Их первое внеклассное занятие случилось скоро. Мегуми, пожалуй, назвал бы подобное течение времени «слишком скоро».
У времени вообще есть преотвратительнейшее свойство — сжиматься до размеров песчинок и ускользать сквозь пальцы именно тогда, когда хотелось бы растянуть его на подольше.
Фушигуро стоял и мялся на пороге кабинета истории, чувствуя всем своим существом подлость вышеуказанного временного парадокса. Он решительно не мог объяснить хотя бы у себя в голове, каким макаром вечер среды, весь четверг и добрая половина дня пятницы могли проскользнуть у него под носом и остаться при всём при том незамеченными.
Выдвижная дверь вида «школьная» подвида «обыкновенная» сегодня выглядела по-особенному зловеще. Веяло от неё каким-то страхом. Понятное дело, что это было ничто иное, как страх самого Мегуми опозориться перед учителем, но от этого прикасаться к двери, отодвигать её и входить внутрь хотелось ни чуточки не больше.
Горло от волнения так пересохло, что оттуда впору было бы посыпаться песку. Возможность извлекать из себя звуки и слова подвергалась сомнению.
Мегуми попытался сглотнуть — не вышло. Тогда он набрал в грудь побольше воздуха и медленно выдохнул — Кугисаки делала так перед контрольными, чтобы успокоиться и распределить скопившихся в голове тараканов по загонам.
Дыхательная гимнастика ожиданий не оправдала, но пробовать предпринимать что-то ещё уже было поздно: часики тикали, безжалостно приближая его к точке невозврата. Пора входить — задержится ещё, и придётся считать себя уже дважды опоздавшим.
Дверь была отодвинута, а первый шаг навстречу неизвестности был сделан. Увы, команды «CTRL+Z» жизненное ПО не предоставляло.
— Добрый день, Годжо-сенсей, — как ни странно, голос даже был похож на человеческий, хотя в ожиданиях значилось услышать скрип заржавевших петель. — Я могу войти?
— О, Мегуми-кун! А я уже заждался! Конечно, проходи. Садись, где тебе удобно.
Мегуми точно знал, что если сенсею и пришлось ждать, то только по своей вине, но под рёбрами всё равно отдало неприятным потягиванием.
«Так и знал, что стоило прийти заранее».
Успокаивало лишь то, что Годжо в принципе не выглядел особо скучающим: в руках он сжимал булку с джемом, на столе ожидал своей участи стаканчик кофе — сухомятничает, а сам на уроках то и дело про здоровое питание и заботу об организме заливает.
«Так-то оно так, но он хотя бы ест. А ты на нервах вообще питаться перестал!» — внутренний голос учтиво подсказал, что желудок у Мегуми пустует с самого утра, и от булки с джемом он бы точно не отказался.
Годжо дошуршал обёрткой и швырнул ту в корзину в углу комнаты — промахнулся; если судить по страдальческому виду учителя, то вряд ли бы он пошёл исправлять косяки своей баскетбольной неумелости, не будь в классе студента. Но студент был на месте, и перед ним следовало держаться так, как подобает сенсею, а не дворовой шпане.
— Ну вот, теперь можно и образованием заняться, — учитель, кряхтя, разогнулся после упокоения фантика в урне, размял руки, хрустнул разок спиной, на чём процедура возвращения затёкшего тела к жизни подошла к концу. Мужчина потёр сухие ладони, обращаясь к новоприбывшему: — Так на чём мы там в прошлый раз остановились?
— На том, что я ничего не знаю.
— Ах да, на синдроме отличника и первых неудачах. Помню, помню.
Мегуми на это замечание хотелось только фыркнуть, но он стоически сдержался и мысленно себя за это похвалил.
Сатору спустился с учительского подиума и лёгкой развязной походкой прошествовал к подопечному. Он позаимствовал с соседнего ряда стул, оседлал тот в ковбойской манере и с видом величайшей вовлечённости и заинтересованности в происходящем подарил студенту очередную улыбку из арсенала улыбок дамского угодника.
Фушигуро второй раз попробовал сглотнуть, но во рту было по-прежнему сухо.
— Ну, рассказывай! Как прошёл твой день?
Парень растерялся и даже подумал, что неправильно понял вопрос, хотя «не понимать» там было нечего. Урок ещё не начался, а ему уже пришлось почувствовать себя идиотом.
— Это так важно?
— Конечно! Давай-давай, не стесняйся. Расскажи по порядку, какие уроки сегодня были, чем занимались, что тебе понравилось, а что нет — ты говори, а я послушаю.
Перечить этой довольной — жизнью и обеденным перекусом — физиономии оказалось почти физически невозможно. Было ли так со всеми, или подобное чудотворное действие улыбка Годжо-сенсея оказывала только на него, Мегуми не знал и узнавать не собирался. Он просто сдался — быстро и без боя, решив отныне особо не вникать в первопричины учительских вопросов.
В общих чертах, насколько возможно кратко и лаконично, юноша поведал учителю о сегодняшнем дурацком расписании, об основных событиях этого дурацкого расписания и о своих впечатлениях от этих самых событий, которые в сущности своей сводились к прилагательным: «скучно», «неинтересно» и «глупо».
Учитель остался доволен услышанным и даже счёл нужным похвалить. У Мегуми от похвалы начал плавиться мозг. Он и до этого был не в лучшем состоянии, а тут его похвалил
Годжо-сенсей. И сердце сразу забилось чаще, и улыбнуться захотелось — чёрт бы побрал эти непонятные эмоции!
Годжо вынул из портфеля блокнот с ручкой и быстро начеркал на нём несколько пятизначных чисел.
— Запомни за минуту.
Мегуми уже было запаниковал, но на помощь пришла сила самовнушения: ему-таки удалось собраться с духом и за остаток времени сделать то, что он делать любил — запомнить числа.
Пока Мегуми пытался продемонстрировать чудеса самообладания, Годжо молча отмечал изменения эмоционального спектра на подростковом лице и не мог сдержать улыбки. У парня не очень получалось творить чудеса.
Не умевшие контролировать эмоции люди в глазах Сатору всегда были чем-то из категорий «забавное» и «милое». И Мегуми был именно милым. Вряд ли такому серьёзному парню, как он, понравилось бы подобное определение, но тут ничего не попишешь — он милый, и всё тут.
Фушигуро без труда воспроизвёл все пять чисел и с немым вопросом «что дальше?» воззрился на переставшего улыбаться Сатору (напрягать беспочвенной улыбкой маленьких мальчиков — не его профиль).
Мужчина повторил процедуру, только теперь напротив каждого — уже четырёхзначного — числа написал наименование исторического события.
— Запомнишь?
Парень кивнул и на минуту забрал у учителя блокнот. Семь чисел, семь событий. Разброс всего в несколько веков, имена несложные, иностранные названия не заковыристые — Годжо-сенсей выбрал щадящие даты.
— Коронация Людовика XIII?
— Тысяча шестьсот семнадцатый.
— Перенос столицы Китая из Нанкина в Пекин?
— Тысяча четыреста двадцать первый.
— А что было в тысяча семьсот семьдесят пятом?
— Восстание крестьян в Чехии.
— Сражение при Сэкигахаре?
— Этого не было в списке.
— Это было на уроке в среду. Тысяча шестисотый год — лёгкая дата — это окончание смуты эпохи Асигака, — в голосе учителя не было ни упрёка, ни нажима, но Мегуми вдруг почувствовал себя очень виноватым за то, что не знал, когда же было сражение при Сэкигахаре.
Мальчишка потупил взгляд в парту.
«Вот это комплексы…» — в воображении Сатору позволил себе присвистнуть.
— Эй-ей, — мужчина похлопал в ладоши, привлекая к себе внимание, — ты только не загоняйся. Твоей грустной мордашке сейчас позавидует любой мопс, — если бы это сказал кто-то другой, Мегуми бы оскорбился; сейчас же у него лишь слегка дёрнулся глаз. — Мы всё пройдём и больше никаких проблем не будет. Как твой учитель, я могу тебе это гарантировать.
— Сомневаюсь, что так.
— Да ты, я смотрю, тот ещё пессимист, Мегуми-кун. Не рановато ли проникаться скептицизмом к нашему тленному миру в твоём-то возрасте? — Мегуми ничего не ответил. Не было в нём скептицизма, о котором говорил Годжо — только пошатнувшаяся вера в себя и свои силы — ничего более. — Я даю тебе гарантию, а ты говоришь, что сомневаешься: с чего бы тебе сомневаться в моей компетенции?
— Я не в Вас сомневаюсь, а в себе. Почему Вы решили, что я что-то запомню здесь, если ничего не запоминаю в классе?
— А действительно, почему? — добродушная улыбка учителя стала чем-то менее солнечным и светлым, но Мегуми предпочёл этого не заметить. Сатору отпрянул назад и упёрся спиной в парту позади себя. Он нацепил на лицо задумчивость и, выждав должное количество времени, которое полагается на раздумья, с актёрской серьёзностью вывел: — Потому что в классе ты смотришь на меня как один из сорока студентов, а здесь и сейчас я весь твой и лично объясню тебе весь материал. Ты легко запомнил все числа — у тебя хорошая память, так что я уверен: проблем не возникнет.
— Это не очень-то обнадёживает.
Сенсей развёл руки в стороны:
— Не попробуешь — не узнаешь. У тебя с собой пустой тетрадки нет? Круто, доставай. Сейчас будем пробовать.
***
Если время умело схлопываться в лепёшку и делать часы минутами, то и до размеров дешёвой жвачки ему было под силу растянуться.
Мегуми любил физику, но о таких временных парадоксах ему почему-то доводилось узнавать впервые только сейчас — из личного опыта.
Уроки жизни оказались не из приятных.
Равно как и уроки истории.
— Я не понимаю… Простите… — Мегуми отодвинул исписанную вдоль и поперёк тетрадь жестом, достойным актёра «Титаника». Он устал, разочаровался в себе, поставил под вопрос свои умственные способности и теперь уже окончательно не имел ни малейшего желания мучить учителя и дальше. Себя бы он ещё помучил, а вот перед учителем было неудобно. Он-то не виноват в том, что ученик туп как пробка.
— Ну чего ты так сразу сдаёшься? — начхав на все его старания придать голосу непринуждённости, он звучал как ржавый изношенный диск в коробке передач — так же измученно жизнью и изнурённо долгими годами службы. Будто он проработал в школе не месяц, а лет этак сорок.
За эти полтора часа Сатору Годжо удолбался так, как не удалбывался со времён института, когда за ночь приходилось писать проект, а на следующий день выступать с ним на конференции. Нет, даже тогда было легче. Тогда он отвечал только за себя и свою бестолковость, а сейчас…
И всё же бросить Мегуми тет-а-тет со своими проблемами он не мог. Можно было оправдать это многим: и рыцарским кодексом, и пробудившейся в нём впервые за пятилетие совестью, и даже магнитными бурями, но в действительности мальчишку было просто-напросто жалко. Вот что с ним будет, если он его оставит? Влюблённость пройдёт со временем, но ведь он влюбится и во второй, и в третий раз — и что будет тогда? Им просто воспользуются, кинут, и тогда всё точно будет плачевнее, чем подпорченный аттестат. Ну уж нет, лучше первыми его граблями на пути во взрослую жизнь станет он, Сатору, а не какой-нибудь препод-извращенец постарше с соседней кафедры. Сатору хотя бы не будет бить реальностью по лицу со всей силы
(всё-таки лицо у Мегуми красивое — нельзя зазря такой красоте пропадать).
— Давай ещё немного позанимаемся? Если повторим ещё разок, ты точно всё запомнишь.
Мегуми покачал головой.
— Мы повторяем одно и то же полтора часа подряд. Даже Итадори уже всё бы по пять раз запомнил, а я… — он срезал окончание предложения и со взглядом, полным вселенской тоски, отвёл глаза в сторону окна, за которым уже розовело остывшее февральское небо. Вид у него был несчастный, как у брошенного на обочине щенка, которому по странной случайности удалось избежать участи «мешок — пруд». Трудно себе даже представить, что кто-то на планете Земля способен выглядеть настолько несчастным из-за какого-то там курса истории.
— Ну не грусти ты, это просто школьный предмет — мир на нём клином не сошёлся.
— Походу, я совсем безнадёжен, раз даже учитель мне такое говорит… — его голос сорвался на шёпот под конец предложения, чтобы сдержать эмоции. Сегодня у него катастрофически не получалось оставаться спокойным, хотя обычно это не вызывало никаких трудностей.
«Только не говорите мне, что я довёл его до истерики. Я ж до конца жизни раскаиваться буду».
Годжо понял, что не выдержит такого груза на своих плечах и, повинуясь необъяснимому желанию успокоить ребёнка, протянул руку к ломким растрёпанным волосам. Он пригладил широкой ладонью встопырившиеся на макушке пряди — девушек такой жест обычно успокаивал, и он понадеялся, что запретный приём и в этот раз сработает.
Сработало как часы.
Мегуми замер на полувдохе, и прозрачная кожа его щёк налилась бледно-розовым.
— Ты не безнадёжен: просто немного запутался — вот и не получается ничего; я же уже говорил, что это нормально, разве нет? — Годжо уже собрался перейти к следующей стадии операции «пожалеть несчастного» и поцеловать объект успокоения в лобик или в щёчку, но вовремя одёрнулся и убрал руку с головы мальчишки. — Давай на сегодня закончим? Ты, кажется, устал, так что не вижу смысла продолжать, — он отчётливо слышал, как облегчённо Мегуми выдохнул и как неровен был этот вздох. — Мы продолжим в другой раз, а пока давай, собирай учебники и пойдём вниз.
— Вы тоже уходите?
— Ага, поздно уже: нечего тут больше делать. Кстати, ты не против составить мне компанию? Я что-то так замёрз, хочу горячего чаю, а одному сидеть в кафе как-то не айс — скучно это, да и много людей подсесть пытаются — никакой личной жизни! В качестве компенсации заплачу за обоих.
Мегуми ещё не успел понять, что ему предложили, как он уже и кивнул, и согласился, и учебники собирать начал. Через считанные секунды он готов был себя проклинать. Хотел как можно скорее сбежать от учителя, и что теперь? Дурень.
Но опять-таки, он уже согласился, а подобного решения находу не поменяешь.
— Можете ещё раз объяснить про даймё Кюсю и Канто*, пока будем идти?
— С радостью, — Годжо поднялся со стула, и его долговязая фигура возвысилась над Мегуми на долгих почти-два-метра в высоту. Парень поймал себя на мысли, что смотреть снизу вверх на Годжо-сенсея — очень сомнительное занятие: сразу чувствуешь себя уязвлённым и открытым.
Мегуми отвернулся, скоро собрал с парты остатки канцелярии и пихнул как попало в рюкзак.
— Идём?
***
На улице дышать стало легче. Прохладный воздух не застревал в горле смятым куском наждачки, свободное пространство вокруг не давило на мозг подобно гидравлическому прессу на металлолом, Годжо-сенсей не выглядел таким вымотанным из-за возни с бездарным учеником — от всего этого на душе становилось не так уж слякотно и даже почти солнечно.
— Голова болит…
— Это потому что ты перенервничал. Скоро пройдёт, не переживай.
Мегуми прикусил язык: опять мысли вслух лезут.
— О, смотри, тут и горячий шоколад есть. Может, его вместо чая?
— Может.
Мегуми не жаловал горячий шоколад, но готов был выпить что угодно, лишь бы его не мучили вопросами. Внимание учителя выводило из строя его способность к мыслительной деятельности, а порой и к деятельности в целом.
— Вау, тут столько сладостей, Мегуми-кун! Какие ты любишь? Любишь безе? Или лучше эклеры? О, даже чизкейки есть, Мегуми, ты только посмотри!
— У меня не хватит денег на сладости, — раздалось сухо и отрешённо. Он не очень любил сладкое, к тому же кофейня и впрямь была не из дешёвых.
Годжо посмотрел на него через очки с толикой неодобрения, но тактично промолчал во имя сбережения своих нервов от споров.
На финансовый вклад учащегося он не рассчитывал и сказано об этом было ещё в классе. Мегуми успешно всё прослушал.
— Один горячий шоколад, один латте с карамельным сиропом, два круассана, моти с клубникой и персиком три штуки каждого, вагаси мандзю — да, да, вот эти розовенькие — и пачку «Поки», пожалуйста.
Эстафетная палочка недовольства перешла к Мегуми, и мальчишка с превеликим трудом воздержался от осуждающего взгляда.
— У Вас там ничего не слипнется?
— Тебе придётся помочь мне всё это съесть, чтобы не слиплось, — Годжо хихикнул, Мегуми-таки неодобрительно посмотрел на учителя. Сенсей умел вызывать эмоции и обладал поразительным талантом заставлять забыться безо всякого алкоголя. Прошло всего каких-то двадцать минут, а Мегуми не чувствовал и трети той угнетённости, которая была с ним в классе.
Дальний стол у окна им обоим вполне приглянулся. Мегуми чувствовал некоторый дискомфорт от ситуации и от компании, в которой оказался, но Годжо был слишком… слишком… да каким же он был? Он был слишком до-невозможности-идеальным, чтобы противостоять его нечеловеческому обаянию. По итогу Фушигуро пришлось привыкнуть к обществу учителя и даже съесть парочку сладостей, не в силах противостоять настойчивым уговорам.
Мегуми ел аккуратно, с невыносимой невозмутимостью и неподростковой выдержкой. Могло даже показаться, что он не замечает ни пылающих щёк, ни учащённого дыхания, но Сатору лучше любого другого знал, каково это — быть влюблённым, так что его было не обмануть. Он никогда не поверит в то, что ребёнок может просто взять и игнорировать все симптомы своего не смертельного, но всё же тяжёлого заболевания.
— Ты наелся? Могу ещё чего-нибудь заказать.
Первогодка упрямо помотал головой.
Что-что, а на память и наблюдательность Годжо никогда не жаловался: он прекрасно помнил взгляд мальчишки на него и его булку, когда Фушигуро зашёл в класс — проголодался, бедняга; а ведь с начала их занятия прошёл уже не один час. Вряд ли парень наелся одними сладостями, но Сатору не питал пустых надежд затащить его в нормальное кафе: они не в тех отношениях, чтобы парень с такой-то чопорной натурой куда-то с ним пошёл. (Кофейня не в счёт — Мегуми был расстроен, а Сатору этим воспользовался. Чести ему это не делало, но зато первогодка теперь выглядел намного лучше).
— Сенсей, — Годжо пришлось оторваться от своих мыслей и перевести их ход на ученика. Выражение его лица ему не понравилось даже прежде, чем Годжо понял, почему же оно ему не понравилось: это было выражение лица человека, решавшегося на серьёзный разговор. Годжо не любил серьёзные разговоры и сам факт их существования, как не любил безвкусное желе и некачественный кофе. — Я хотел спросить кое о чём… — у парня горели уши. — Вы сказали, что знаете, почему я ничего не усваиваю с Ваших уроков, но на сегодняшнем внеклассном занятии всё было так же, как и в классе. Есть ли смысл продолжать заниматься?
— Смысл всегда есть, можешь поверить своему учителю на слово, —
«Хотя я бы себе верить не стал». — Кстати говоря, я ведь ещё не дал тебе домашнее задание! — у него не было идей, чего такого задать парню, который и урок-то толком послушать не может, но нужная — и далеко не самая здравая — мысль пробила голову пулей, стоило ему только заикнуться о домашнем задании. Порой он готов был восхвалять свой мозг за гениальность. Хотя почему это «порой»? Он гениален, тут уж ничего не поделаешь. Эх, Мегуми, повезло же тебе с учителем! — Твоё домашнее задание будет творческим. Выполнишь его и половина работы уже будет сделана. Нам останется совсем немного позаниматься, чтобы нагнать класс, и больше проблем с историей у тебя не будет.
В глазах Мегуми мелькнули искорки надежды. Годжо был удостоен ещё одного — четвёртого за сегодняшний день и шестого в общем — прямого взгляда своего очаровательно смущающегося подопечного.
«Ну надо же, как воодушевился».
— Что мне надо делать?
— Не так быстро, Мегуми-кун, не торопись. Сначала шоколад допей, круассан доешь — там и поговорим.
Годжо дал себе мысленный подзатыльник за такие слова, потому что следующее, что сделал Мегуми — запихнул в себя половину круассана и залпом выпил горячий напиток, после чего откашлялся и поморщился. Ну как маленький, боже ж ты мой.
— Ээ, аккуратней давай. Подавишься ещё, и что мне с тобой тогда делать?
Мегуми сделал вид, что упрёк адресован вовсе не ему, взял со стола салфетку, как воспитанный мальчик, вытер ею губы и отложил в сторону.
— Теперь говорите.
Сатору усмехнулся.
— Пойдём выйдем на улицу? — он многозначительно обвёл взглядом помещение, в котором заметно прибавилось людей. Как ни странно, большую часть нынешнего контингента теперь составляли молодые девушки и школьницы, взгляды которых Сатору волей-неволей приходилось на себе ловить. — А то мне что-то тут неуютно.
Фушигуро понимающе кивнул, забрал с диванчика куртку и поднялся из-за стола.
— Посидели всего полчасика, а уже фонари горят — нынче так быстро темнеет, — констатировал Годжо, запахивая полы пальто и поправляя пояс. — Застегни куртку, а то простудишься.
— Всё в порядке.
Годжо скептически глянул на тонкую ветровку, в которой было бы холодно и в апреле.
«Ну да, тут что застёгивай, что не застёгивай — по-любому замёрзнешь».
На парня было холодно смотреть, но Сатору стойко поборол родительский инстинкт и убедил себя в том, что не ему о чужом ребёнке заботиться, в конце-то концов.
А с другой стороны, о нём и заботиться-то больше некому…
«Ладно, от такой мелочи ад точно не разверзнется».
Годжо молча прошествовал к мальчишке, наклонился к нему и с выражением величайшего снисхождения самолично застегнул молнию разнесчастной куртёнки. Гордись, Мегуми Фушигуро, тебя удостоили великой чести.
Мегуми трудно было гордиться, потому что гордиться и молиться одновременно — это навык особого уровня, до которого ему ещё качаться и качаться.
Как заворожённый, парниша уставился сверху вниз на учителя. Его не заботило то, как он пялится на взрослого мужчину, и совершенно не волновала толпа людей, снующих то туда, то сюда. Единственное, чего он успел испугаться, так это своего колотящегося в груди сердца, биение которого, казалось, мог расслышать каждый на этой улице. Каждый из этой бегущей толпы. И Годжо-сенсей тоже. Он молился, чтобы этого не случилось.
— Дышать уже можно, — Сатору игриво улыбнулся и растёр тёплое прикосновение по плечу Мегуми. Тот с небывалым усилием отошёл от транса и вернулся к юдоли мирской.
Фушигуро смущался собственных реакций и хотел было отвернуться от учителя, но подобное поведение было расценено как неуважительное и от него пришлось отказаться.
Он поспешил перетянуть внимание Годжо со своих краснеющих щёк на что-нибудь менее компрометирующее (и едва ли ему это удалось):
— Так что за задание, Годжо-сенсей?
— Задание? Ах да, задание, — Сатору уже успел забыть о своей бредовой идее, но сейчас она загорелась в нём с новой силой. Идти ва-банк в самом начале игры — тот ещё абсурд, но Мегуми будет слишком стрессово являться на занятия и плавать в материале, как рыбка в океане, и дальше. Будет лучше разобраться со всем поскорее. — Вообще-то оно не особо связано с историей как таковой, но тебе точно будет полезно.
— Просто говорите, что делать. Если это поможет, я постараюсь и-
Слова встали поперёк горла мальчишки, стоило обжигающе горячим рукам Сатору, с широкими ладонями и длинными пальцами, коснуться его лица.
В груди застрял воздух — ни вдохнуть, ни выдохнуть — точно горло, как кран, и впрямь перекрыли словами.
Мегуми смотрел в чёрствые чёрные линзы и паниковал, не в силах различить в них мыслей и намерений своего учителя. А ему очень хотелось бы знать, о чём он думает, потому что думать самому не выходило. В такие моменты вообще единственное, о чём ты способен думать — это человек напротив. И тебе невыносимо страшно, когда ты не понимаешь, что собирается делать этот человек.
Мегуми зажмурился. Легче не смотреть, чем смотреть и трястись от страха.
Годжо провёл невесомую линию вдоль слабо очерченной скулы подростка. Помедлил секунду, наклонился и коснулся нежной кожи мальчишки сухими горячими губами, лишь ненадолго, на короткое мгновение, задержав поцелуй на алеющей щеке.
Поцелуй горел, как саднящая, только полученная рана. Сердцебиение, намереваясь оглушить его своим грохотом, ударяло в барабанные перепонки, пробивало голову насквозь от виска до виска и наконец отдавало томным помутнением в распахнувшихся глазах с расширенными зрачками.
Мегуми был обескуражен до того, что ноги его стали ватными и предательски подкосились. Годжо пришлось подхватить парня под локоть и держать так какое-то время подле себя, чтобы мальчишка не свалился от переизбытка чувств на случайного пешехода.
Фушигуро хотел что-то сказать, выпалить, извиниться, объясниться непонятно за что и по какому поводу, но ему удалось только дважды беззвучно открыть и закрыть рот.
Он прижал ладони к залитым розовым цветом щекам и сделал произвольный шаг назад от учителя, едва притом не врезавшись спиной в прохожего мужчину.
Помедлив, нерешительным кивком Мегуми обозначил то, что он вновь дееспособен, и Годжо может говорить, если ему есть что сказать.
— Твоё домашнее задание — понять, что ты только что почувствовал. Это сильная эмоция, её обычно легко все узнают, но у тебя, как я понял, с этим проблемы, так что ты уж постарайся, — условия «домашнего задания» были произнесены со всем безразличием, на которое только был способен Сатору. А ему трудно давалось безразличие в делах, которые касались его лично. Это дело касалось — в него влюбился подросток, которому эта любовь вовсе без надобности. Короче, в монотонном говорении он не преуспел.
В любом случае, дело сделано и париться больше не о чем. Теперь Мегуми либо возненавидит его и в ближайшее время стоит ждать повестки в суд по обвинению в домогательстве несовершеннолетнего, либо мальчик придёт к осознанию своей влюблённости намного быстрее и упростит жизнь им обоим — третьего не дано. Как бы там ни было, проблема решится очень скоро.
— Х-хорошо, постараюсь, — мальчишка с придыханием пролепетал слова себе под нос. В его голосе не было ни ненависти, ни презрения — только растерянность и смущённость, поистине детские и совершенно невинные.
Годжо улыбнулся, значительно наклонился и заглянул в спрятавшееся в ладонях лицо мальчонки. Ему хотелось посмотреть на эмоции Мегуми — любопытство, что с него взять.
Улыбка с лица сползла очень быстро.
— Мегуми, а убери-ка руки, — Мегуми его не услышал и убирать руки от румяного лица пришлось самому. На лице Годжо неравномерно, как фрагменты старой фотоплёнки, проявились три состояния: сначала паника с отголоском испуга за свою преподавательскую карьеру, затем светлый проблеск «озарение-понимание-смирение» и в довершение к коллапсу эмоций — вишенка на торте — веселье, сопровождавшееся тихим, почти утонувшем в шуме улицы, смехом. — Вот блин, Мегуми, ну что ты за чудо такое? Стой тут, я быстро.
Годжо быстрым шагом влетел обратно в кофейню и оперативно вылетел оттуда секунд через тридцать, с победоносным видом держа в руке открытую пачку одноразовых бумажных платочков. Он достал один, вплотную подошёл к Мегуми и приложил салфеточку к кровоточащему носу.
Мальчишка выглядел потерянно и, кажется, до него даже не сразу дошло, что кровь на салфетке — его кровь, и Годжо вокруг него прыгает не за просто так.
— Мегуми, приём! Как слышно? Земля вызывает Мегуми!
— Я Вас слышу, сенсей, не орите.
Учитель с некоторым внутренним успокоением выдохнул, взял парня за руку и через препинания довёл наконец отошедшего от шока Фушигуро до ближайшей свободной лавочки — благо они выбрали улицу, близкую к парку и школе, и пустующее место подвернулось быстро.
— Запрокинь голову.
— Да знаю я, не вчера родился. Не бубните над ухом.
— Ага, вот так, молодец, просто умница.
— Годжо-сенсей!
— Я в курсе, что дети твоего возраста очень активные, но давай уж без резких движений обойдёмся, а? А то ведь сильнее пойдёт.
Сатору усадил мальчишку на скамейку и заставил опрокинуть голову на спинку (ложиться на общественную собственность Мегуми категорически отказался). Сам присел рядом.
На губах теплилась улыбка облегчения.
— Вот блин, а я уже и забыл, какие подростки чувствительные.
— Годжо-сенсей, — обращение прозвучало поразительно отчётливо и ровно. Если бы Годжо не видел его лица, и не подумал бы, что мальчонка сгорает от стыда прямо в этот самый момент.
— М?
— Что это только что было?
— У тебя пошла кровь от перевозбуждения.
«Перевозбуждение» — слово слишком смущающее, чтобы ни с того ни с сего брать и заострять на нём внимание.
— До этого.
— Я задал тебе домашнее задание.
Мегуми кисло покривил губами и отвернулся от учителя, что, в принципе, нисколько не спасло его от чужого взгляда.
— Не крутись, Мегуми-кун, снова ведь кровь пойдёт.
— Вы действуете мне на нервы, — выпад был высказан с такой претензией в голосе, что Годжо на вдохе пришлось поперхнуться воздухом от праведного негодования.
— Это я-то тебе на нервы действую? А ты ничего не попутал?
Мегуми был полон нерешительности и пояснять свои претензии не особо хотел. Но надо. Он, видимо, смекнул, что говорить подобное без пояснений — финт запрещённый и может повлечь за собой сторонние санкции.
— У меня сердце рядом с Вами колотится как ненормальное… дышать сложно… мысли тупые лезут… живот скручивает… чувствую себя странно… — Мегуми поубавил запал, и вернулся к привычному умеренно тихому тону, который в условиях гудящей и звенящей звуками улицы казался совсем уж тихим. — И всё это происходит, только когда рядом Вы. Вы пагубно влияете на состояние моей нервной системы, сенсей.
Годжо тихо рассмеялся и пригладил волосы мальчишки пятернёй.
На такое заявление ему было сложно даже разозлиться. Наверняка парень чувствует беспомощность, впервые оказавшись в ловушке у собственной влюблённости — вот и обзывает её, как под язык подвернётся.
«"Действую на нервы". Ха. Если бы, если бы…»
— Извини, я такой болван — учить не умею, успеваемость тебе порчу, ещё и на нервы действую. Но ты меня как-нибудь прости, ладно?
Мегуми с ребяческой досадой поджал припухлые губы. Ему не нравился тон Годжо. «Как с ребёнком» с ним не говорили, даже когда он был ребёнком. Он банальнейшим образом не знал, злиться ему или смущаться — как в таких случаях по законам мироздания положено реагировать?
— И выполни домашнее задание: оно очень важное. Как только поймёшь, что ты почувствовал, большая часть твоих вопросов мигом улетучится.
— Но я не понимаю даже сейчас, когда всё только произошло. А что будет завтра? Послезавтра? Я же забуду всё, что сейчас почувствовал, и что мне тогда делать? Это не имеет смысла. Да и-
— Тшш, — губ парня коснулся вытянутый учительский палец, призывавший к молчанию: пора бы и старшему дать возможность выговориться. — Без паники. Помнишь, что я тебе говорил? Всё имеет смысл. Не опускай руки и всё будет чики-пуки, — Годжо ободряюще похлопал его по колену, и Мегуми на миг почудилось, будто рука учителя, поглаживая, прошлась чуть выше к бедру. — Для начала, прислушайся к себе и детально запомни всё, что ты сейчас чувствуешь. Попробуй вспомнить и описать то, что испытывал пять минут назад.
Парень сосредоточился на себе и с минуту покопался в непроглядных дебрях, над бурьянами которых значились написанные кривой антиквой каракули: «Эмоции и чувства Мегуми Фушигуро». Мегуми с сомнением качнул головой в знак своего смиренного повиновения указам учителя.
— Предположим, я сделал, как Вы сказали.
— Прекрасненько, прекрасненько. Так, теперь дальше. У тебя же есть друзья, да? Если у самого ничего не получится — иди к ним. Поведай о своих чувствах и эмоциях в самых красочных тонах, в каких только получится, и попроси совета — если эти ребята — те, о ком я думаю, они точно подскажут тебе: подростки, как правило, хорошо в этом разбираются, — Мегуми сделал мысленную пометочку, что если и направится к «этим ребятам», то только в самом крайнем из всех крайних случаев. — Хотя всё же лучше, если ты сделаешь это сам. Можешь попробовать посмотреть фильмы или мангу почитать и сопоставить свои ощущения с описаниями чувств персонажей — это несложно, если правильно всё определишь.
Мегуми краем глаза зацепился за учителя, пока тот разливался мыслью по древу на темы дружбы и моральной поддержки в трудные подростковые годы. Зацепился за его бесхитростное лицо, за открытую улыбку, за окрашенные прохладой в нежно-розовый скулы и понял, что идти наперекор учителю не хочется, хотя все логически здравые мысли, какие только досчитались в его голове, трубили тревогу и во всю глотку орали, что идти наперекор надо и нужно, хотя бы потому, что то, что сделал Годжо-сенсей — неправильно и вроде бы даже незаконно.
Или всё-таки законно?
Фушигуро никогда не интересовался возрастом согласия у мальчиков в Японии. Наверное, его это просто не касалось — вот и не интересовался. Жаль, что эта мысль не посетила его раньше…
Стоп. А почему она вообще его посетила? Разве сейчас что-то изменилось? Это был всего лишь поцелуй в щёчку — почему он вдруг думает о возрасте согласия?
На секунду Мегуми захотелось отвесить себе оплеуху, дабы призвать собственный мозг к простому человеческому здравому смыслу, но в глубине души он уже понял, что никакой мозг и тем более здравый смысл ему в этом деле не помощники.
Парень обрывисто выдохнул и про себя смирился с тем, что вляпался во что-то неприятное. Наплевав с высокой колокольни на все призывы внутреннего «я» не поступать опрометчиво, он холодно дал согласие на своё дальнейшее падение далеко на дно традиционной японской морали:
— Хорошо, я постараюсь выполнить Ваше задание.
