звонка. Волнения развеялись: бабушка опять разыграла ее мнимым опозданием. Во дворе школы было на удивление многолюдно, даже прохладная погода не могла заставить старшеклассников зайти внутрь. Ученики собирались в небольшие группы-стайки, и отовсюду доносились радостные возгласы и девчоночьи визги. В одной из таких группок она увидела и Кораблеву — она стояла в окружение пяти девочек и что-то им щебетала. Находящаяся рядом с ней Ирка определенно скучала, разглядывая окружающих. Ирка-то и была единственной из этой группы кто приветливо помахал Алене, кивнув куда-то в сторону. Алена внимательно следила за ее движениями и — ну точно! — там, куда кивнула Ирка стояли Маша, Варя и Снежка. Немедля, Алена поспешила к ним, но была остановлена окликом Кораблевой: — Эй, Рыжова, остановись на минуту! — Чего тебе? — спросила Алена, оборачиваясь. Катя медленно и манерно подходила к ней и, как только оказалась совсем рядом, придирчиво оглядела Алену. Взгляд серо-зеленых глаз скользнул по сапогами, короткой юбке платья и в конце концов задержался на пальто. — В кои-то веке ты нормально одета, — одобрительно кивнула Катя. — Ретро-стиль, конечно, на тебе, как на пугале, это и не удивительно, но мы хотя бы не опозоримся. — Перед кем? — Алена нахмурилась, чувствуя, что лицо по цвету сливается с волосами из-за дурацкого комплимента Кати. — Ну и ну, да ты ж не знаешь! — Кораблева неодобрительно цокнула языком. — К нам в класс перевелся сын мэра! — Какого мэра? — Рыжова, я, конечно, знала, что ты тупая, но ты прям очень тупая! Мэра нашей дыры-Мышкина, что непонятного? — За такие слова можно и ответить, крашеная ты… — Нет ничего ужаснее на свете, чем видеть, как ссорятся две леди, — нараспев продекламировал чей-то голос. Алена с Катей обернулись. К ним подходил высокий паренек: глаза карие, обрамленные длинными ресницами, волосы темные, губы передернуты в добродушной усмешке, на щеках румянец, а уши, прикрытые волосами, были чуть острые, словно у эльфа. Симпатичный, что тут скажешь — даже Алена, редко обращающая внимание на мальчиков, это отметила. Что говорить о Кате, у которой дыхание свело лишь при взгляде на него? — Что за шум, а драки нет? Кто тут яблоко всех бед? — А ты вообще кто? — спросила Алена и сморщилась — Катя больно толкнула ее. — Ой, прошу прощения, прекрасная маркиза! Мое имя Александр Сергеевич Абрикосов, я… — Я уж подумала Пушкин, — Алена хмыкнула. — Или же Грибоедов. — Увы, — паренек еще шире улыбнулся, — моя фамилия весьма бренна. А кто же вы, прекрасная маркиза? — Вы повторяетесь, monsieur, — заметила Алена. — Прошу меня извинить, но мне пора, — и, откинув со лба волосы, она важно прошествовала к подругам. Те встретили ее радостно, но в то же время так, словно она работала камикадзе и каждый день была на волоске от смерти. Но Алена на это внимания не обращала, а ее мысли вновь и вновь возвращались к этому сынишке мэра с до тошноты простым именем. Надо же, Александр Сергеевич. Тьфу, Сашка-абрикос, и все этим сказано!