Я у тебя под кожей

Небо над Алфеей розовеет. Последние сиротливые звёзды болезненно горят в полутьме раскинувшейся над землёй синей бездны, а едва видимые невооружённому глазу лучи восходящего солнца беспощадно поглощают их, безжалостно сжирают неуверенное жалкое сияние, пока степенно плывущие по неопределённому маршруту облака всё больше набирают ярко-алый, с хаотичными вкраплениями золотого, цвет. Колледж находится в низине и окружён плотной стеной высоких лиственниц, сосен, ясеней и дубов, из-за чего само просыпающееся дневное светило увидеть довольно трудно в сравнении с тем, какие непередаваемо-волшебные обзоры открываются на небо с балконов королевского дворца Солярии, однако лицезреть и здесь красоту просыпающегося мира для Стеллы оказывается не таким уж плохим вариантом. Будильник показывает пять утра; блондинка надломлено усмехается, отчего-то глупо коря себя за собственную природу: для большинства фей света это естественно – подскакивать с постели в тот же момент, когда первые лучи утренней звезды показываются из-за кромки неясной черты горизонта. До завтрака остаётся ещё более трёх часов, и девушка с усердием пытается занять себя различными делами: подолгу выбирает и подготавливает новый наряд для нового учебного дня; не забывает приготовить несколько вариантов одежды и для предстоящего небольшого праздника в честь начала учебного года; прохаживается из угла в угол собственной комнаты, читая древние тексты, переведённые с кельтских рун, по заочному заданию директрисы Даулинг: нужно же было как-то продолжать обучение, несмотря на то, что за два месяца до конца прошлого учебного года вследствие печальных обстоятельств её забрали домой. Время неумолимо, безостановочно идёт вперёд. Стелла смотрит на будильник: доходит шесть утра. В её голове мелькает навязчивая мысль пойти на пробежку вокруг здания колледжа, ибо мать настоятельно рекомендовала не запускать тренировки, направленные также и на её физическое развитие, пока на улице никого не видно. Впрочем, стоит фее только наполовину реализовать свою, без сомнений, бредовую идею, одевшись в дорогой, дизайнерский спортивный костюм, как перед её окном, на каменистой мощёной дорожке показывается крупная человеческая фигура. Девушка раздосадовано фыркает, сдувая со лба короткую золотистую прядку, и презрительным взглядом въедается в жёсткого нарушителя всех её наполеоновских планов. Сомнений не остаётся: единственным мужчиной, способным встать спозаранку только для того, чтобы устроить себе очередную активную физическую нагрузку, является директор специалистов – Сол Сильва. Принцесса показательно закатывает глаза, складывая под грудью руки: теперь она на улицу ни ногой. Малейшее случайное пересечение её путей почему-то именно с этим мужчиной всегда бросало девушку в необъяснимую холодную дрожь. Стелла не осмеливается дать Мирозданию ещё больше поводов для морального втаптывания всего её хрупкого существа в грязь: уютную безопасность она ценит превыше всего. Впрочем, вряд ли кто-то может наказать её за то, каким хмурым взглядом она сверлит спину преподавателя через собственное окно. Однако стоит тому подозрительно обернуться и кинуть серьёзный взгляд в её сторону – принцесса тут же прячется в тень, уходит вглубь своей комнаты, бесславно сетуя о том, что, кажется, этот жестокий тиран (со слов Ривена, конечно) обладает каким-то звериным, поистине сверхъестественным чутьём. Стелла прикладывает к левой груди руку, бессильно опирается незанятой ладонью на туалетный столик перед собой, в глухой тишине комнаты предельно внимательно вслушиваясь в хаотичные удары внезапно зашедшегося в нервном треморе сердца. Она тяжело и натянуто вздыхает, в который раз приходя в недоумение, почему директор специалистов вызывает у неё столь очевидный, неконтролируемый, волнами ледяных рек расходящийся по телу страх, но ничего с собой поделать не может. Суровый взгляд его пронзительно серых глаз, что напоминают собой бушующее тёмное небо над океаном, затянутое плотными комьями туч, среди которых блестят вспышки секундных, поражающих насмерть в одно мгновение молний, свербит у неё в сознании не хуже ввинчиваемых в самый мозг шурупов. Для блондинки стало бы совсем не удивительным, если истинная сущность Сильвы, по-хозяйски расположившаяся на теле его родственной души, – какой-нибудь опасный кровожадный хищник. Розовые губы непроизвольно растягиваются в надломлено-злобной усмешке, и тонкие пальцы правой руки против воли, неосознанно порхают над бедром, в том месте, где её клеймил собой её собственный соулмейт, в ушах почему-то звенит высокочастотный гул, в комнате происходит резкий скачок напряжения, и свет, как во всём помещении, так и рядом стоящей лампы резко то загорается, то тут же потухает, но прежде, чем сознание девушки действительно накренится, а крыша поедет в свободное плавание без её прямого участия, – со стороны гостиной, являющейся совместной комнатой для всех пяти студенток, доносятся звуки открываемой двери, чьих-то лёгких и уверенных, и чьих-то лениво шаркающих шагов и разные голоса, принадлежащие сомнительным соседкам. Какой невообразимый идиот мог встать в такую рань? Впрочем, ей следовало бы их поблагодарить за то, что те вовремя направили её мысли в другое русло. — Что это за существо у тебя на ноге? — высокой вибрацией отдаёт в голове слегка заикающийся голос рыжеволосой феи (кажется, её зовут Блум), и Стелла брезгливо морщится, понимая, что девчонка из Первого мира всё ещё теряется в присутствии коренных жителей Иномирья. Да и, видимо, от своего собственного присутствия здесь она слегка не в себе. — Это кентавр, — по-доброму усмехается ей в ответ Аиша. Её Высочество, трижды пересилив себя и предварительно нацепив на лицо одну из лучших масок стервозной надменности, открывает входную дверь и безмолвно, с чуть прозорливо приподнятой правой бровью, наблюдает, как две соседки ведут разговор о своих метках посреди начинающей светлеть гостиной. Аиша, отставив правую ногу в сторону, рассматривает с задумчивой улыбкой свою метку, расположенную на задней части голени: цветная татуировка, изображающая древнее мистическое существо – кентавра – получеловека-полулошадь, который мощно встав на дыбы, целится куда-то вверх для стрельбы из деревянного лука. — А что у тебя? — искренне интересуется фея воды, и сонная Блум (её ведь так зовут?), снова неуверенно помявшись (что, конечно, вызывает у Стеллы, даже если этого никто не видит, приступ показательного закатывания глаз), снисходительно принимается оголять левое плечо. — Хоу, — крайне выразительно выдаёт темнокожая девушка, и фея света в её неожиданном удивлении с ней полностью солидарна. На белоснежной коже рыжеволосой простушки золотыми витиеватыми линиями проступает морда пышногривого льва, на голове которого красуется крупная королевская корона. Принцесса Солярии едва проглатывает вязкую слюну, что комом встаёт в горле, от данного зрелища. Метка земной феи каждым точёным завитком до тошноты идеально повторяет собой королевский герб Эраклиона. Понять, кого именно она собой символизирует, не составляет большого труда. Блондинка невольно вспоминает, что вчера видела этих двоих вместе посреди двора колледжа, куда прибыло больше трёх сотен студентов. Неужели Мироздание с самых первых секунд пребывания заурядной девчонки в этом мире дало ей понять, кто её судьба? От приступа живописно-истеричного хохота принцессу спас только нерешительный взгляд скромно закусившей губу Аиши, видимо, инстинктивно повернувшейся в сторону дверей её комнаты и не ожидавшей, что всё это время фея света наблюдала за ней и её соседкой. Блум тоже обращает внимание на их ярую невежественную подслушивательницу, и вновь заметно стушевавшись, расплывается в мандражной пресной улыбке: — Доброе утро, Стелла, — сухо бормочет она, пряча свою татуировку под одеждой и вцепившись правой рукой в противоположное плечо, будто тем самым пытаясь скрыть его ещё больше от чужих глаз, наклоняет голову, продолжая неожиданный разговор: — А мы тут говорили о своих мейтах… Что насчёт тебя? Какая у тебя метка? Она смотрит на неё выжидательным, заинтересованным взглядом, будто и вправду верит, что голубоглазая прямо сейчас, как на духу радостно выложит ей всю свою подноготную; Аиша, явно смекнув, что сейчас грянет буря, молча, одним лишь взглядом просит старую знакомую не устраивать сцен. И Стелла бы и рада последовать её то ли совету, то ли мольбе, да только что-то внутри Госпожи Луны и Солнца с громким треском ломается. Хрустит раскрошившимся на миллиарды песчинок стеклом. Не выдержав тщедушного напора, – обрывается. И летит задушено вниз, осаждаясь прогоревшей пылью на лёгких, не позволяя лишний раз сделать даже незначительный вдох. Её Высочество чувствует подступающие волны непременной истерии через бегущие по спине судороги холодных мурашек. Но, вопреки всему, расплывается в широкой, обманчиво-дружелюбной улыбке, одним кивком головы грациозно и излишне манерно стряхивает упавшую на глаза золотую прядку волос и столь же ласково, насколько холоден и презрителен её взгляд, направленный на фею огня, брезгливо тянет: — Это вряд ли касается тебя, дорогуша. И плавно, словно нимфа, что в своём эфемерном полёте едва касается кончиками пальцев ног земли, выходит из своей комнаты, желая выбраться из апартаментов, как можно скорее, даже если снаружи ей придётся столкнуться с директором специалистов. Принцесса Солнца и Луны шагает размеренно, спину держит идеально ровно, как и подобает особе королевской крови, и действительно искренне радуется тому, что соседки не видят яркой палитры попеременно сменяющих друг друга ужаса и паники на её лице. Стелла твёрдо шагает вперёд, осанка её настолько прямая, словно вместо костяного непрочного позвоночника у неё внутри – железный прут, но глаза, со в страхе расширившимися на фоне нежно-голубой радужки зрачками, увы, так врать не могут. Девушка до боли сжимает руки в кулаки, через силу, едва-едва набирает порцию спёртого, душного воздуха в грудь. И мысленно возносит молитвы всем богам Иномирья, прося лишь о том, чтобы гордый лев феи огня никогда не откликнулся величественным рёвом на прикосновения к той принца Эраклиона.

* * *

«У этой девчонки никогда не будет достаточно сил, чтобы держать в своих руках целое государство! Она слаба. И эта тошнотворная слабость в скором печальном будущем может стать причиной полного краха Солярии!» Однажды обронённые родной матерью слова эти поселились в сознании Стеллы как жестокий упрёк. Как до ужаса обидное, скверное, – хах! – но чертовски справедливое, ядом жалящее, колкое уличение в собственном отвратительном несовершенстве. Как безжалостный приговор, вынесенный ей, восьмилетней малютке, за свою неправильность. Неполноценность. Второсортность. Она, Стелла, лучезарная принцесса Солярии, самая яркая звезда ночного неба и самая восхитительная девушка как в Ином, так и в Первом мирах, — просто маленькая никчёмная феечка, никогда не бывшая способной, даже несмотря на богатую родословную, держать в руках ту силой, которой якобы повелевает. «Бесполезная, глупая, несчастная девчонка. Она никогда не удержит в своих руках власть над собственной же магией, о целом королевстве не может быть и речи! Она погубит всё и вся к чему прикоснётся!» Ледяной крик королевы Луны тогда трещащим набатом стоял у сонной светловолосой крохи в ушах, порождая доселе незнакомый шум, неприятный гулкий писк в голове и тихие скорбные слёзы, полные горькой соли и шипящего яда, что до сих пор ненароком срываются с длинных, покрытых чёрной краской ресниц, когда шум внешнего мира перестаёт заглушать своей неумолимостью воспоминания, серыми, блеклыми тенями, танцующими у неё перед глазами. «Отброс. Ничтожество. Пустое место», — сквозь бесшумные рыдания, которые по истечению времени начинают превращаться в задушенный, жалобный, мерзкий скулёж, шепчет девушка после очередного материнского унижения, когда, не сумев показать королеве хотя бы малую часть своих способностей, та применила к ней ужасающие, чудовищные иллюзии. «У нас был шанс на спасение. Шанс слиться с Эраклионом путём династического брака и получить от них могущественную поддержку, но даже тут эта девчонка оказалась бесполезна. Скай Эраклионский не её соулмейт!» Госпожа Луны и Солнца до боли закусывает пухлые губы и кротким движением смахивает с лица безэмоциональную слезу, словно засевший в засаду зверь, из темноты гостиной наблюдая за рыжеволосой земной феей, с плеча которой сорвался край безразмерной тёплой кофты, открывая возмутительный вид на татуировку мейтов. Царь зверей смотрит на Стеллу непомерно гордо и так до противного высокомерно, будто взглядом этим намекает Её Высочеству, чего она сегодняшним несчастливым, пресквернейшим утром в одночасье лишилась. Она потеряла Ская. Принца Эраклиона, единственного полноправного наследника на престол соседнего с Солярией великого королевства. Старого верного друга, союз с которым мог помочь сломленной девчонке, бесполезной дочери выслужиться перед её деспотичной матерью, не получившей в престолонаследники ни могущественного и смелого сына, ни хитрую и талантливую дочь, а… её… Просто её. Просто Стеллу. Немощную и опасную одновременно, будто она и не человек вовсе, а настоящая атомная бомба. Фее кажется, что порой она сама слышит тот неразборчивый, еле слышимый тик встроенных где-то посреди хлипкой клетки из рёбер часов, готовых взорваться и разнести всё на своём пути в любое незадачливое мгновение. И правда, может ли такой человек, как она, править целым государством, нагло обещая ему небывалые процветание и могущество, а на деле, каждую минуту жизни грозя разрушить всё, что веками создавалось предками, просто потому что однажды она всего лишь потеряет контроль. Проявит обыкновенную для неё тщедушную слабость. Бессилие. Немощь. Достойна ли она вообще короны?.. Скай – её единственное спасение. Стелла не может его потерять. Не может дать ему уйти. Не может позволить себе так откровенно рисковать, держа под боком предназначенного блондину человека и в разрушительном, душащем нутро страхе дожидаясь, когда всего одно незначительное касание или болтливый язык ещё одной, слишком скрытной, принцессы откроет дорогому другу детства всю правду. Если Скай уйдёт, покинет её, оставит на этом тонущем борту совершенно одну – она непременно пойдёт ко дну. Захлебнётся под ледяными волнами, сумасшедшим цунами обязательного королевского гнева, который последует сразу же после её слёзных признаний и вшивых, никому не нужных извинений, молящих о пощаде откровенно напрасно. Стелла сама себя пощадить не в силах – что тогда говорить о королеве Луне? В своей комнате Блум с громким хлопком откладывает в сторону от себя телефон. Встряхивает голову, будто, как и у феи света, мысли её полны вяжущей горечи и терпкого саморазрушения, и хватается за фоторамку, где она стоит в обнимку со светловолосыми мужчиной и женщиной. «Наверняка, то её родители», — через силу стараясь превратить неприятную усмешку, что горячей концентрированной щёлочью въелась в миловидное лицо, в более-менее дружелюбную улыбку, думает Её Высочество, делая твёрдый шаг вперёд. Несколько сочувствующих слов, философских фраз и недвусмысленных намёков – и эта маленькая дрянь сбежит обратно к себе домой, откуда бы она там ни была, как бы сильно ей не нравилось в Алфее, как бы сильно её не привлекал Иной мир и как бы крепка не была её связь со Скаем. Всё, что нужно Стелле, – это уютная безопасность, которую она ценит превыше всего.