2016, Декабрь. Мышкин
Зайдя в класс Алена крайне удивилась, увидев, что Володя, стоя на второй парте среднего ряда, танцует под музыку из «Мадагаскара» и вертит в руке теплую школьную кофту. Этот мальчишка, конечно, был горазд на многое: подложить кнопку Вере Андреевне, выломать дверь в кабинет директора, напугать до икоты бесстрашную Светку… Да на все что угодно! Но чтобы танцевать на парте перед химией… Нет, такого раньше определенно не наблюдалось. Невесело хмыкнув, Алена отвела взгляд от столпившихся возле Володи одноклассников, уткнулась в экран телефона и быстро стерла «Дошла» — по привычке она продолжала писать эту маленькую смс-ку бабушке, чтобы она точно знала, что внучка до школы добралась в целости и сохранности. А то мало ли что: хулиганы, маньяки, дорожный транспорт… На третьей парте третьего ряда уже сидел Вася, вместе с Сашей игравший в шахматы. Но партия была варварски прервана, когда Алена поставила на стол свой портфель, и несколько черных пешек вместе с королем белых упали на бок и покатились с игровой доски. — Ну, Рыжова! — недовольно протянул Вася, принимаясь собирать фигурки. — Нельзя поаккуратнее? — Почему же, можно, — откликнулась она, достала из портфеля учебник по химии, дневник и смачно припечатала их в стол, отчего оставшиеся шахматы подпрыгнули и покатились кто куда. Вася покраснел до кончиков ушей и залез под стол, ловя убегающих слонов и ладью. — Вот только это кабинет химии, а не шахматный клуб. Юлечка не будет рада тому, что вместо того, чтобы повторять реакции размещения, вы играете в шахматы. — Вообще-то, реакции замещения, — недовольно поправил Вася из-под парты. — Одна фигня. — Смотрю, кто-то сегодня не в духе. Как и вчера, позавчера и позапозавчера… Что-то случилось, моя прекрасная маркиза? — поинтересовался Саша вполне дружелюбным тоном. — Случится. Обязательно случится, если сейчас кто-то не прекратит совать свои длинные уши в чужую личную жизнь и не пойдет помогать своей пассии нести ее «тяжелую» сумку. — Она не моя пассия, — Саша недовольно закатил глаза. — И суют, вообще-то, нос, а не уши. — А я что, виновата, что у тебя уши длиннее носа? — нахмурилась Алена и с громким стуком поставила на пол портфель. — Ты там что, кирпичи таскаешь? — нахмурился Саша. Длину своих ушей он комментировать не стал. — Сумка. Тяжелая. Очень, — повторила Алена, и Саша, глубоко вздохнув, уже собрался было что-то сказать, но осекся на полуслове. Едва дверь времен Союза, видавшая в этом мире много кого и чего, распахнулась, Катя с восторженным возгласом: «Саша, милый!» — бросилась на шею Абрикосова. Крепко поцеловав его в щеку и оставив там след от розовой помады, она свысока оглядела Васю с Аленой и важно прошествовала к своей парте. Уже сидевшая там Ирка развела руками: мол, так вот живем. Катя с Сашей встречались уже три дня. Если Алена правильно поняла из щебетания Ирки, то Катя — девушка не шибко гордая, стоит заметить — вызвалась проводить Сашу до дома (личный шофер Кораблевых был совсем не рад тому, что ему пришлось сделать лишнюю петлю в пригород Мышкина) и на следующий же день Катя и Саша уже считались парой. По крайней мере, каждое утро начиналось с «Саша, милый!», звонкого поцелуя в щеку и заканчивалось тем, что Саша провожал Катю до машины, отдавал ей сумку и махал вслед черному мерседесу до тех пор, пока тот не скрывался за поворотом. Но самой Алене было совсем не до амурных похождений местных мажоров — и без этого проблем хватало. Повсюду, за каждым углом и в каждом человеке, ей виделся Морок, и ей казалось, что такими темпами к концу года она превратится в параноика. Будет, как тот Грюм, носиться по всей школе, вглядываться в каждого встречного и как молитву повторять: «Постоянная бдительность!» Алена грустно усмехнулась и начала пальцем размусоливать синие следы от ручки на обложке книги. А ведь еще и бабушка, припомнила она. С бабушкой они не общались с тех пор, как она убежала из дома. Первые сутки бабушка звонила по несколько раз за полчаса, присылала множество смс-ок, а после, как по команде, прекратила. На бабушку это было не похоже — уж слишком Людмила Альбертовна была упертой в своих идеях. Быть может, думала Алена, что-то случилось… Нет, если бы с бабушкой что-то случилось, она бы об этом уже узнала. Но о бабушке не было ни вести, а Алена, чисто из врожденного упрямства, продолжала жить у Ирки и порождать целую волну слухов. То, что Алена обратилась за помощью к Ирке можно было объяснить одним простым фактом: с ней она общалась лучше всех в школе, да и дружили они до пятого класса. Она, Ирка и Катя. Вот только потом в голову Кати ударил синдром «Звезды», и их дружбе пришел конец. И если с Катей они превратились в непримиримых оппонентов, то с Иркой Алена продолжала вести вполне дружеские отношения, что не раз выручало обеих. Вот поэтому и ночевала Алена в доме Котеевых, теснясь на надувном матрасе в одной комнате с Иркой и Ариной, питалась полуфабрикатами, да изредка видела родителей девочек — те работали врачами в Мышкинской больнице и дома бывали крайне редко. Все бы ничего, но с каждым часом Алена все сильнее и сильнее скучала по бабушке и понимала, что зря ушла из дома. Надо было остаться. Поговорить. Понять. Простить… Нет, вот что, что, а простить бабушку за четырнадцать лет вранья она бы вряд ли смогла. И все же… — Чернокалов!!! — раздался громогласный крик Светки, и испуганные внезапным появлением старосты мальчишки выключили «I like to move it», игравшую уже по третьему кругу. Алена подняла на них взгляд: Володя по-прежнему стоял на парте с кофтой в руках, вокруг него толпились одноклассники, Светка стояла, уперев руки в бока, а за ней переминалась с ноги на ногу Маша, смеясь в кулак. — Ну что ты так смотришь на меня, Светка? — добродушно спросил Володя. — Так грозно, опасно, упрекающе… У-ух! Как будто я здесь стриптизом занимаюсь! — Если это не стриптиз, то что? — Светка нахмурилась. — Ритуальные танцы, Светуль, отпугиваем нечисть, сегодня ведь полугодовая по истории и геометрии. А вот это уже стриптиз, — он подмигнул, под свист одноклассников медленно расстегнул верхнюю пуговицу рубашки и потянулся за другой. — Чернокалов! — завопила во весь голос Светка и для убедительности притопнула ногой. — Немедленно прекрати и слезь с парты! — Ну вот, на самом интересном месте, — Володя издал полный грусти вздох и спрыгнул со стола. — С тебя, Светуль, пятисотка. — С какого, извиняюсь, перепоя? — Как с какого? — театрально изумился Володя. — А как же мой стриптиз? Светка уже ничего не ответила, только со всей силы ударила Володю в плечо и зло прошагала к своей парте. За ней, хохоча, шла Маша. Но сели они не вместе: Светка завернула на второй ряд, Маша же села вместе с Сашей. — Ты же не против? — уточнила она, на что Саша без обиняков откликнулся: — Вам, Марья, я всегда рад. Слушай, а тебе котенок не нужен? — Мне и без котов забот хватает, извини, — сказала она и поправила свои очки. Саша махнул рукой, тем самым говоря, что ничего страшного, и вышел из класса, чтобы ответить на телефонный звонок. На его место, ногами в проход, тут же опустилась Катя. Он заправила за ухо светло-русую прядь, бегло оглядела лежащие на парте учебники и как бы невзначай поинтересовалась: — Саша красивый, да? Ничего не подозревающая Маша пожала плечами: — Наверное. — И ты в него наверное влюблена, — продолжала Катя, обращаясь к самой себе. — Конечно, красивый, романтичный, богатый… Бедная наивная девочка, не понимаешь, что ничего тебе не светит. Маша, прежде с головой вовлеченная в свой телефон, оторвалась от него, отключила гаджет и повернула голову в сторону Кораблевой. — Ты это мне говоришь? — спросила Маша. Катя высокомерно проговорила: — Ты знаешь еще какую-нибудь девушку, которая на задних лапках скачет перед Сашей в надежде, что он обратит на нее внимание? Маша закатила глаза и возвратилась к телефону, который уже разрывался от приходящих сообщений. — Я всего одну такую влюбленную дурочку знаю, — вдруг сказала Алена, задумчиво вертя в пальцах кончик хвоста. Пусть она не общалась с Машей уже три дня, но видеть, как над ней издевается Кораблева не хотелось. — Волосы русые, глаза… — она прищурилась, — серо-зеленые, на губе родинка, имя Катя, фамилия Кораблева. Слышала о такой? Катя недовольно фыркнула и подметила: — Ты так говоришь, потому что тебе завидно. На такую как ты Саша ни за что бы не взглянул. Сирота казанская… — Замолчи, — предупредила Алена, чувствуя, как начинает бурлить в сосудах кровь. — Что в тебе? — не унималась Катя с излишним пафосом. — Ни кожи, ни рожи, все лицо в этих пятнах, которые ты гордо называешь веснушками. Лена, Лена, где вы спали, где вас мухи… — Заткнись. — Родителей нет — бросили, наверное, да? — живешь в старом полуразрушенном доме с бабкой… Ой, прости, уже не в доме и уже не с бабкой. Что ж случилось, Рыжова? Бабуля не в силах тебя прокормить? А может просто… Но договорить она не успела: Алена поднялась на ноги и ухватила неприятельницу за распущенные космы. Пара секунд, и Катя, обернувшись, вцепилась длинными ногтями в лицо и шею Алене. Без разбора девушки колотили друг друга, тянули за волосы, впивались ногтями в кожу друг друга, не жалея свою оппонентку ни грамма. Впечатлительная Ирка что есть мочи завизжала, заставив тех, кто находился в коридоре заглянуть в кабинет. Большая половина класса подбадривающе загудела, выкрикивая поочередно имена каждой из девушек, а Маша, Светка и подоспевший Саша поспешили разнять драчуней, но через несколько секунд бессмысленных попыток, из команды миротворцев остался только Саша. В таком составе их и нашла учительница химии Юлия Владимировна. Расцепив дерущихся девчонок, она сначала наорала на каждого (попалось даже Саше), а после повела всех троих к завучу. Завуч в свою очередь долго церемониться не стал: вызвал Анну Григорьевну и родителей всех троих в школу. — Может не надо, Петр Михайлович? — умоляюще протянула Алена, потирая порез от ногтей Кати, и, уже обращаясь к классной, дополнила: — Анна Григорьевна, бабушка не сможет прийти она… Она… Она… Занята она! Очень! — Бабушка и не придет, — Анна Григорьевна развела руками. — Прибежит, узнав, что натворила ее внучка. — Она не придет! — хотела быть повторить Алена, но дверь распахнулась, и никто уже ее не слушал. Это уже подоспел отец Кораблевой. Увидев его, Катя сделала невероятно жалостливое и грустное лицо, показывая себя ни в чем не виноватой жертвой. Чтобы не наблюдать за этой дешевой постановкой, Алена отвернулась, уперевшись взглядом в проверяющего тетради Илью Игоревича. Вид преподавателя русского был крайне грустный. Еще бы, за два дня он потерял сразу двух актеров, находящихся на значимых ролях, и кем их заменить, он ума не представлял. «Мне бы его проблемы», — со вздохом подумала Алена, прекрасно понимая, что из всех этой ситуации виноватой выйдет именно она. Ни Катя, которая довела ее до белого каления, ни Саша, который соврал, и сказал, что весь этот сыр-бор он устроил сам — он, мол, натравил друг на друга Алену с Катей и ему самому за это надо отвечать, — а именно она, Алена. Куда ей тягаться с дочкой местного олигарха и сыном мэра? Их-то школе наказывать себе во вред, в отличие от нее, простой, ничем не примечательной и сбежавшей из дома Алены Рыжовой. Дверь снова раскрылась, и Алена рефлекторно взглянула туда. Дверь важно переступил мужчина с уже заметной сединой в темных волосах, холодным, несколько отстраненным взглядом, и статью, которую не могла скрыть даже хромота. И секунды не понадобилось, чтобы Алена узнала в нем отца Саши — они были похожи всем, кроме глаз. У Саши они были карие, с чуть поднятыми, словно в насмешке, уголками, в то время, как у его отца они были серебряно-серые и такие холодные, что при взгляде в них по спине пробегал табун мурашек. — Д-доб-брый день, — пролепетала Анна Григорьевна, поднимаясь и оправляя юбку-карандаш. — Прошу садиться, — послужило ей ответом, и Анна, как нашкодившая школьница, послушно села. Отец Саши же оперся на свою трость, оглядел присутствующих здесь учеников и учителей и уточнил: — Это все? — Почти, — отозвалась Анна Григорьевна, — нужно дождаться еще одну родительницу. Думаю, стоит подождать минут десять. Однако в опровержение ее слов раздался стук в дверь, и в учительскую заглянула женщина. — Учительская? — спросила она и, дождавшись положительного кивка, вошла внутрь. Лица обоих Абрикосовых удивленно вытянулись, стоило только отцу и сыну взглянуть на нее. — Прошу прощения, вы родственница Рыжовой? — спросил Петр Михайлович, поправляя свои очки. — Все верно, — ответила женщина, заведя за ухо медно-рыжую прядь. Сама Алена от удивления поперхнулась воздухом. — Людмила не смогла прийти, поэтому попросила меня. Меня зовут Ядвига Петровна. — Какое интересное имя, — заметил Илья Игоревич, ставя в чьей-то тетради размашистую тройку. — Немецкое? — Польское, — поправила она и огляделась. Заметив отца Саши, Ядвига приподняла тонкие брови, но тут же опустила их в исходное положение. — Что ж, раз все в сборе, стоит начать, — заговорила Анна Григорьевна и нервно поправила воротник блузки. — Да уж, — кивнул отец Кати, — начните. А то время-то идет, — и он многозначительно постучал пальцами по циферблату наручных часов. Анна Григорьевна кивнула и вкратце поведала ситуацию. Разумеется, так, как она сама поняла ее из уст Юлии Владимировны. Согласно ее рассказу, гражданки Рыжова и Кораблева были найдены дерущимися в кабинете химии, а гражданин Абрикосов в это время пытался закинуть на плечо гражданку Кораблеву. — В общем-то, ситуация вполне ясна, — сказал Абрикосов-старший, выразительно посмотрев на сына. — Но от нас-то вы чего хотите, Анна Георгиевна? — Григорьевна, — мгновенно исправила та. — Впрочем, неважно. А важно то, что у нас образцово-показательная школа. Ей даже статус гимназии хотят присвоить. А поведение учеников выпускного класса, извините меня, крайне неприемлемо! Драка между девочками посреди учебного дня — это же уму не постижимо! — Уму непостижимо то, — заговорил папа Кати, вытирая выступившую на лбу испарину, — что с нормальными детьми учатся такие дикарки, как эта Рыжова. — Это я-то дикарка?! — яростно воскликнула Алена, поднимаясь с удобного дивана. — Вообще-то это ваша Катя не умеет проводить свои слова через мозг — она их сразу через рот выводит! — Еще и хамка! Мать наверное совсем не занимается своей дочерью, да? — он искоса посмотрел на Ядвигу. — Увы и ах, у девочки матери нет, — она спокойно пожала плечами. — Растет она с бабушкой и, поверьте, та отлично занимается воспитанием своей внучки. Отец Кати недовольно хмыкнул, всем своим видом показывая, что уверен в обратном. — Что вы об этом думаете? — спросил он, обращаясь к мэру, на что тот устало вздохнул: — Не проще бы было отпустить всех здесь присутствующих? Не случилось ничего экстремального… — Для вас, конечно, не случилось! — отрезал Кораблев. — Не вашу же дочь искалечила дикарка. Таких вообще можно в социум отпускать? — Я не дикарка! — повторила Алена, чувствуя себя как никогда злой и одновременно растерянной — А кто ты? — всхлипнула Катя и, старательно размазывая по щекам несуществующие слезы, поднялась на ноги и в мгновение оказалась возле отца, прижавшись к нему. — Нормальный человек не стал бы нападать на людей просто так. Дикарка! Дикарка! — и спрятав лицо в груди отца, она громко, даже слишком громко, разрыдалась. Ее отец развел руками, словно спрашивая: ну, кто оказался прав? — Да ты первая начала! — выкрикнула Алена, не замечая, как по щекам одна за другой начали скатываться слезы. — Ты же… Ты сказала… Что я… Я… Она честно пыталась построить связное предложение, но с губ слетали только бессмысленные обрывки фраз. Как же так? Какого черта, вместо того, чтобы сидеть на химии и думать, как поступить дальше — с девочками, с бабушкой, с Мороком, — она сейчас стоит в проклятой учительской и слышит в свой адрес множество обвинений? Хотелось закричать, высказать Кате и ее отцу все, что она о них думает, а после убежать, куда глаза глядят, все равно куда, главное подальше отсюда, и уже там забиться в угол и проплакать до тех пор, пока не закончатся все слезы. А еще лучше, запоздало подумала она, уткнуться лицом в колени бабушки и, слыша ее успокаивающие слова и чувствуя, как она гладит ладонью волосы, просто дать волю слезам, эмоциям и всему, что беспокоило ее. В общем-то, с одной из мечт она уже справлялась вполне отлично: слезы, горячие, соленые, противно мокрые, без остановки катились по щекам, лезли в ноздри, в рот, падали на школьную блузку… И плевать Алене было на всех здесь присутствующих — она все равно их не видела за пеленой собственных слез. Плевать ей было на всех, просто вновь вспомнившиеся обиды, вкупе со сложившейся ситуацией, накрыли с головой, не желая отпускать. Вдруг чьи-то теплые руки обняли ее, и Алена доверчиво прижалась к обнимающей ее Ядвиге, уткнувшись лбом в тонкое, даже немного костливое, плечо. — Довели ребенка, — недовольно буркнул Абрикосов-старший. — Вам не кажется, что стоит прекратить этот балаган, поставить всем троим неуд по поведению, и отпустить по домам? Нет, тебя оставить в школе, — добавил он, заметив радость в глазах сына, и Саша удручающе вздохнул и покосился на плачущую Алену. — Но… — хотела было возмутиться Анна Григорьевна. Она даже встала со своего стула, но была перебита Абрикосовым: — Прошу садиться. Анна Григорьевна, смутившись, повиновалась. Весь этот театр абсурда закончился невероятно быстро. Как и сказал отец Саши, всем троим (даже Саше, который, в общем-то, был здесь ни при чем) поставили в дневник двойки по поведению, Ядвига в пух и прах разругалась с Кораблевым, девочек отпустили по домам, Саша остался в школе. Куда идти, Алена не знала. Дом Ирки сейчас был закрыт, а ключи посреди урока у нее выпрашивать было неудобно. Вариант «домой, к бабушке» она, несмотря на свои недавние мысли, старалась исключить. Так и стояла она за школьным забором, вдыхая свежий морозный воздух и тря едва выпавшим снегом горящие царапины от ногтей Кати, пока не услышала голоса: — Тебя подвезти? — спрашивал отец Саши, и Алена, обернувшись, поняла, что говорил он это вовсе не ей, а идущей рядом с ним женщине. — А то еще с кем-нибудь по дороге сцепишься, а мне потом ищи тебя в изоляторе временного содержания. — Ты куда-то опаздывал, нет? — раздался встречный вопрос от Ядвиги. — Заседание в мэрии только через час, еще сто раз туда-обратно успею. — Если ты такой добрый, то… Ты что творишь?! — перебила Ядвига сама себя. — Обморожения захотела? Алена, пусть и не сразу, поняла, что на этот обращение прозвучало именно в ее адрес. Она послушно убрала от лица ладонь со снегом и уже в открытую посмотрела на взрослых. У темно-синего автомобиля стояли Абрикосов-старший и Ядвига Петровна. Алене вдруг стало интересно: неужели они знакомы? Учитывая, что они говорили на «ты», то даже весьма неплохо знакомы. Забавно, она вот со своей «родственницей» знакома не была. Что-то шепнув на ухо Абрикосову, Ядвига накинула на голову пуховый платок и подошла к Алене. — Мы можем поговорить? — спросила Ядвига, крепче сцепляя пальцы на ремешке сумки. — Смотря о чем, — уклончиво произнесла Алена, мысленно думая, а не пора ли ей бежать куда подальше — мало ли что на уме у этой «родственницы». Ядвига, впрочем, ее ответ посчитала более чем положительным и даже взяла Алену за плечо. Раз — и все внутри Алены скрутило, буквально вывернуло наизнанку и… вдруг отпустило. Осталось лишь ощущение того, что помещение, в котором она оказалась, вертится по кругу. — Что это было? — изумилась Алена и поспешила опереться рукой о стену. — Телепортация, — поведала Ядвига и виновато сжала губы: — Голова кружится? — Алена кивнула. — Н-да, мозжечок у тебя слабенький… Ну ничего, через пару телепортаций привыкнешь. Алена ничего не ответила. Встряхнула головой, потерла щеку — помимо царапины, там был и след от руки Кати. И кто просил эту девчонку одевать в школу кольца-печатки? Заметив ее движения, Ядвига сняла пальто, бросила его на кресло, прошагала к полкам с какими-то склянками и, не глядя, достала одну из баночек. — Вы волшебница? — догадалась Алена, боязливо поежившись. — Можно сказать и так, — Ядвига улыбнулась и рукой поманила собеседницу: — Хочешь, обработаю? Алена вновь мотнула головой: — Я сама, можно? — Да, конечно. Аккуратнее только, много не бери, мазь очень сильная, — предупредила Ядвига, передавая ватную палочку и склянку с каким-то варевом Алене. Наблюдая за тем, как девушка неуверенно обрабатывает ссадины, Ядвига с некоторой долей ехидства уточнила: — У вас в школу родителей из-за каждой драки вызывают? Алена, морщась от неприятного запаха мази, недовольно повела плечами: — Нет. Только из-за тех, где пострадали богатенькие детки. — Ну, спрашивать, из-за кого и как началась драка, я не буду. А вот ты можешь задать мне любой вопрос: как золотая рыбка, отвечу на любой! Алена усмехнулась и огляделась в поисках зеркала. Она находилась в большой, но сильно заставленной комнате. Чего только здесь не было: множество полок, стол, диван, несколько кресел, кухонный гарнитур, чугунный котел, ступа с метлой, лежавшая на шкафу остроконечная шляпа, портрет какой-то старушки, связки сушеных цветов и трав… Зеркало оказалось за спиной Алены, и, взглянув в него, она очень удивилась, поняв, что длинный порез на правой щеке почти затянулся. — Вы знахарка? — спросила Алена. — Не совсем. Ответ ведьма тебя устроит? — Наверное, — Алена зябко повела плечами, припоминая, что Маша рассказывала про ведьм. В отличие от людских представлений, в сказочном мире они не являлись воплощением зла. А если таковое и случилось, то называли их не ведьмами, а темными — как и всех злых колдунов. — А почему вы представились моей родственницей, да и вообще пришли вместо бабушки? Она что, настолько на меня злится, что не хочет меня видеть? — Людмила, твоя бабушка, отправилась к феям… — Зачем? — нахмурилась Алена, по-детски удивленно округлив глаза. — Хороший вопрос, — вздохнула Ядвига, внимательно глядя в лицо собеседницы, словно сравнивая с каким-то образчиком. — Твоя бабушка, Алена, по своему происхождению фея-крестная. И не удивляйся так, — засмеялась она, увидев, как взлетели рыжие брови Алены. — С феями она, конечно, последние сто лет в крайне напряженных отношениях, но все равно. Если ей удастся договориться с ними, это очень поможет нам во всех этой канители с Мороком. Кстати говоря, — сказала она, что-то вспомнив, — если бы не твоя бабушка, твои родители бы не познакомились. — Вы их знали? Услышав, как в звонком, словно колокольчик, голосе промелькнула такая надежда и любопытство, у Ядвиги невольно сжалось сердце. Когда-то давно точно так же о родителях расспрашивала Елена — ее родители умерли от оспы, когда ей было одиннадцать. Точно так же она поджимала губы, прижимала к груди кулачки и хлопала карими, как терпкий кофе, глазами, выжидая любую, пусть и самую крошечную информацию. — Твоя мама и я — двоюродные сестры, — сказала Ядвига, сглотнув горький ком размышлений, и, не дав Алене вставить и слова, дополнила: — А еще я готовила тебе зелье, скрывающее твои способности. Я твоя единственная родственница в этом мире, которая видела тебя только издалека. И именно из-за меня, вернее из-за моих избушки и зелий, Морок едва не убил тебя. И после всего этого ты хочешь сказать, что злишься на бабушку, которая воспитала, на самом-то деле, чужого ребенка, как родного и всеми силами защищала твою жизнь, а не на меня? Утерев вновь мокрые от слез щеки, Алена всхлипнула и неуверенно произнесла: — Я не могу на вас злиться: я вас первый раз в жизни вижу. — А на бабушку не имеешь права — она тебя любит больше жизни и искренне винит себя в том, что произошло. Если не хочешь своим поведением свести ее в могилу, то стоит перед ней извиниться. Людмила должна вернуться сегодня вечером… Но последние слова тети Аленка не слышала: бросила на пол мазь, натянула шапку и выбежала на улицу, даже не попрощавшись. Едва за ней закрылась дверь, Ядвига резким движением смела все, что находилось на столе, опустилась в кресло, запустив в волосы пальцы, и посмотрела на портрет старой женщины: брови той укоряюще опустились, а губы сжались в тонкую полоску. — И не надо на меня так смотреть, — обратилась к портрету прабабки Ядвига тяжело дыша, — кто-то должен был ей это сказать. Старушка с картины закатила глаза.***
Людмила Рыжова терпеть не могла наведываться к феям. Эти с виду милые создания, которым по уставу было поручено быть нежными, доверчивыми, добрыми, честными и непорочными, порой раздражали ее сильнее, чем все Темные мира вместе взятые. «Феи — они ангелы, только на земле» — любила повторять Старшая фея, когда Людмила еще сама была ученицей. В общем-то, выражение это было как нельзя близко к истине: все светловолосые, с небесно-голубыми глазами, молочной кожей и в надетых с иголочки белоснежных форменных платьях с ажурными воротничками. И никаких отношений: порядочная фея должна была хранить честь и с достоинством выполнять свои обязанности, не выходя за рамки устава фей. И никаких лишних вопросов: она обязана быть кротким созданием. Людмила под это описание не попадала совершенно. Может быть, в далеком детстве она и была феей во всех отношениях, но после… Неряшливо одетое платье с неизменными пятнами, благодаря которым педагоги узнавали, что давали на обед в столовой, глаза нараспашку, с интересом изучающие окружающий мир, множество вопросов в голове, ответы на которые зачастую не находили даже учителя. А еще почерневшие к двадцати годам волосы и потускневшие глаза — клеймо для фей, выдававшие то, насколько часто нарушали они правила. Учитывая, что волосы тогда еще молоденькой Люды из светло-русых стали угольно-черными, а глаза приобрели сероватый оттенок, правил она нарушила столько, что пора было выгнать ее из клана фей. Долго совет фей медлил с этим решением — не хотелось им терять одну из лучших учениц столетия, вот только судьба решила все за них: влюбившись в молодого лейтенанта, Людмила сама сбежала от фей под покровом ночи и в течение долгих лет в семью «ангелов» не возвращалась. Пыталась, правда, вернуться в сорок четвертом: муж к тому времени погиб на войне, и Людмила думала, что в мире людей, будучи связисткой, она все равно не поможет так, как могла бы помочь квалифицированная фея; потом пробовала в две тысячи втором, но обе эти попытки не принесли ничего, кроме плохого настроения и кучи мысленных проклятий в адрес Старшей феи. После этого решила: никогда, ни за что, хватит. Но у Кощея на этот счет были свои планы, где помимо официальной цели визита (а именно, просьбы помочь с поимкой Морока) была еще одна, которую он просил оставить в строжайшем секрете: найти особый фейский настой, лечивший любые раны и облегчавший физическую боль. Как бы скорбно не было это признавать, но из этих просьб выполнена была только та, что личная, и то при помощи одной неравнодушной феи-ученицы — совет фей не при каких обстоятельствах не собирался делиться с опалой феей редким настоем. В Мышкин в конце концов Людмила возвратилась поздно вечером, с маленькой, едва добытой банкой снадобья и беснующими мыслями, которые искали пути возвратить Аленку и ее доверие. Последним и была заполнена ее голова, когда Людмила переступала порог гостиной и устало садилась на кресло, откидывая назад свинцовую голову, нещадно нывшую после почти суток беспрерывного полета. — Ба? — раздались сонное восклицание, и уже через мгновение Алена приподнялась над диваном на локтях и более уверенно протянула: — Ба-а… И, резво спрыгнув с дивана, подбежала к креслу и села на колени перед ним, подняв на бабушку опухшие и красные от пролитых слез глаза и пытаясь понять, почему бабушка выглядит так молодо: совсем без морщин и седины, не старше сорока на вид. — Ба, — вздохнула Алена, опуская глаза. — Я… Не должна была… Не хотела… Не… Господи, какая же я дура! — воскликнула она, спрятав лицо в коленях бабушки. — Я глупая! Глупая! Глупая! Дура! — Боже мой, Аленушка, ну что ты? — Людмила сжала губы, пытаясь сдержать слезы, и отчего-то трясущимися руками аккуратно подняла голову внучки. — Маленькая моя, ну чего ты? — Я не хотела, — продолжала бормотать Алена, захлебываясь в собственных рыданиях, — не должна была… не хотела… Бабушка, прости меня, пожалуйста! — и не в силах больше ничего сказать она вновь уронила голову бабушке на колени. — Маленькая моя, — Людмила вдруг усмехнулась, пригладила торчащие во все стороны волосы внучки и поцеловала ее в макушку. — Встань, Аленушка, ну чего ты? Алена послушно встала, села бабушке на колени и обвила руки вокруг ее шеи, уткнувшись лбом в плечо. Совсем как лет в шесть, когда она разбила все коленки и локти, содрала кожу ладошек и заработала кучу синяков — а все потому, что с дьявольским упорством пыталась научиться кататься на скейте. — Я никогда, понимаешь, никогда не буду на тебя обижаться, слышишь? — прошептала Людмила, покачивая Алену, словно маленького ребенка. — Ну прекрати ты плакать, Аленушка! Хватит уже, маленькая моя. — Правда-правда не обижаешься? — Ну конечно, маленькая ты моя, — Людмила улыбнулась, еще раз поцеловала внучку и как бы невзначай процитировала: — Величие императора в умении прощать. Распознав намек в этих словах, Алена лихорадочно закивала и еще крепче обняла бабушку, осознавая, что простить ее на практике оказалось намного проще, чем она думала.