2016, Декабрь. Мышкин
Махнув рукой Валентине, тем самым прося впустить гостью, Кощей отложил в сторону документы и потер переносицу. В связи со строительством нового детского сада и проблемой с ветхим домом на улице Никольский ручей, который вот-вот должен был рухнуть, но его жители все не хотели оттуда съезжать («Эка, невидаль, тридцать лет здесь живем и еще столько же проживем!»), разного рода бумажек накопилось приличное количество. Хоть ночью их разбирай, честное слово. Людмила оповестила о своем присутствие стучанием в дверь — столь редким звуком для этой комнаты, ведь почти все знакомые Кощея любили входить сюда без приглашения — и, войдя, против воли огляделась, задержав взгляд на черепе посреди стола. — Настоящий? — спросила она, поежившись, на что Кощей уточнил: — Тебе правду сказать или солгать? Людмила не ответила, верно посчитав, что находиться в счастливом неведении того, что этот череп — всего-навсего побрякушка, сделанная из гипса, идея куда более заманчивая, чем потом месяц страдать ночными кошмарами, представляя, как чья-то голова сначала слетела с шеи, а после долго стояла в кабинете Кощея проходя все состояния от ткани до кости. Вместо этого Людмила мотнула головой, заставляя непривычно темные волосы качнуться из стороны в сторону, и вытянула ладонь, материализуя там плотно закупоренную склянку с бледно-желтой жидкостью. — Употреблять на голодный желудок два раза в день, утром и вечером. На один граненый стакан теплой воды пол чайных ложки настоя. Ни граммом больше, — отрапортавала она, задумчиво верча в коротких пальцах прозрачную склянку. — Один вопрос: почему так долго? Ты прибыла в Мышкин семнадцатого, а уже двадцатое. — Настой был свежий, ему нужно было настояться, — Людмила бросила очередной настороженный взгляд на череп. — Что, даже не слова скажешь за то, что я не смогла договориться с феями? — Хотел бы, да не буду, — он откинулся на спинку стула и сложил пальцы домиком, — ибо заранее знал, что эта идея провальная. — И зачем же тогда посылал меня к ним? — Людмила нахмурилась. Впрочем, об истинном мотиве она догадывалась и, бросив взгляд на мирно стоящую возле стола трость, нахмурилась: — Тебе не поможет снадобье. Оно лишь снимет боль на время, но не излечит. Ты же темный, а это — творение фей. — Спасибо за беспокойство, Люда, я учту. Людмила на это закатила глаза и громко поставила на стол склянку. — С твоей стороны крайне глупо брать это снадобье, — заявила она уже в дверях. — Зелья, сваренные Ядвигой, в твоей ситуации помогут куда больше. Скривив лицо в болезненной гримасе, Кощей, опираясь на стол, поднялся на ноги. Взял трость, склянку, медленно прошелся к шкафу и невесело усмехнулся: — Душа моя, если бы все было так просто. — Ты меня вообще слушаешь? — ехидный голос Ядвиги заставил Кощея выйти из мира воспоминаний. Встряхнув головой, он оперся на трость, впервые за последние полгода не чувствуя боли, раздирающий плоть едва ли не до костей. Несмотря на предупреждение Людмилы, снадобье фей начало действовать с первого дня, и до сегодняшнего дня, бывшего тридцать первым декабря, работало вполне неплохо. — Слушаю, — сказал он, наблюдая за нехитрыми действиями Ядвиги — она стояла перед зеркалом, поочередно примеряя то одни, то другие серьги, — и искренне не понимаю твоего возмущения. Приложив к уху золотые, доставшиеся в наследство не то от матери, не то от бабки, серьги, она неодобрительно сощурилась: — Новой год семейный праздник, все-таки. — Шурик сам захотел праздновать его с друзьями. Или мне его к батарее надо было привязать? Ядвига на это закатила глаза, еще раз оглядела украшения и, махнув на все рукой, надела простые листики с французским замком, верно рассудив, что за рыжей непослушной копной их все равно никто не увидит. Затем оценивающе оглядела свое отражение, все еще сомневаясь, что идея Кощея с новогодним приемом у князя Гвидона была хорошей. Ну какая из нее спутница для приема? Смех да и только… — Ну что ты, так долго собираешься? Как невеста, честное слово, — Кощей нахмурился. — Еще полчаса и мы опоздаем. — Тебе надо было попросить Василису, — выдохнула Ядвига, наконец оборачиваясь. — Она рождена для всех этих приемов, балов и высшего общества. — От высшего общества там одно название, — Кощей, неотрывно разглядывая спутницу. Выглядела она действительно очаровательно. — А что касаемо Василисы, то ты прекрасно знаешь, что дольше часа я ее терпеть не могу. В худшем случае, боюсь, она снова будет обращена в лягушку. — Ха, ха, ха, — сказала Ядвига без всякого намека на смех. После обернулась вокруг своей оси и уточнила, указывая на платье: — Не слишком откровенно? Она, решил Кощей, определенно имела в виду вырез на спине. В остальном ее черное платье было абсолютно закрытым: длина в пол, закрытые плечи, ювелирный вырез горловины… Даже удивительно, что на самом-то деле платье принадлежало Василисе — та только в школе сохраняла скромный деловой стиль, но на разного рода мероприятиях, куда она зачастую отправлялась по инициативе директора, она была не прочь блеснуть высоким вырезом, декольте, открытыми плечами или облегающим фасоном. — Знаешь, я бы сказал что да, слишком, — и, чуть помолчав, лукаво добавил: — скромно. — Издеваешься? — она недовольно сжала губы, и Кощей, к общему удивлению, заметил: — Вот с таким выражение лица ты очень напоминаешь свою племянницу. Ядвига при упоминание родственницы невероятно взбодрилась и даже улыбнулась: — По ней, как мне кажется, можно всю ее родословную определить. — По мне, так она копия Елены — Это на первый взгляд, — мягко пожурила Ядвига и, пытаясь закрыть неподдающийся замок сапог, принялась перечислять: — Лицо, глаза — само собой, Елены. А вот цвет волос у нее от бабки-Анны — обычный рыжий, не то что у Елены с ее-то медью. Подбородок, кстати говоря, больше олеговский. Нос тоже. Ямка на подбородке — наша, общая, от бабушки Айверы досталась. А вот жесты, на удивление, Натальи Матвеевны, особенно когда она о чем-то думает. — Погоди, — Кощей потер переносицу, — у кого, говоришь, ямка от Айверы, а у кого медь от Натальи? Хохотнув в ладонь, Ядвига подсказала: — Медно-рыжий уж точно не от Натальи, она ведь блондинка. — Я в ваших родственных связях когда-нибудь совсем запутаюсь, — поклялся Кощей и, посмотрев на часы, в который раз за полчаса напомнил: — Ядвига, мы опаздываем! Ядвига вновь закатила глаза. Сам заставил ее идти на прием, вот сам теперь пусть и мучается.***
Краем глаза наблюдая за ищущей елку бабушкой, Алена внимательно разглядывала чердак. Теперь-то она поняла, почему прежде вход сюда ей был воспрещен: помимо старых уже не нужных вещей, таких как ее трехколесный велосипед или детские ползунки, здесь были сундуки с пыльцой фей, волшебная палочка, зачарованные фотографии и, самое главное, настоящая хрустальная туфелька. Она стояла прямо посреди чердака на коричневом пуфе и переливалась радугой каждый раз, когда Алена наводила на нее свет от фонарика. — Какая красота! — восхитилась Алена, боясь даже дотронуться до этого хрустального чуда. Вынырнув из шкафа, Людмила бросила на внучку короткий взгляд и улыбнулась: — На выпускной я тебе эти туфли отдам. Алена усмехнулась, для себя решив, что эта идея крайне ужасна. Она ведь разобьет их, даже не успев выйти из комнаты! Уж слишком она была неуклюжей и рассеянной, чтобы носить это по-настоящему царское великолепие. — Слушай, а почему бы нам, как нормальным людям, не поставить нормальную зеленую елку? Зачем нам эта искусственная? — спросила Алена, переводя взгляд на старый комод. В два шага она оказалась возле него, с детским любопытством принявшись перебирать разбросанные там фотографии и попутно слушая бабушкины слова о том, что у нее аллергия на хвою. В основном снимки были черно-белые и изображали очень похожих друг на друга светловолосых девочек с прозрачными, почти невидимыми, крыльями за спиной. То, кем являлись эти создания Алена поняла сразу же: трепещущие за спинами крылья не оставляли никаких сомнений. Феи. А вот бабушку среди всех этих одинаковых лиц найти было труднее, но найденная девушка — самая низкая, с каким-то пятном на платье и с топорщавшимся воротничком, — отчего-то приглянулась Алене, и, вспомнив, как выглядела бабушка пару недель назад, Алена была уверена на все сто процентов: эта белая ворона, среди одинаково-идеальных девиц, и есть Людмила Рыжова. Потеряв к фотографии былой интерес, Алена перевела взгляд на другие снимки. Феи, феи, феи, маленькая Алена, мужчина с гитарой… Остановив взор на последнем кадре, в корне не похожем от остальных, Алена сощурилась. Это фото отличалось от других бы тем, что мужчина средних лет в военной форме щипал струны гитары, приоткрыв рот, явно намереваясь что-то сказать, не двигался, а замер в своей позе, как на обычной немаговской фотографии. — А кто это? — спросила она, и бабушка, в очередной раз оторвавшись от поисков, подошла ближе и взяла в руки фотографию. — Это мой муж, — сказала Людмила с выражением светлой грусти на лице. Приметив надпись на обратной стороне фотографии, Алена присела на корточки и быстро прочитала строчки стиха — кажется, слова принадлежали Симонову, — обратив особое внимание на дату. — Восьмое марта тысяча девятьсот сорок третьего? — нахмурилась Алена, снизу вверх глядя на бабушку. — Ты ничего не путаешь, может все же отец? Коротко засмеявшись, Людмила потрепала внучку по рыжей макушке и покачала головой: — Нет, муж. Он даже младше меня был на несколько лет. Алена нахмурилась ещё больше. Прежде она даже не задумывалась о том, что бабушке может быть больше обозначенных в людском паспорте шестидесяти, но вдруг открывшиеся факты заставили усомниться в этом. Нет, не шестьдесят, больше, гораздо больше. Но на сколько? — Это ж сколько тебе тогда? — Я родилась в августе тысяча восемьсот девяносто первого, — сказала Людмила и, поставив фотографию обратно на комод, щелкнула пальцем по носу внучки. — То есть мне сто двадцать пять. Грише бы в этом году исполнилось сто двадцать три, — зачем-то добавила она и, еще раз оглядев фотографию и ошеломленную Алену, огляделась: — Да, елки-палки, где ж эта вечнозеленая?! Не дожидаясь ответа, она открыла близстоящий сундук. На календаре уже было тридцать первое декабря, часы совсем недавно пробили четыре вечера, а подготовка к Новому году в доме Рыжовых была на нулевой стадии: кроме «Оливье», «Селедки под шубой» и мандаринов к празднику еще ничего не было подготовлено. Даже елки, которую так старательно сейчас искала Людмила среди прочего хлама на чердаке. — А что с ним случилось? — спросила Алена, как зачарованная продолжая смотреть на мужчину с фотографии. — Погиб на фронте в сорок четвертом, — с опозданием откликнулась Людмила. Даже спустя столько десятилетий эти слова крайне сложно слетали с губ. — Но даже если бы он выжил, ты все равно бы с ним не встретилась: немаги так долго не живут. Алена кивнула. Маги, немаги, феи, ведьмы, темные… Голова кружилась от обилия терминов. И это, невесело думала Алена, только обозначение для магических сил у волшебников (и неволшебников тоже) — что же будет, если она вдруг начнет учить заклинания? Припомнив о ведьмах, Алена задала очередной вопрос: — А сколько тете моей? Лет, в смысле? — Столько же, сколько и мне. Она, правда, старше меня на несколько месяцев… О, нашлась! Нет, это пипидастр, — Людмила фыркнула и задумчиво почесала подбородок, пытаясь вспомнить, куда же она дела елку. — А почему она тогда выглядит моложе тебя? — не унималась Алена и вдруг хитро сощурилась, не без намека интересуясь: — Или она тоже молодильными яблочками балуется? — Если бы, — Людмила сдула с лица седую прядь — действие яблок закончилось еще на прошлой неделе. — Ведьма она и все этим сказано. — А мама моя тоже ведьмой была? — Теоретически, на треть она была ею, а вообще нет: Елена была огненной волшебницей. Алена опустила взгляд и поджала нижнюю губу. Даже несмотря на раскрытие сказочных корней, про родителей она все равно знала ничтожно мало. — А правда, что они благодаря тебе познакомились? — Ядвига сказала? — Людмила чуть приподняла брови, и Алена неуверенно кивнула. — Частично, это правда: благодаря мне твоя мама попала на бал, где познакомилась с твоим отцом и… Господи, ты же их совсем не помнишь, — перебила она сама себя, вздохнула и взмахом руки призвала волшебную палочку. То, что бабушка может колдовать до сих пор не хотело укладываться в голове. Факт того, что у Алены есть в родственниках ведьмы — вполне. Что родители ее волшебники — тоже. А вот что бабушка является феей и умеет колдовать — нет. К тому же, на фей Диснея она похожа не была, на Винкс — тем более. Если только на Фарагонду… Нет, все равно не укладывалось. Людмила в это время подошла к Алене и, прокручивая в пальцах палочку, проговорила: — Если хочешь, я могу воспользоваться одним заклинанием, и ты… Как бы это вернее сказать?.. Перенесешься в одно из своих детских воспоминаний, связанное с родителями. Но только, если ты этого хочешь. — Хочу! — воскликнула Алена, подпрыгнув на месте от переполняющих эмоций. — Конечно, хочу! Уголки губ Людмилы чуть заметно дрогнули, а она сама поднесла волшебную палочку к виску внучки, едва касаясь кожи, и выпустила из палочки столп серебристо-белых искр. — А где «бибиди бобиди бум»? — притворно возмутилась Алена, но тут же поняла, что пол уходит из-под ног, а кирпичные стены кружатся вокруг в бешеном ритме. Карусель закончилась столь же быстро, как и началась, и Алена почувствовала, как чьи-то нежные теплые руки держат ее под грудью и бедрами. Запах этого «кого-то» сладкий, цветочный, сильно напоминающий лаванду. Открыв глаза, она очутилась в густо заросшем глицинией саду. Повсюду — и слева, и справа, везде, куда только удавалось повернуть голову (а это, почему-то, удавалось весьма плохо) возвышались деревья с нежно-сиреневыми цветами и ароматом настолько знакомым, но почти забытым, что Алена даже немного испугалась. — Вот ты где! — раздался над головой Алены женский голос и мягкие губы нежно ужалили ее в макушку. Алена, закончив оглядывать сад — ей отчего-то показалось, что она его очень любит, — уперла взгляд в мужчину, сидевшего в беседке над грудой газет. Приметив его, Алена радостно засмеялась и пролепетала на детском, но почему-то известном ей языке: — Папа! Мужчина — не старше тридцати пяти на вид, светловолосый, со шрамом, тянущимся от уголка левого глаза до виска — повернул голову и, отодвинув в стороны газеты, переворачивая их первой полосой вниз, радостно протянул: — Хей, кто это у нас тут? У вас разве не обеденный сон? — Аннушка капризничает, — вздохнул все тот же женский голос. — Вот как, да? — мужчина понимающе кивнул и вытянул руки, сделав манящий жест пальцами. Алена почувствовала легкую тряску — это женщина, державшая ее, начала приближаться к мужчине. — Иди-ка сюда, огонек, — поманил он аккуратно, словно хрупкий дар, принимая на руки Алену. На долю секунды она увидела женщину: высокая, красивая, с карими, совсем как у самой Алены, глазами, медно-рыжими волосами и обильной россыпью веснушек на лице, — словно в замедленной съемке она, не мигая, разглядывала женщину, а после время вдруг снова потекло своим чередом, и Алена оказалась в лежачем положении на руках у мужчины. Он покачивал ее, баюкая, и напевал низким приятным голосом: — Тишина в лугах, в лесах, звезды ходят в небесах, — он легонько поцеловал Алену в лоб, — и дудит им во рожок тихий месяц-пастушок. Алена прикрыла глаза, хотя спать определенно не хотела. Просто приятно было слушать голос этого мужчины, под аккомпанемент шелестевших на ветру листьев глициний, именно с закрытыми глазами. — Удивительно, — прошептала женщина, — я, твоя мама, вся прислуга можем качать ее по несколько часов и все бестолку, а на твоих руках она засыпает мгновенно! — Он дудит, дудит, играет, складно песню напевает, — пропел он, еще раз оставил на лбу Алены теплый поцелуй и, как поняла она даже сквозь закрытые глаза, улыбнулся: — Папина дочка растет, — и, чуть лукавя, добавил: — Хотя красавица в маму. Женщина ему что-то ответила, Алена это точно знала, но не расслышала, потому что ее вновь завертело, закружило и очнулась она уже на чердаке. Бабушка по-прежнему искала елку, за маленьким треугольным окошком стремительно смеркалось, а Алене казалось, что она все еще слышит сладкий аромат глицинии, ощущает большие теплые руки отца и чувствует на себе нежную материнскую улыбку. — А может ну ее, елку эту? — Алена чуть нахмурила брови и почувствовала, что в горле застыл тяжелый ком. — И без нее нормально отпразднуем. — Ну какой же это Новый год без елочки? — Людмила развела руками. Алена не ответила. Лишь подбежала к бабушке и крепко-крепко сжала ее в объятиях, прошептав: — Спасибо. Это самый лучший новогодний подарок. Людмила в ответ мягко клюнула внучку в макушку.***
В целом, идея Володи отпраздновать Новый год всем классом понравилась большинству. Из класса, составляющего двадцать пять человек, отказались только четверо: Алена, решившая отпраздновать с бабушкой, Ирка, которая на каникулы уезжала к дедушке в деревню, уехавшая с родителями в Египет Катя и Пашка Нестеров, которого не отпустили родители. Идея эта пришла совершенно внезапно, как раз в тот момент, когда школьный новогодний спектакль подходил к концу и «Снегурочка» с «Бабой Ягой» и «принцессой» выясняли отношения. Вернее сказать, выясняли их «Яга» и «Снегурочка», а принцесса в исполнение Кати была вынуждена импровизировать и упасть в обморок — многострадальное платье все-таки разошлось на шву. Вот в этот-то момент, созерцая лежащую на полу среди снега из салфеток Катю, в голову Володи и пришла гениальная мысль провести новогоднюю ночь в компании класса. Класс, как было уже сказано, к этой идеи отнесся с энтузиазмом вот и были они сейчас на набережной, хором горланя «Медлячок» Басты. Светка, конечно, пыталась направить их всех на путь истинный: Новый год, все-таки, надо петь что-то новогоднее! — но девятому «А» идея петь песни Софии Ротару категорически не понравилась. А время между тем неумолимо приближалось к полуночи. Согласно телефону Маши было уже двадцать три часа сорок восемь минут по московскому времени, а ощущения праздника в ее душе почему-то не было. Вроде и Варя со Снежкой вернулись, и Морок не давал о себе знать и олимпиаду свою она написала и была уверена в призовом месте, но почему-то на душе скребли кошки. Ее плохое настроение и подметили Саша с Володей. Отдалившись ото всех (класс в это время пел бессмертную жуковскую «Батарейку»), они подошли к Маше, оперлись о перила набережной, и Саша тихо пропел: — Что ты, милый друг невесел, что ты голову повесил? Маша пожала плечами: — Не знаю. Настроения просто нет. — Плохо. А надо, чтобы было. Десять минут до Нового года, а у нее настроения нет. Ты погляди на нее! — Саша театрально притопнул ногой. — Скажи, голубушка, что сделать нам, чтоб вы повеселели? — Ой, все тебе, Абрикосовов, цирк Шапито, да театр оперы-балета, — Маша недовольно фыркнула и сняла запотевшие очки, собираясь их протереть. Но этого не дали ей сделать мальчики: Саша ловко забрал из ее рук очки, Володя же резким движением закинул Машу на плечо. — Эй! Ты что творишь?! Отпусти! — завизжала Маша, принявшись нещадно бить кулаками по спине одноклассника. — Спокойно, картошка, а то я тебя уроню! — Володя засмеялся, а Саша одел ему на нос очки Маши, заявив: «Разобьешь — прибью». — Немедленно отпусти меня! — продолжала возмущаться Маша, но Володя, перехватив ее поудобнее, заявил: — Обязательно. Но после того, как я подниму тебе настроение. — Каким же, интересно, образом? — спросила Маша, в очередной раз ударяя Володю по спине, и он заверил: — Увидишь. Санек, если что, я не виноват, — и подмигнув другу, Володя удалился сквозь толпу. Проводив их взглядом, Саша усмехнулся и посмотрел в телефон, ужасаясь не столько с количества присланных Катей курортных фотографий, сколько со времени. — Народ! — крикнул он, надеясь перекричать коллективное «О-оу-и-я-и-ё, батарейка!». Эффект, как ни странно, последовал, и двадцать человек, как один, посмотрели на него. — Народ! До Нового года пять минут! — В таком случае… — Русик Смирнов сморщил лоб, собираясь со словами. — В таком случае, объявляю «Новогодний парад звезд» закрытым и приглашаю президента произнести свою речь. — Тебе шампанское совсем мозги отшибло? — нахмурилась Варя, кутаясь в плед. — Какие звезды? Какой президент? — Ой, Шторм, не знаешь не лезь, — Русик показал ей язык. — Звезды мы, а президент — Светка. Или вы другую старосту знаете? Светуль, твой звездный выход! Закатив глаза и поправив шапку, Светка встала, отвесила Русику смачный подзатыльник, приняла из рук Володи бокал шампанского и со всем имеющимся пафосом продекламировала: — Дорогие друзья. Вот и подошел к концу очередной год. Много чего произошло за это время, как хорошего, так и плохого, и поэтому я хочу пожелать, чтобы в следующем году происходило лишь только хорошее. С новым две тысячи семнадцатым годом, друзья! — Краткость — сестра таланта, — оценил Саша и, обняв Светку за плечи, на всю громкость включил на телефоне прямую трансляцию московских курантов. — С новым годом! — С новым счастьем! — подхватили девятиклассники, а Снежка, пользуясь тем, что все считают до двенадцати, дернула Васю за рукав дутой куртки. —…Два! Эй, чего те… Ой, Снежка, это ты, — заметив, кто его потревожил, Вася поспешил сменить тон и последние слова произнес куда спокойнее. Стараясь не обращать внимание на его покрасневшие не то от мороза, не то от стеснения щеки, Снежка прикрыла глаза и аккуратно дотронулась до его губ. Целоваться она не умела совершенно — Снежка это знала и даже не строила каких-либо иллюзий насчет того, что в процессе все получится само собой. Поэтому она, как поняла по всем прочитанным книгам и просмотренным фильмам, обняла Васю за шею и чуть прикусила губами его нижнюю губу. —…двенадцать! — голоса одноклассников слились в один сумасшедший гул, а Снежка, прекратив поцелуй, взглянула на Васю из-под опущенных ресниц и тихо, едва слышно, произнесла: — С новым годом! — Ага, — Вася невпопад кивнул и так и продолжил стоять с раскрытым ртом, пытаясь осознать, что сейчас произошло. Чудесное ощущение эйфории захлестнуло его с головой. Его поцеловала Снежка! Та самая Снежка, по которой он сох с самого сентября и при которой боялся сказать и слова! Но чудесный миг счастья продлился не долго: кто-то из толпы одноклассников особенно громко принялся горланить частушка авторства Сектора Газа. — Кто споил Мирную?! — вдруг воскликнул Саша, и Вася со Снежкой синхронно повернули головы на звук. Злой как черт Саша стоял возле корзинки с провизией и держал на плече Машу, задорно певшую матерные частушки и болтавшую ногами. — Я спрашиваю, кто споил Машу?! Где-то испуганно пискнул Володя…